ЖАН РЕНУАР

В 1936 ГОДУ Я, БУДТО КОММИВОЯЖЕР, представляющий каталог товаров, представил ему подборку из сорока своих фотографий, отпечатанных с большим старанием, и задал вопрос, не нужен ли ему ассистент? Накануне я получил отрицательный ответ от Луиса Бунюэля, хорошо мне знакомого со времен общения с сюрреалистами.

Жан привлек меня вместе с множеством других людей к съемкам фильма «Жизнь для нас», хаотическом первобытном круговороте, вызвавшем энтузиазм деятелей Народного фронта. Он зачислил меня в качестве второго ассистента режиссера на «Деревенскую вечеринку». Жак Беккер был первым, а Лукино Висконти крутился в качестве наблюдателя.

В Соединенных Штатах ассистент режиссера - это особая профессия, у нас - это школа подготовки к режиссуре. Однако Беккер (да и я тоже) вскоре осознал, что режиссером мне не быть. Великим кинорежиссер обращается с эпохой как романист, тогда как ремесло фотографа-репортера ближе к кинодокументалистике.

Второй ассистент режиссера - это нечто вроде прислуги на все руки. Именно мне пришлось разыскивать музыкальную шкатулку, издающую солоны i пые трели, для сопровождения сцены обольщения Сильви Батай; для ленты «Правило игры» я нашел замок в Солони; я же обучал Далио обращению с охотничьим ружьем...

Но особенно меня привлекала работа над диалогами: найти нужное слово в джазовой мешанине, царившей по утрам перед съемкой. Жан - воплощение яркости - напоминал полноводный поток, переполненный радостью жизни и остроумием. «Беккер и Картье, вы произносите the the, - сказал он как-то, пытаясь дать нам понять, что в нас сказывается английское влияние, тогда как его тянет к акценту рабочих предместий.

В нем чувствовалось влечение к людям, с которыми он работал. Второстепенные роли Ренуар считал столь же важными, как и главные. Он терпеть не мог стиля Actor’s studio, этот утомительный и педантичный мир был противоположен его собственному стилю. Напротив, ему нравились актеры, пришедшие из мюзик-холла, которым было достаточно одного-двух выходов, чтобы пленить свою публику.

Но Жан не был борцом: как крупное животное, облепленное со всех сторон досаждающими ему комарами и мошками, он спасался бегством. И ассистентам режиссера следовало знать, когда нужно предложить перекинуться мячом, когда кинуться за божоле или пригласить друзей, вроде Пьера Лестринге. Жан также настаивал, чтобы ассистенты участвовали в массовке, чтобы почувствовать, каково быть по ту сторону камеры. А Пьер Лестринге в качестве духовного наставника вывозил семинаристов - то есть Жоржа Батая и меня - на прогулку; я с отвисшей челюстью наблюдал, как взлетает на качелях нижняя юбка Сильви Батай.

Трудности съемок «Деревенской вечеринки» усугублялись зарядившим дождем. Мы укрывались на вилле Ренуара «Марлотт». Там было немало пустых рам, лишенных картин, - произведения сына финансировались за счет творчества отца. Что касается «Правила игры», то в этом фильме, снятом накануне войны, было что-то провидческое: драма, разыгрывавшаяся в замке, дублировалась и в жизни Жана. Все происходило не на виду, но есть вещи, которые невозможно не чувствовать. Ассистентка по монтажу Маргарита, которую мы с Беккером называли львенком, на протяжении нескольких лет являлась любовницей Ренуара, а к работе над этим фильмом он привлек Дидо, на которой собирался жениться. Довоенная публика не допускала наслоения комического и трагического, и полный провал этого фильма нанес Ренуару глубокую рану. После этого он отправился в Италию снимать «Тоску», взяв в качестве ассистента Карла Коха.

Гораздо позже я встречался с Жаном и Дидо в Голливуде, где они вращались в обществе Жана Габена, Сент-Экзюпери, композитора Ханса Эйслера и Габриэль, бывшей натурщицы отца Жана. Потом Ренуар затеял во Франции проект с участием Жанны Моро, но у владельцев киностудии возникли трусливые опасения, что он не доведет съемки до конца. И тогда Трюффо, Риветт и Росселлини поручились им, что завершат фильм, если с Жаном что-либо случится.

В 1975 году я получил от него прочувствованное письмо, он приводил различные доводы, говоря, что мне следует оставить фотографию. Позднее, перебирая почту, я разорвал и выбросил конверт, сохранив само письмо. На следующий день до меня дошла весть о его смерти, но в моей памяти до сих пор звучит его высокий переливчатый смех, насмешливый тон, певучий голос.