Роджерс Брубейкер. Этничность без групп. но в Венгрии, в Трансильвании и в румынских княжествах Валахии и Молдове, и они восприняли 1848 год совершенно по-разному соответственно этим различным

но в Венгрии, в Трансильвании и в румынских княжествах Валахии и Молдове, и они восприняли 1848 год совершенно по-разному соответственно этим различным контекстам. Напротив, словаки жили тогда только в Венгрии и не имели отдельной административной территории или «собственной» институциональной структуры, в которой могли бы установить революционный режим вроде того, что возник в Валахии. Даже при несколько более благоприятном «доступном прошлом» попытки румынских либералов отметить годовщину революции в Валахии в 1998 году были немощными и, в конечном счете, безуспешными. При гораздо более скудном историческом материале и без серьезной соответствующей традиции коммеморативные возможности словацких либералов в 1998 году оказались еще более ограниченными.

Важные революционные события — включая разработку венгерским Государственным собранием (Диетой) и ратификацию королем «апрельских законов»», равноценных проекту конституции для современного либерального государства, — действительно разворачивались в марте — начале апреля 1848 года в городе, который является сегодня столицей Словакии. Но эти события кодировались как часть венгерской национальной традиции, и в Словакии даже либералы не рассматривали их как «предмет коммеморации». Словаки не были вовлечены в работу венгерской Диеты, где, как и в других представительных собраниях старого, помещичьего образца, главенствовали аристократы, почти сплошь — венгры. Так что хотя эти законодательные шаги были частью революции на территории, которая впоследствии стала Словакией, они не считались частью революции, совершенной словаками или в интересах словаков.

Конечно, в последние годы некоторые словацкие интеллектуалы пытались бросить вызов националистическому пониманию событий 1848 года, вырвать революцию и вообще историю этого региона из тисков

VIII. 1848 в 1998: Коммеморативная политика

националистической историографии и подобных же коммеморативных традиций [Elias, 1990; Chmel, 1992; Kovâc, 1996]. Они подчеркивали, что многие словаки сочувствовали общему революционному духу времени и участвовали в революционном брожении. Точнее, многие сочувствовали идеалам и либеральному законодательству «венгерской» революции, по крайней мере, на ее ранних этапах, и, вероятно, больше словаков сражалось за революцию в венгерской армии, чем против нее — в добровольческих легионах, организованных бескомпромиссно националистическим Словацким национальным советом. Подчеркивая эту широкую словацкую поддержку и участие, либералы бросали вызов венгерским претензиям на исключительное право «собственности» на революцию. В то же время они бросали вызов словацкой националистической традиции с ее «расслабляющим мифом о тысячелетнем угнетении», который сделал незаметной словацкую поддержку революции и тем самым лишил словаков «истории, творцами которой были и они тоже» [Kovâc, 1996, р. 530]. Но эти аргументы остались достоянием кружка либеральных интеллектуалов и не получили широкого публичного резонанса. Для коммеморативных целей, кроме того, эти различные формы участия в революции и ее поддержка вряд ли можно было собрать в некое событие, которое можно было бы праздновать как собственно словацкую революцию.

Националисты, пожелавшие в 1998 году извлечь политическую выгоду из событий 1848 года, столкнулись с другими трудностями. Ведь хотя в словацкой историографии 1848 год рассматривался преимущественно сквозь националистическую (а не либеральную и не демократическую) призму, он не занимал центрального места в националистическом воображении. Словацкое национальное движение в 1848 году было в основном делом относительно небольшой группы интеллектуалов. Ее главным текстом была программа из четырнадцати пунктов под заглавием «Требования словацко-