Глава двадцать третья

Попытка Натэниела меня рассмешить один результат дала: мне стало лучше, хотя, должна признаться, запах свежесмолотого кофе помог заманить меня в эту дверь. Не допущу я, чтобы мой бывший жених встал между мной и моим утренним кофе. Вот так. Иначе никакого самоуважения у меня не останется.

Ричард сидел за кухонным столом возле самой двери. Доктор Лилиан стояла над ним, заканчивая перевязывать ему все правое плечо и руку. На нас, вошедших в кухню, она глянула мельком – все ее внимание было отдано пациенту. В первый раз, когда мы встретились, она была седая и мохнатая, но сейчас передо мной была женщина лет пятидесяти, худощавая, с волосами такими же седыми, как был ее мех в крысином облике. В ней всегда было что-то подтянутое, как будто ее одежда никогда не бывает слишком грязной, и у нее всегда есть с собой лекарства, которые могут понадобиться. Невозможно было представить себе ее в панике. В мире людей она была главой одного из немногих местных травматологических центров, уцелевших при сокращении финансирования. Но очень много времени тратила на помощь полупостоянно мохнатым. После смерти Маркуса у нас была серьезная нехватка врачей.

И это объясняло присутствие телохранителя, прислонившегося к стене с другой стороны от дверного проема и наблюдавшего, как мы входим в кухню. Он был тощий, чуть ниже шести футов, хотя стоял как-то так, что казался ниже. Путаница черных волос спадала на глаза, которые черными самоцветами горели под ними. Тонкие руки гладили полы кожаного пиджака, и я успела заметить рукояти как минимум четырех ножей перед тем, как он запахнул пиджак. Их могло быть шесть, но точно я видела четыре, и это уже много.

Мне сказали, что приехали крысолюды – во множественном числе, – но я не подумала. Не услышала толком. Я так старалась не видеть Ричарда, что не осмотрела помещение как следует. На мне были пистолет и нож, но с тем же успехом я могла бы быть безоружной, если бы Фредо что-то против меня замышлял. Я его не увидела. Он стоял сразу за дверью, напротив той стороны, где я входила, и я не увидела его. Блин.

Но я сумела не показать на лице досаду – кивнула Фредо, и он кивнул в ответ. Я хотела что-нибудь сказать, но не могла доверять собственному голосу. И думала про себя: «Вот дура, вот дура!» Тот вид дурости, который ведет к смерти.

Натэниел стоял в кухне возле раковины, под окном, которое однажды пришлось заменять, когда его разнесли из дробовика. Теперь с окном было все в порядке, а со мной нет. Я живу в мире, где плохих парней надо замечать сразу. Фредо на нашей стороне, но он из плохих парней. Не из тех, что убили бы меня, но из тех, кто мог бы убить, а я вошла в кухню к нему спиной. Ошибка новичка – по ней понятно, как со мной было все хреново.

Я шла, пока не остановилась рядом с Натэниелом, спиной к кухне. Дамиан не отлипал от меня, как потерявшийся щенок, который вдруг нашел нового хозяина. Его руку я отпустила, когда поняла, что прозевала Фредо, ощутила движение Фредо у себя за спиной. Мне нужны были свободные руки. Я понимала, что Дамиану нужно мое прикосновение, но руки занимать не могла. И у меня началась клаустрофобия. Кухня у меня размером с добрую комнату, и когда открыты шторы, в ней светло и весело, но сейчас, при закрытых шторах и включенном верхнем свете она была темной, а мне нужен был свет. Я хотела встать на возвышение и увидеть игру утреннего света на деревьях. Не хотела я стоять в темноте и держать за руку вампира. Я хотела, чтобы у меня был выбор, а его, похоже, не было. Вдруг я разозлилась бешено, и не на Дамиана.

Шевельнулись дальние шторы, и оттуда вышла Клер, вся в улыбках.

– Какой прекрасный вид!

– Спасибо, – сказала я и снова стала смотреть, как Натэниел готовит кофе. Если я никуда больше не буду смотреть, может быть, злость меня не подчинит себе. А хотела я сорваться на Ричарда, с воплями и обвинениями. Только не на глазах у его новой подруги и моих бойфрендов. Как я сказала? Бойфрендов?

Я взялась руками за прохладу столика, закрыла глаза и попыталась больше не думать. Не думать – это так прекрасно. А еще лучше – не чувствовать.

Чья-то рука легла на мою руку, и в тот же момент я несколько успокоилась. Не надо было открывать глаза, чтобы узнать, кто это, потому что меня успокаивало прикосновение только одного мужчины, который свое спокойствие оттачивал столетиями. Подняв веки, я увидела зеленые глаза Дамиана. Я хотела его ненавидеть. Хотела разъяриться, потому что оказалась к нему прикована, привязана, но не могла. Когда он касается моей руки, а глаза его готовы наполниться страданием, я не могу на него набрасываться. Вот черт!

Мне трудно было дышать – вздохнуть как следует. Злость мою он забрал, но страх забрать не мог. Я отдернула руку.

– Мне сейчас надо злиться, Дамиан, у меня ничего другого не осталось.

Еще чья-то рука дотронулась до моего локтя, и я отдернулась. Глаза Натэниела были не страдающими, а осторожными.

– Что случилось?

Я отодвинулась от них обоих, стукнулась об кухонный островок так, что тарелки звякнули в гнездах.

– Анита!

Голос Мики. Он стоял у другого края островка и глядел на меня серьезными кошачьими глазами.

Я никак не могла вдохнуть. Как будто помещение вдруг стало тесным. Натэниел стоял передо мной, и обе стороны островка загораживали двое других. Я была в углу, в ловушке – во многих смыслах.

– Мальчики! – сказала доктор Лилиан. – По-моему, Аните нужно подышать воздухом.

– Я не могу оставить Дамиана одного, – возразила я придушенным голосом.

Она подошла и отодвинула их всех от меня прочь.

– Пошли, тебе требуется доза свежего воздуха и открытого пространства. Доктор велел.

Она протянула мне руку, тщательно следя при этом, чтобы до меня не дотронуться – как если бы лучше меня знала, что я чувствую. Потом подвела меня к шторам и вытолкнула сквозь них на открытое пространство веранды.

Свет ослеплял, и в первую секунду я ничего не видела. Когда зрение вернулось, Лилиан стояла от меня настолько далеко, насколько позволял контур террасы. Она ничего не говорила, только любовалась видом.

Я попыталась что-то сказать, потом подумала: «А хрен с ним, права она». Подойдя к перилам, я стала смотреть на деревья. Они переливались калейдоскопом красок. Ветер шевелил оранжевое и желтое, водопад листьев шелестел, будто кто-то перевернул корзину с золотом. Небо синело той идеальной синевой, которая здесь бывает только в октябре, будто оно стало ближе, чище, будто его только что покрасили синим, будто любое чистое небо до сегодняшнего дня было только репетицией вот этих коротких недель невыносимой синевы. Я вдыхала тяжелое золото солнца, настоянное на светлом сиропе листьев. Пахло осенью – резким, чистым, острым запахом, сложенным из аромата опавших листьев, ночной прохлады, теплого дыхания дня перед сумерками. На языке ощущался вкус пирога или свежего хлеба, густой, ореховый, сладкий. Я набирала столько воздуху, что грудь трещала, и все равно тело не хотело отдавать его обратно.

Так я и стояла, прислонившись к перилам, впивая солнце, цвет и густой запах осеннего леса. И улыбалась беспричинно и спокойно, когда заговорила доктор Лилиан. Она стояла у другого конца террасы, будто боялась меня стеснить в буквальном смысле.

– Лучше стало?

– Да, – ответила я и улыбнулась, хотя и смутилась слегка. – Извини, что я там с собой не справилась.

– В тебе много изменилось за очень короткий срок, Анита.

– Что тебе известно?

– Я знаю, что ты как-то привязала себя к Дамиану и Натэниелу, вроде как Жан-Клод привязал к себе тебя и Ричарда. Знаю, что это вышло случайно. Чудо, что никто при этом не погиб.

Я вздохнула, и улыбка меня оставила.

– Ну, да, я могла справиться и получше.

– Никто не может справиться со всем, с чем можешь справиться ты, Анита, ни хуже, ни лучше. Ты продолжаешь всех нас удивлять.

– Нас – это кого?

Она улыбнулась:

– Всех нас – оборотней, вампиров, вообще всех. Я не могу говорить от имени каждого оборотня или вампира, но я знаю, что крысолюдов ты продолжаешь удивлять. Никогда не знаешь, что ты дальше сделаешь.

Она прислонилась к перилам, скрестив руки перед собой на чистой белой рубашке.

– Я уже тоже не знаю.

– Проблема с потерей контроля?

– Знаешь, вот именно сейчас мне совершенно не хочется заниматься психоанализом.

– Ладно, – согласилась она. – Но в следующий раз, когда почувствуешь приступ клаустрофобии и захочешь воздуху, пойди подыши, окей?

– Это было так заметно?

– Если я скажу «да», тебе не понравится, потому что ты не любишь, когда читают твои мысли. Если скажу «нет», мне придется соврать, а этого ты тоже не любишь.

– Со мной невозможно иметь дело?

– Не невозможно, но и нельзя сказать, что легче легкого. – Она чуть засмеялась, смягчая смысл своих слов, и спросила: – Как насчет вернуться обратно?

Я сделала еще один глубокий вдох и ответила:

– Да, конечно.

И она кивнула.

– Ладно, только поосторожнее отдергивай шторы. Я бы не хотела слишком заливать Дамиана этим красивым солнцем.

Я кивнула, чувствуя, как покидает меня хорошее настроение. Еще не переступив порог раздвижной двери, я ломала голову: и что же мне теперь с ним делать? Не могу же я целый день держать его за ручку? Или как? Сколько-то, конечно, смогу, но целый день – это я с ума сойду. Особенно если это будет не только сегодня, но каждый день. Мне вдруг представилась бесконечная череда дней с постоянно привязанным ко мне Дамианом, и это вызвало приступ клаустрофобии.

Я почти ждала, что он тут же вцепится в меня, как только я войду, но этого не случилось. Я стояла во внезапном мраке затененной кухни, ожидая, пока глаза привыкнут. Взгляд хотел автоматически поискать Ричарда, но я заставила себя посмотреть туда, где находился Фредо. Он пододвинулся ближе, как полагается грамотному телохранителю, прислонившись к двухместному столику в закутке для завтрака. Белые розы, присылаемые каждую неделю Жан-Клодом, оттенили его темный силуэт. Пальцы Фредо снова бегали по краям пиджака. Я никогда не видела, как Фредо работает ножами, но что-то подсказывало мне, что у него это быстрее, чем мне выхватить пистолет, не говоря уже о ножах. Ножны на спине – это был у меня резерв, а не основное оружие. Если бы мне был нужен нож в качестве главного средства, я бы надела наручные ножны.

Я отодвинулась подальше от Фредо – не потому, что он был для меня угрозой, а ради принципа. Я не в лучшей форме, а он – единственный профессиональный плохой парень в этом помещении, и потому я обращалась с ним осторожно, как он того заслуживал. И еще – как-то надо было искупить прежнюю глупую беспечность, а те дни, когда я лезла в драку только ради подтверждения для себя самой, что я девушка крутая, ушли давно и безвозвратно. Тем более, что этот период у меня был короче, так как я – женщина. Мы куда практичнее мужчин – как правило.

Ричард все еще сидел за столом, Клер теперь была рядом с ним. Она держала руку на его здоровом плече, и маленькая ладошка выделялась бледностью на темной коже. Она наблюдала за мной. Глаза у нее были синие – с оттенком темно-серого, но все-таки синие.

Мика стоял у островка со стороны, ближайшей к столу. Мне показалось, что он напряжен, но именно он движением глаз показал мне, где Дамиан и Натэниел.

Вампир забился в угол между ящиками и мойкой. Он подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом, пряча глаза. Он почти весь спрятался в синий бархат халата и водопад собственных волос. Натэниел был на полу рядом с ним, касался его руки, но и только.

Натэниел поднял на меня взгляд, и что-то было в этих фиалковых глазах – страдание, беспомощность – что-то такое. Я уже не злилась, и клаустрофобия меня не донимала, когда я направилась к ним через всю кухню. Опустившись рядом с ними на пол, я посмотрела на Натэниела вопросительно.

– Я думал, ему будет легче, если я подержу его, пока ты вернешься.

Я кивнула – логичная мысль.

– Он не хотел, чтобы я слишком его касался.

Натэниел сказал это без обиды, просто сообщил.

Я коснулась склоненной головы Дамиана. Его рука сразу же обернулась вокруг моего запястья. Такое быстрое движение, что я даже не увидела – а у меня это с вампирами бывает редко, а с этим так вообще не должно быть. Скорость и сила его руки заставили меня ахнуть.

Он поднял голову и посмотрел на меня в упор своими изумрудными глазами. И вдруг меня поразила его ослепительная красота – почти физически. Как будто меня молотом двинули между глаз.

– Бог мой! – ахнул Натэниел.

Для меня потребовалось усилие, чтобы оторвать взгляд от Дамиана. Но как только я увидела лицо Натэниела, это стало проще, и я снова смогла дышать.

– Ты тоже это видишь? – спросила я.

Он кивнул:

– Это как хорошая подтяжка лица – изменилось немногое, но эффект потрясающий.

– О чем это вы? – спросил Дамиан.

Услышав его голос, я снова повернулась к нему – и снова застыла, зачарованная. Он всегда был красив, но не до такой же степени!

– Какие-то вампирские чары. Я думала, что моему слуге должно быть труднее их на меня наводить, а не легче.

– Я не думаю, что это манипуляция сознанием, Анита, – сказал Натэниел и протянул руку к лицу Дамиана. Тот отодвинулся.

– Что такое? Что у меня такое с лицом?

– Ничего абсолютно, – сказала я. – Ричард тебя отлупил от всей души, и не осталось ни следа.

Он поднял руку и ощупал себе рот.

– Все зажило.

Я кивнула, будто загипнотизированная им. То ли манипуляция сознанием, то ли его лицо не только залечило травмы? Не знаю, и не уверена, что Натэниел лучше меня мог об этом судить.

– Мика, ты на него не взглянешь?

Мика стоял у края островка, ближайшего к нам. И даже выражения его лица хватило, еще до того, как он сказал:

– Ух ты!

Но это фокусы с разумом или нет? Вот что я хотела узнать. Я потянулась к лицу Дамиана, и он не отодвинулся от меня, как от Натэниела. Я видела частично его воспоминания о том, что пришлось пережить ему в руках мужчин – тех мужчин, которым отдавала его та-что-его-создала, чтобы кормиться от его боли и страха. И я понимала его гомофобию, но Натэниел для него угрозы не представлял – в этом смысле, по крайней мере. В другом смысле он представлял угрозу для всех, кто его видел... а, ладно.

Я тронула щеку Дамиана, и она была сплошной и твердой. Он весь был вполне реален на ощупь. Натэниел был прав, это как по-настоящему удачная подтяжка кожи, разница была несущественной. Так что же изменилось в его лице? Почему раньше при взгляде на него не захватывало дух? Я никогда особенно его не рассматривала, а потому не могла сказать, что именно изменилось. Может быть, это недоумение отразилось у меня на лице, потому что Натэниел сказал:

– Рот. Губы были слишком тонкими для его лица, теперь они полные и... и они подходят.

После этого я припомнила рот Дамиана, и он был другим. Это гламор? Ведь наверняка гламор, что же еще? Я закрыла глаза и тронула его губы пальцами, но раньше я никогда этого не делала, и пальцы не помнили. Тогда, не открывая глаз, поцеловала его, нежно, но твердо. Этот рот я целовала меньше двух часов назад, и он был другим. Губы стали полнее, будто ему сделали инъекцию коллагена, которой мы не видели. Я отодвинулась, чтобы лицо Дамиана было видно ясно. Чуть-чуть приподнялись глаза, и они стали больше – не намного, всего чуть-чуть – или это брови стали шире и дугообразнее? И ресницы гуще и темнее? Черт, непонятно.

– В чем дело? – спросил снова Дамиан, и на этот раз в его голосе звучала струночка страха.

– Я принесу зеркало, – сказал Мика и пошел за ним.

– Это невозможно! – произнесла я, обращаясь в основном к себе.

– Я чем-нибудь могу помочь? – спросила доктор Лилиан от дальнего конца островка. Дамиан поднял на нее глаза, и она ахнула.

– В чем дело? – спросил он, и голос его готов был сорваться.

Я потрепала его по голове:

– Ничего, ты вполне здоров... и даже красив.

Страх теперь захватил и его глаза.

– О чем вы все говорите?

Мика вернулся с ручным зеркальцем и просто протянул его мне. Я взяла его, но Дамиан зажмурил глаза, будто боялся глянуть.

– Дамиан, все в порядке, ты выглядишь изумительно.

Но я отчасти понимала его страх, потому что, даже если стало лучше, до чего же жутко будет увидеть перемены в лице, к которому ты уже тысячу лет как привык. Меня волнуют изменения в моем лице, к которому я привыкала куда меньше времени.

Он все тряс и тряс головой.

– Дамиан, пожалуйста, взгляни. Ничего плохого, все очень хорошо. Я тебе обещаю.

Он стал чуть-чуть приоткрывать глаза, но как только увидел, они сразу широко раскрылись, и он взял у меня зеркальце. Поводил им вокруг себя, чтобы увидеть глаза, рот, и еще слегка изменился у него нос – я этого не заметила, но он увидел. Я ведь, как я уже говорила, не исследовала его лицо тщательно, а он его хорошо знал.

Дамиан осторожно потрогал лицо, будто боялся ощутить не то, что видит. Зеркальце он уронил, и Натэниел подхватил его, не дав упасть на пол.

– Что со мной случилось?

Я хотела было ответить, что не знаю, но Мика меня опередил.

– Надо бы позвонить Жан-Клоду. Мы знаем, что он уже встал.

Эта мысль мне понравилась:

– Да, пожалуй.

Я даже поднялась было к телефону, но у конца островка, напротив телефона, сидел Ричард, и мне вдруг не захотелось к этому телефону подходить. Правая рука Ричарда была примотана к груди, полностью обездвижена, будто Лилиан стала бинтовать его в мумию, да передумала. На меня он не смотрел – смотрел ниже, на Дамиана.

– Исцеление и небольшая лицевая реконструкция – хорошо у тебя получается, – сказал он, и по тону было ясно, что это не комплимент.

– Я не нарочно.

– Я знаю. – Очень устало он сказал эти два слова. – Жан-Клод мне как-то говорил, что не помнит, как они с Ашером выглядели до знакомства с Белль Морт, но зато он видел других до и после. Белль никогда не выбирала некрасивых, но некоторые потом прибавляли в красоте. Это не слишком обычно даже в ее роду, но случалось достаточно часто, чтобы родилась легенда, будто с ее потомками такое бывает всегда.

Я посмотрела на него:

– И когда же это у вас с Жан-Клодом выпало время поделиться такими сведениями?

– Когда ты дезертировала на полгода с лишним. У нас было много времени поговорить, а у меня было много вопросов.

Насчет «дезертировала» я не могла спорить, а потому пропустила мимо ушей.

– Я его спросила когда-то, не вампирский ли трюк – его лицо и тело, и он сказал, что нет.

– Вампирские трюки – иллюзия, – сказал Ричард, – а это, – он махнул рукой в сторону Дамиана, – реальность.

– Но Дамиан уже давно вампир. Если бы такие изменения должны были произойти, это бы уже давно случилось.

– Я не из рода Белль, – сказал Дамиан.

Он ощупывал лицо самыми кончиками пальцев, будто так было менее страшно.

– Но Анита из ее рода, – сказал Ричард. – Через связь с Жан-Клодом, она входит в линию Белль.

– Я же не вампир, – возразила я.

– Ты питаешься как вампир, – напомнил Ричард.

Наконец-то злость подняла свою мерзкую, но приятную на этот раз голову. Если я разозлюсь, мне станет лучше, и не так меня будет волновать присутствие Ричарда.

– Ты так же связан с Жан-Клодом, как и я. Только случайно я не допустила к тебе ardeur, Ричард. В следующий раз, когда сложится такая ситуация, может настать твой черед.

– Я не умею исцелять сексом, а ты, кажется, умеешь.

– Ты вызывала мунина, когда была с Дамианом? – спросила доктор Лилиан.

Я покачала головой.

– Не почувствовала, чтобы Райна была поблизости. А ее трудно пропустить.

Как далекое эхо прозвучало у меня в голове, будто «призрак» Райны сказал: рада, что ты заметила. Я тут же эту метафизическую дверь захлопнула поплотнее, заперла и серебряную цепь повесила. Все это, конечно, метафизически, метафорически, но притом и реально. Частично Райна живет во мне, и, похоже, что бы я ни делала, до конца мне от нее не избавиться. Могу ее контролировать в некоторых пределах, но не изгнать. Видит Бог, я пыталась.

– Если не Райна, то кто-то из вас умеет исцелять сексом, – заключила доктор Лилиан вполне логически. Два плюс два – четыре.

Я, оказывается, уже трясла головой, и только потом это заметила.

– Я этого не делала.

– Кто тогда? – спросил Ричард.

На его лице выразились гнев и надменность. В этом виде он почему-то был красивее и недоступнее. Один из немногих случаев, когда я твердо была уверена, что Ричард осознает, насколько он красив, когда достаточно злится и хочет блеснуть и заставить страдать. Почему это от гнева люди становятся красивыми? От ярости такого не бывает. Она тебя уродует, а небольшая злость только придает пряности. Одна из жестокостей природы; а может быть – ее способ помешать нам убивать друг друга еще чаще.

– Не знаю, но после секса он так не выглядел. Не таков он был в ванной, когда проявилась Мор... та-кто-его-создала. И в холле он был не таким, – я шагнула ближе к Ричарду, – и в спальне, – еще ближе, – и в гостиной.

Еще шаг – и я оказалась с ним рядом, но все еще видела его лицо, не напрягаясь. Он на фут меня выше, так что есть трудности с ракурсом.

– И самым близким лицом к Жан-Клоду в этой комнате в тот момент была не я.

Он посмотрел на меня своим безупречным профилем.

– Я к нему не подходил.

– Жан-Клод может знать ответ, – сказал Мика.

Он стоял за моей спиной, не слишком близко, но достаточно, чтобы, если я решу сделать какую-нибудь глупость... интересно, он собрался бы вмешаться?

– Мика прав, – заключила доктор Лилиан.

– Ага, Мика всегда прав, – сказал Ричард, и голос его нес эмоции, на которые даже намека не было в словах. Первый реальный признак ревности, который я у него увидела. Отчасти я этому обрадовалась, но в тот миг, когда мелькнула первая искорка радости, я поняла, в чем дело. Мне стало стыдно самой себя, а от этого я на себя разозлилась.

– Он почти всегда прав. – В голосе моем не звучала злость. Нам нужны были ответы, а не припадки злобы. Я показала обеими руками: – Позволишь подойти к телефону?

Он отодвинулся с несколько озадаченным видом. У меня мелькнула мысль, не нарочно ли он провоцировал ссору, и если да, то зачем? Ссориться свойственно больше мне, чем Ричарду... Потом. Об этом потом подумаем.

Я уже взялась за трубку, когда телефон зазвонил, и я вздрогнула:

– А, черт!

Наверное, мой голос прозвучал не слишком приветливо, потому что Жан-Клод спросил:

– А теперь что случилось, ma petite?

Я была так рада, что это звонит он, что забыла злиться.

– Ты понятия не имеешь, как я рада тебя слышать.

– Я слышу в твоем голосе облегчение, ma petite. И еще раз спрашиваю: что случилось на этот раз?

– Откуда ты знаешь, что что-то случилось? – спросила я, уже становясь подозрительной.

– Я почувствовал, как мастер Дамиана отшатнулась от твоих и Ричарда эмоций. Только вы двое такую простую вещь, как вожделение, можете превратить в нечто столь... – он, видно, искал слово, и наконец выбрал: – ...обескураживающее.

– Ты не с той третью триумвирата беседуешь, Жан-Клод. Я могу дать ему трубку, и можете обсуждать с ним.

– Non, non, ma petite. Расскажи мне, что там происходит.

– А ты не можешь прочесть мои мысли? Тут вроде у всех получается.

– Ma petite, у нас есть время ребячиться?

– Нет, – мрачно буркнула я, – но Ричард мне сказал, что некоторые вампиры линии Белль со временем становились красивее. Это так?

– Превращение из человека в вампира может повлечь небольшие изменения внешности. Это редкость даже в линии Белль, но, oui, это случается.

– Так что ты когда-то не был красивым.

– Как я уже говорил нашему любознательному Ричарду, я не знаю. Многие обращались со мной так, будто я красив, но у меня нет портретов моего прежнего лица. Узнать теперь, после нескольких веков, у меня нет возможности. Белль никогда особенно не муссировала эту тему, потому что радовалась ложным слухам, будто ее прикосновение делает красивым всех. Если бы она особо носилась с теми, кто действительно стал красивее, это бы омрачило ее легенду. А ты ее видела, ma petite, и ты знаешь, что своей легендой она дорожит.

Я поежилась. Я действительно встречалась с Белль – опосредованно, через одного-двух ею одержимых. Она внушает страх, и не только своей силой. Она страшна недостатками своего характера, слепотой ко всему, чего не понимает, например: к любви, дружбе, преданности – в отличие от рабства. Между последними двумя понятиями она разницы не видит.

– Ну, да, Белль так любит свою легенду, что начинает в нее верить.

– Пусть будет так, ma petite, но из-за этого очень трудно выяснить истину при ее дворе.

– Ладно, так мы никогда не узнаем, действительно ли вы с Ашером были так красивы.

– Ашер говорит, что волосы у него тогда не были золотые, так что это мы знаем.

Я заметила, что отвлеклась от темы.

– Окей, ладно. Но вопрос вот какой: когда происходила эта перемена к лучшему?

– Ты становишься вампиром, и в первую же ночь, когда поднимаешься, встаешь измененным. Из-за злобной натуры многих из тех, кто испытывает первую жажду крови, не всегда легко заметить красоту, но это происходит вскоре после перехода к новой жизни.

Насчет жизни я спорить не стала – слишком давно я потеряла четкие критерии, что есть жизнь и что не есть.

– Так что после тысячи лет ты уже таков, каков ты есть?

На том конце провода наступила тишина. Даже дыхания его я не слышала – но это ничего не значило, потому что он не всегда должен дышать.

– Что-то случилось с Дамианом? Что-то еще?

– Да.

– Я так понимаю, что вопрос о линии Белль не был праздным.

– Даже и близко.

– Расскажи, – тихо попросил он.

Я рассказала.

Он слушал спокойно, задавая вопросы, уточняя детали, вполне будничным голосом. По телефону, не видя его положения тела, мимики, да еще когда он закрывался изо всех сил, я не могла определить, действительно ли он спокоен.

Наконец он сказал:

– Это интересно.

– Брось эту манеру университетского профессора! Что значит – «интересно»?

– Это значит интересно, ma petite. Дамиан не из линии Белль, таким образом, этого не должно было случиться. Более того, он старше тысячи лет, и, как ты весьма лаконично выразилась, он должен быть таким, как есть, и не меняться, тем более в такие поздние сроки.

– Но это случилось.

– Можно мне поговорить с Дамианом?

– Думаю, что да. – Я повернулась и протянула трубку: – Жан-Клод хочет побеседовать с тобой напрямую.

Дамиан встал – медленно, будто у него ноги занемели или пол был не совсем ровный. Но пол был ровный, что-то другое мешало ему двигаться уверенно. Взяв трубку, он сказал:

– Да?

И они перестали говорить по-английски. Как ни странно, перешли они не на французский, а на немецкий. Я даже не знала, что кто-то из них говорит на этом языке. Если Жан-Клод сменил язык из опасения, что я за последнее время лучше выучила французский, то он сам себя перехитрил, потому что по-немецки я говорю. Ну, не то чтобы совсем говорю, но понимаю, когда слышу. Бабуля Блейк со мной с колыбели говорила по-немецки. И в школе я тоже его выбрала, потому что ленилась и хотела посачковать.

Я не каждое слово разбирала – давно я уже не практиковалась в немецком, и акцент у Дамиана был не такой, как я привыкла – а я слышала как минимум два варианта. Но я достаточно услышала, чтобы понять: Жан-Клод спрашивает Дамиана, когда у него переменилось лицо – во время секса или сразу после, потому что Дамиан ответил: нет, не сразу после, где-то через час или позже. Тогда понятно, почему Жан-Клод пощадил мои нежные чувства: я действительно злюсь из-за секса, который не сама выбирала. Потом я услышала слово, означающее силу, и имя Белль Морт. Потом Дамиан часто повторял слово nein, или говорил по-немецки, что он не видел. Нет, он не видел с моей стороны никаких проявлений силы, о которых спрашивал Жан-Клод, и тут я уже ничего не поняла. Во-первых, мне была доступна только половина разговора, а во-вторых, некоторые слова моя бабушка нечасто употребляла. Мы с ней не слишком много говорили о сексе, вампирах и метафизических возможностях. Как ни странно.

Когда разговор подходил к завершению, я сказала Дамиану, что хочу поговорить с Жан-Клодом, пока он не повесил трубку. Вскоре Дамиан передал мне трубку, и я смогла сказать:

– Эй, ich kann Deutsch sprechen. – На том конце провода наступило долгое молчание. – Если ты хотел, чтобы я не поняла, надо было держаться французского.

– Дамиан по-французски не говорит, – тщательно контролируемым голосом ответил Жан-Клод.

– Тогда тебе не поперло, – заметила я.

– Ma petite...

– Ты мне не маптиткай, а правду говори. Каких еще вампирских сил я могу от себя ожидать?

– Если совсем честно, я не знаю.

– Ага, как же.

– Это правда, ma petite, я не знаю. Даже Белль никогда не преобразовывала вампира другой линии или такого возраста, как Дамиан. Если бы ты меня спросила раньше, я бы сказал, что это невозможно.

Похоже было на правду.

– Ладно, тогда о каких еще силах ты спрашивал Дамиана, есть они у меня или нет? И не ври: если я ему велю передать мне все дословно, он передаст. Не сможет не послушаться.

– Здесь тебя может ждать сюрприз, ma petite. При всей его приверженности к тебе как слуги он может и не оказаться рабом твоей воли. Не знаю, так ли это, знаю только, что чем больше на тебе меток от меня, тем менее покорной моей воле ты становишься.

А это была правда. Меня всегда несколько напрягало, что Дамиан выполняет любой мой приказ просто потому, что я ему велю, а вот сейчас, когда это было бы полезным, может случиться облом. Вот черт!

– Ладно, тогда расскажи мне сам.

– Ты не понимаешь, ma petite. Необычно было уже то, что ты приобретала мои способности; но этой способности у меня нет и никогда не было. То, что случилось с Дамианом, могла сделать только Белль и только когда он был новеньким вампиром. Так что это совершенно новая способность, о которой я никогда не слышал, и что же это может значить для тебя, ma petite? Для нас всех, кто соединен с тобой? Что если своей некромантией ты приобрела такие способности, о которых мы даже и догадаться не можем?

Я вздохнула, ощутив вдруг сильнейшую усталость. Я даже не испугалась – просто очень устала.

– Знал бы ты, как мне вся эта метафизическая фигня надоела.

– Ты также исцелила раны сексом, не вызывая мунина Райны. Это так ужасно?

– Может быть, раз это я сделала не намеренно. Пойми, Жан-Клод, я же не старалась это сделать. И что у меня еще может выйти случайно? Даже предположить невозможно.

Его черед настал вздыхать.

– Единственный, кроме нас, триумвират, куда входил некромант как слуга-человек, и близко не показывал такого уровня... силы.

– Ты запнулся. Какое слово ты заменил на «силу»?

– Ты слишком хорошо меня знаешь, ma petite.

– Ответь мне.

– Я хотел сказать «непредсказуемости».

Не знаю, это ли он хотел сказать, но нажимать я не стала. Он ответил так, как хотел, а я уже научилась понимать, когда он сказал все, что хочет, и больше ничего не скажет. И научилась после этого не приставать, потому что обычно я только выходила из себя и ничего не добивалась.

– Ладно, верю, что ты не знаешь сам, что мы тут творим. А может кто-нибудь что-нибудь знать, что с нами будет дальше?

– Я об этом подумаю, ma petite. Я никого не знаю, кто когда-нибудь создавал два триумвирата, так тесно связанные, как наши. Но кто-нибудь может дать больше общей информации о триумвиратах, некромантии, или... честно говоря, ma petite, я даже не знаю, о чем можно спрашивать. С такими вопросами я мало к кому из других мастеров мог бы обратиться – они бы увидели в этом слабость. Я подумаю и поищу, кого можно было бы спросить.

Голос у него был встревоженный, что очень нечасто с ним бывает.

– Ладно, я позвоню Марианне и спрошу, не сообразит ли что-нибудь она или ее ковен. Можно даже Тамми спросить, когда они с Ларри вернутся из свадебного путешествия. Она колдунья, и ее церковь много веков имеет дело со сверхъестественными способностями. Кто знает, может, у них архивы есть?

– Очень хорошая мысль, – сказал он. – Дамиан очень огорчен.

– Это еще слабо сказано.

– Не уверен, но если бы он сейчас вернулся к себе в гроб, а тебя бы рядом не было, он бы мог заснуть, я думаю, как ему и полагается днем.

– А если у него опять крышу сорвет?

– Поставь кого-нибудь внизу за ним присмотреть. Только это должна быть не ты, не Ричард и не Натэниел – никто из обоих триумвиратов. Если твой сторож увидит, что Дамиан не спит, сможет тебя позвать, чтобы ты пришла и его успокоила.

Эта мысль мне очень не нравилась, но другой у меня не было. С другой стороны, я не хотела целый день быть сиделкой у Дамиана – да вообще ни у кого.

– Я с ним поговорю и посмотрю, захочет ли он попробовать.

– Если он откажется, что ты будешь делать – целый день держать его за ручку?

В этих словах послышалась едва заметная нотка ревности. Вот уж чего не ожидала.

Я тут же заговорила, не подумав (чего последнее время старалась не делать):

– Ты же не злишься на Дамиана за секс со мной? Это не было намеренно.

– Нет, ma petite, не за секс, хотя мне очень нелегко тебя делить с другими, как бы разумно я себя при этом ни вел. Нет, дело в том, что вы трое объединились всеми четырьмя метками, хотя, не видя вас во плоти, я не могу сказать точно. Но если вы обрели все четыре метки, и вдруг оказалось, что Дамиан может ходить под солнцем, я не могу не спросить себя: не мог бы и я, если бы достроил наш триумвират до конца?

А, вот что.

– Это я могу понять. Но ты вроде бы не больше меня рвался закончить с четвертой меткой. Ты говорил, что не знаешь уже, кто будет хозяином, а кто рабом, учитывая мою некромантию.

– И сейчас я еще сильнее сомневаюсь, но ходить при солнце как при луне – это стоит риска. Если ты потеряла способность командовать Дамианом, то это о чем-то тоже говорит.

– Я потом попробую ему что-нибудь приказать и тебе сообщу.

– Спасибо.

– Но тут дело еще в бессмертии, нестарении, и ни я, ни Ричард не были уверены, что хотим перестать быть смертными.

– Но если ты привязала себя к Дамиану четвертой меткой, то это может быть уже спорный вопрос.

Вдруг мне, стоящей посреди кухни, стало страшно.

– Черт побери! – шепнула я.

– Oui, вы могли уже объединиться всеми метками, и тогда твоя смертность осталась в прошлом. Если это так, то от четвертой метки со мной ты ничего не теряешь.

– А ты приобретаешь способность ходить при солнце, – сказала я и сама услышала, насколько это было недружелюбно, потому что я услышала тщательно скрытую зависть, когда он говорил насчет ходить при свете.

Не могу ему этого поставить в вину, но Жан-Клод слишком давно и тщательно укрепляет свою власть, чтобы не видеть, что ему выгодно. Не могу его обвинять, но хочется. Отчасти мне все еще интересно, из-за чего я ему важнее – из-за силы или из-за любви, и почти наверняка я знаю, что знать этого я не буду никогда. И если честно, он сам этого тоже знать не будет. Любовь, оказывается, совсем не такая милая и прямолинейная штука, как мне хотелось бы. Любовь это не что-то одно, это много всякого. Я могу перед собой признаться, что одна из причин моей любви к нему – что его трудно убить. Шансы, что он из-за меня погибнет, куда меньше, чем если бы он был человеком. И мне это очень нравилось. Я слишком много видела, что может сделать смерть, и в очень молодом возрасте, чтобы не понимать этого.

– Может быть, да, может быть, нет, ma petite. Это скорее искусство, чем наука – по крайней мере, такое создается впечатление.

В голосе его чуть слышно звучала злость.

– Чего ты кипятишься? Это не я говорила на языке, которого ты не знаешь, чтобы от тебя что-то скрыть.

– И это не я, ma petite, трахался с другим вампиром, младшим вампиром, одним из моих собственных подчиненных.

В такой формулировке у него были основания злиться.

– Мне извиниться?

– Non, но я от этого не в восторге. Он получил твое тело, и теперь он свободен от тирании тьмы. Одно из двух я мог бы простить, но не то и другое сразу. Это уже слишком, ma petite.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Я ничего этого не планировала.

– В этом я уверен. Я даже уверен, что и Дамиан ничего такого не планировал. Только у тебя, ma petite, может получаться такой случайный секс.

Случайный секс. Как будто я поскользнулась и случайно села на чью-то эрекцию. Но это замечание я не стала произносить. Видите? Умнею. Вслух я сказала:

– Случайный секс – можно сказать и так. Интересно, случится ли мне когда-нибудь приобрести вампирскую силу, не связанную никак с сексом?

– С тобой я не берусь предсказывать, ma petite, твоя некромантия превращает тебя в джокера, но все же сомнительно. Пока что ты усвоила только мои силы, или силы Белль, или какие-то их варианты. Насколько мне известно, все силы Белль построены на сексе, как и мои.

– Ну и ну. Ты хотя бы мог бы дать мне их список, чтобы я имела представление, чего ожидать?

– Могу составить, если ты действительно этого хочешь.

Я вздохнула:

– Нет, расскажешь сегодня вечером при встрече.

– Вечером? Я надеялся, что ты придешь раньше.

– Мы не можем везти Дамиана при дневном свете. С его телом, может быть, ничего и не случится, но вряд ли его рассудок это выдержит. К тому же я сегодня работаю.

– Работа, всегда работа, что бы вокруг тебя ни творилось.

– Послушай, Жан-Клод, ты никогда не видел, что бывает, если я долго не поднимаю зомби. Скажем так: я не хочу, чтобы за мной тащилась вереница сбитых на дороге собак, или, того хуже, ко мне в комнату вломился случайный зомби.

– Ты хочешь сказать, что если твои силы не использовать, они начнут поднимать зомби даже против твоего желания?

– Ну да, я же тебе говорила.

– Ты говорила, что в детстве случайно подняла мертвого. Я так понял, что это было от недостатка тренировок и умения себя контролировать.

– Нет, – сказала я. – Прошли годы, пока я себе в этом призналась, но нет. Если я не поднимаю мертвецов намеренно, это происходит случайно, или за мной начинают таскаться призраки, или духи новоумерших. Особенно эти меня достают: все хотят, чтобы я передала весточку их родным и близким, и всегда это какая-нибудь глупость. «Все в порядке, все хорошо, не беспокойтесь обо мне». Представляешь, каково с такой вестью стучаться в чужую дверь? Мы с вами не знакомы, но ваш покойный сын просил вас разыскать и передать, что у него все хорошо. Нет, больше ничего, ничего срочного, только это. – Я покачала головой. Уже много лет я об этом не думала. – Когда я поднимаю зомби, мертвецы ко мне не пристают.

– Ты уверена, ma petite?

Замечание было с некоторой долей веселья, но на мрачные темы.

– Ты не мертвец, Жан-Клод. Я видала мертвецов, и кто бы вы, вампиры, ни были, когда вы на ногах, мертвецами вас не назвать.

– Было время, когда ты так не думала. Когда-то, помнится, ты звала меня красивым трупом.

– Слушай, я была молода и не слишком разбиралась.

– И теперь ты твердо уверена, ma petite, что я не просто «симпатичный покойничек»?

Снова он меня цитирует.

– Да, уверена.

Он рассмеялся своим фирменным смехом, бархатным прикосновением, от которого мурашки по коже.

– Рад это слышать, ma petite. Ты говоришь по-итальянски?

– Нет, а что?

– Ничего, пустяки, – сказал он. – Увидимся вечером, ma petite, с тобой и твоими новыми друзьями.

Я стала было объяснять, что это не новые друзья, но он уже повесил трубку. Уже сама вешая трубку, я поняла, что надо было соврать насчет итальянского, но черт меня побери, я плохо умею врать и первая реакция у меня – сказать правду. Что впитано с молоком матери, не вышибешь, как ни старайся.