Роджерс Брубейкер. Этничность без групп. Совершенно иными были тональность и нарративный фрейм в среде венгерских меньшинств в южной Словакии и особенно в Трансильвании

Совершенно иными были тональность и нарративный фрейм в среде венгерских меньшинств в южной Словакии и особенно в Трансильвании. Здесь коммеморативные мероприятия носили более выпуклый и более «сакральный» характер, чем в Венгрии. В областях с этнически различным населением торжественные коммеморативные ритуалы драматизировали и конкретизировали отделенность этнических венгров и их культурную и эмоциональную идентификацию с заграничной венгерской «нацией». Коммеморативная хореография акцентировала чувство достоинства и величия: здесь не было и намека на развлекательный характер празднования, преобладавший в Венгрии.

В Трансильвании румынская и венгерская элиты боролись за репрезентации прошлого и его последствий для настоящего, а питательная почва этой борьбы создавалась конкурирующими национальными мифологиями и демонологиями. Словацкое общественное мнение, напротив, не обратило внимания на коммеморативные торжества венгерского меньшинства. Право помнить о 1848 годе, в сущности, было «отдано» венграм; значение революционных событий не было предметом публичной дискуссии, и, если не считать нескольких невнятных жестов, словацкий политический класс не стремился «присвоить» 1848 год в собственных злободневных целях. Поскольку коммеморативные торжества этнических венгров не стали предметом споров и поскольку «национальный вопрос», тяжелый в наши дни, не стоял столь остро в 1848 году в словацких областях, в отличие от Трансильвании, коммеморативные мероприятия в Словакии не имели большого политического значения и драматизма.

В румынской публичной сфере (вне Трансильвании) и особенно в Словакии выдающейся характеристикой ознаменования памяти о 1848 годе в 1998 году была его незаметность. Стопятидесятилетие не было эффективно использовано в политических целях. В случае Словакии простейшее объяснение, заимствованное

VIII. 1848 в 1998: Коммеморативная политика

у Гертруды Стайн, является наилучшим: просто то, что «здесь» произошло, оказалось недостаточным, не было «материала», пригодного для современного мифотворчества, и не существовало готовых коммеморативных традиций, на которые можно было бы опереться. Румыния располагала более богатым историческим «сырьем», но этот материал не был легко «доступным» в 1998 году, поскольку не был инкорпорирован в животрепещущую коммеморативную традицию, подобную той, что существовала в Венгрии. В сущности, неуклюжие попытки социалистического государства использовать революцию в Валахии для легитимации собственного правления оказались удачными лишь в том отношении, что дискредитировали обращения к румынской революционной традиции. Единственным деятелем революции 1848 года, твердо закрепившимся в румынской народной памяти, был Аврам Янку. Но он годился только для партикуляристского, мифологического нарративного фрейма, а не для генерализующего, антигероического, который мог бы подчеркивать связи Румынии с Европой и хрупкие, но тем не менее важные демократические традиции Румынии. И даже построенные в мифологическом, партикуляристском фрейме коммеморации не получили большого отклика в народе.

Если коммеморативные события в Венгрии и зарубежных венгерских миноритарных общинах иллюстрируют, в двух поразительно различных смыслах, мобилизацию прошлого в современных политических целях, то ситуации в Словакии и Румынии показывают, каким образом природа и структура «доступных прошлых» ограничивают коммеморативные возможности в настоящее время. Конечно, «доступность» прошлого определяется не только «самими событиями» или тем, как они были восприняты или истолкованы, но также и главным образом тем, каким образом события прошлого были (или не были) включены в коммеморативные традиции [Schudson 1989, р. 108;