Глава двадцать пятая

Мика попытался выманить меня из спальни обещанием завтрака и уговорами, что не могу же я весь день там прятаться. Наверное, это замечание насчет прятаться меня достало. Я ему сказала в глаза, что он нарочно про это вспомнил, и он ответил:

– Конечно. Натэниел не ожидает, что ты бросишься перед ним на колени с предложением. Его устраивает то, что есть.

– А вот и нет. Он хочет секс.

Мика протянул мне руку с видом чуть слишком серьезным.

– Не понимаю, почему ты не отдаешь ему этого последнего кусочка.

Я не взяла его руку – даже скрестила руки на животе и посмотрела на него сердито:

– Последний кусочек. Ты говоришь так, будто это ерунда.

Он присел передо мной:

– Анита, я тебя люблю, ты это знаешь.

Если серьезно, то я этого не знала. Кто-то может вести себя так, будто тебя любит, но ты никогда не знаешь, настоящее это или нет. Вслух я этого не сказала, но что-то в моих глазах или жестах сказало это за меня, потому что Мика придвинулся ко мне. Ближе, ближе, и оказался у меня на коленях, обхватив меня ногами за талию. Я не могла удержаться от смеха – ради чего, конечно, он это и устроил.

Я обняла его за талию, он положил руки мне на плечи. Ноги его за моей спиной прижимали меня к нему близко-близко.

– Ты же понимаешь, что в этой позиции секс не получится, разве что аппаратурой поменяемся.

– Иногда нужен не секс, Анита, а просто быть рядом.

– А это уже девичья реплика.

– Не тогда, когда девушка – ты, а молодой человек – я.

Я сама почувствовала, что лицо у меня становится серьезным и несчастным.

– Я не знаю, как это делается.

– Что? – спросил он.

– Ричард прав, я не знаю, как это – любить кого-то. Плохо умею.

– Ты все умеешь отлично, кроме как это признать, – сказал он, прижался ко мне еще теснее, и я почувствовала, что он рад меня видеть.

– Ты стараешься меня отвлечь.

– Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться.

– Разозлиться на что? – спросила я, опуская руки вдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам.

– Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебе неловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить.

Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то я думала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятная мысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищенности. Сейчас мои руки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотная выпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мне нравится, но вполне отчетливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжелая задница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела зад круглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твердый, но круглый. А я люблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие, у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят. Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когда говорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл.

Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась за ягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу его трогать, где хочу, а он меня – любовь? Или просто вожделение?

Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, теплую, приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если я люблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могу любить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблю тебя» – как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, что это потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех, когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая теми чувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и быть искренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало у меня в глотке, грозя удушить.

Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем не любить.

Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые волосы, коснулась теплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчетливую линию шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы лизнуть кожу. Такую теплую, неимоверно теплую. Я охватила ее губами, ощутила биение пульса под ней и всадила зубы.

Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне, подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне голову образами – он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера. Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня, и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к нам обоим, спящим на его большой кровати в шелковых простынях, и каштановые локоны Мики так перепутаны с моими черными, что нельзя сказать, где мои и где его волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами свое холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его рукам. Как дорого ему, что Мика просто дает ему кровь и не спорит, и делает вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он может отвернуться от кровоточащего и все еще желающего тела Мики к моему и войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира еще никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот мужчина не из любви?»

Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моем разуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить на этой плоти, столько желания, столько... столько... Сладкая струйка крови зазмеилась по языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Но он обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожь передавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами.

Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Он отдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву ему горло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чем будет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставляла больше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо – держать его между зубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови.

Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло:

– Натэниел будет ревновать.

– Ага, – шепнула я. – Он всегда хотел, чтобы я его пометила.

И пришла мне такая мысль: «Разве убьет меня, если я дам Натэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьет. Вопрос в том, сломает ли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод: «Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя – и его».

– Пшел вон из моей головы, – сказала я.

– Что? – переспросил Мика.

– Ничего, прости, сама с собой.

Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех еще звучал у меня в голове эхом все остальное утро.