АНДРЕ БРЕТОН, КОРОЛЬ-СОЛНЦЕ

I

Я ЗНАКОМ С НИМ ГДЕ-ТО С 1928 ИЛИ 1929 ГОДА. Я частенько присутствовал, притулившись в уголке, па собраниях сюрреалистов в кафе на площади Бланш, слишком робкий и юный, чтобы заговорить. После войны я видел его крайне редко, поскольку жил на Востоке и в других местах, но его мастерская совсем не изменилась с тех пор, как я там бывал. Повсюду разбросаны чудесные амулеты. Он внушает робость, как король-солнце, и сам испытывает не меньшую робость. Приступ вежливости и обмена комплиментами. Впрочем, нельзя быть уверенным в том, что он неожиданно не рассердится и не отлучит вас от церкви. Замечу, что господин Бретон всегда был исполнен глубочайшего достоинства и великой порядочности. Его очаровательная жена, чилийка, тушевалась перед ним. Судя по всему - намеренно.

Он спустился со своего четвертого этажа, намереваясь купить сестре, сопровождавшей меня, вкусное мороженое. Это напоминало церемониал. На нем была розовато-кремовая рубашка. Я что-то говорил, а он внимательно разглядывал меня, и было неясно, о чем он думает. Назавтра я оказался в «Прогулке Венеры», где он очаровывал новых сторонников течения, - точь-в-точь как во времена моей юности, разве что кафе было расположено в Ле Аль. Мимо пробегал продавец газет, вопивший во все горло: «Дебре отвергает бретонский план!» Это было скроено по сюрреалистской мерке! Всех это рассмешило, он сохранил невозмутимое спокойствие. Поясню для тех, кто находится вдали от Франции, что речь шла о недовольстве бретонских крестьян.

Забавно, в его манере высоко держать голову, в его львиной гриве не было привкуса изнеженности, но все же в нем проступало нечто женственное, быть может, широкие бедра, впрочем, мне нужно приглядеться. Вспоминаю, как Дали, стоя перед ним, произнес: «Мне приснилось, что я переспал с Бретоном». На что Бре-топ с большим достоинством бросил: «Не рекомендовал бы вам предпринимать такую попытку, дорогой мой».

В конце концов, о нем ходит масса анекдотических историй, но если оставить анекдоты в стороне, то именно сюрреализму я признателен за то, что он научил меня проникать посредством фотообъектива в завалы бессознательного и случайного.

II

Сент-Сирк-Лапопи, средневековая деревушка на скалистых берегах Лота. Бретон пересек ее вечером, направляясь выпить белого вина в деревенской гостинице; развевающаяся шевелюра, как у ветхозаветного волхва, подбородок задран вверх - над всеми этими ордами «ситроенов» и «репо», принадлежащих туристам-паломникам. Однако знакомых из местных он приветствует низким поклоном.

Со мной он вежлив и почтителен, но стоит мне достать мою шпионскую машинку, па его губах появляется напряженная, даже болезненная улыбка. В конечном счете, для меня это оказалось превосходным тренингом, хотя улов составил всего дюжину снимков, из которых только шесть пригодных. Но сколько неосуществленных кадров остались запечатленными лишь в моем глазу - во время лекций о Гюго, Лекье и Бодлере, прочитанных для жены и трех юных заезжих сюрреалистов, - словно сквозь бурю я вглядывался в свет маяка. Наполненная дыханием слушателей гостиная с примитивной росписью на стенах, буфетом в стиле Генриха III, коллекцией бабочек и готическими окнами.

Сад камней постоянно пополнялся. Бретон, по его словам, страстно предавался охоте за агатами из местной речки - этакий эзотерический поиск. Я сопровождал его дважды. Но даже на расстоянии двадцати метров сквозь журчание реки он слышал щелканье моей «лейки» и предостерегающе поднимал палец - укоризненный учительский жест: «Сколько можно вам повторять!» -хотя другой рукой я перебирал камешки. Мы знали, куда девать второсортные агаты - в ящики с растениями на террасе кафе, куда Бретон по возвращении сбрасывал излишки.

В увитой виноградом галерее деревенского ресторанчика мы в назначеный час перекусывали, в еде он любил размеренность. Он пунктуально отвечал на приветствия обедающих, но с легким раздражением воспринимал пожелания приятного аппетита, коими заключались их общения. Впрочем, трудно было избежать раздражения - из-за соседних столиков то и дело доносились обрывки обыденных разговоров. Бретон возобновлял свои диатрибы против Сезанна и других («В( )т вы любите Сезанна!» - провозглашал он, инквизиторским жестом указуя через стол на мой нос). Он ненавидит Италию (Учелло является исключением). Его атаки в целом основываются на принципах морали. На моральной позиции людей.

Бретона можно назвать господин Неподкупный; он предельно вежлив, несколько чопорен. Просто верховный понтифик. Более того, как уверяют злые языки, напыщенный понтифик. Может, он внутренне застенчив и стыдлив? Поди знай... После вежливо произнесенного «Вот вам нравится такой-то» и т. п., в ваш адрес вдруг летят проклятия, которые призваны зародить в вас сомнения на свой счет.

Господа!

Я получил вторую сцену второго акта -то, что вы соблаговолили посвятить мне в вашем «Фотографическом акте».

Я глубоко взволнован и тронут самоотверженностью, выказанной вами по отношению к нашему великому мастурбатору-пальцу, жмущему на кнопку фотоаппарата, напрямую связанному с нарушителем спокойствия, коим является наш визуальный орган (см. раздел о диоптрике из декартовского «Рассуждения о методе»).

С глубокой благодарностью - перед тем, как я смоюсь, взяв свои репортерские ноги в руки, - прошу вас принять дань уважения от раскаявшегося фотографа.

Анри Картье-Брессон *

В мире, разрываемом стремлением к наживе, в мире, который захватили разрушительные сирены высоких технологий и жадная до энергии глобализация - этот новый вид рабства, - за всем этим существует Дружба, существует Любовь.

15.5-98