Глава двадцать девятая. Миссис Барбара Браун была белокурой, а мистер Стив Браун – брюнет с седеющими висками

Миссис Барбара Браун была белокурой, а мистер Стив Браун – брюнет с седеющими висками. Он был выше ее дюймов на пять, а во всем остальном они очень друг другу соответствовали. Отлично были видны хорошенькая школьница-чирлидер и красавец-футболист с широкими плечами и резкими чертами лица, хотя годы, горе и лишний вес немного это скрывали. Глаза у них блестели, но блестели немного ненатурально, почти неприятно. Она говорила слишком быстро, а он – слишком медленно, будто обдумывая каждое слово. А она – так, как будто рассказывать о сыне ей необходимо, иначе она взорвется или сломается.

– Круглый отличник он был, миз Блейк, а вот последняя картина, которую он писал. Акварельный портрет младшей сестры. Он такой был талантливый!

Она держала картину, принесенную в чем-то вроде тонкого атташе-кейса, не помню, как эта штука называется.

Я послушно посмотрела на картину. Очень мягкие тона, прозрачно-синие и бледно-желтые, а кудри у ребенка почти белые. Девочка смеялась, а художник сумел передать сияние глаз, для чего обычно нужен фотоаппарат. Хорошая картина. Для ученика предвыпускного класса – просто замечательная.

– Чудесная картина, миссис Браун.

– Стив не хотел, чтобы я ее приносила. Он сказал, вам она не нужна, но я хотела, чтобы вы увидели, какой он был, и тогда вам захочется сделать, что мы просим.

– Я просто не думал, что вид картины Стиви окажет влияние на миз Блейк, Барбара, только и всего.

Он погладил ее по руке, а она совсем не отреагировала. Будто он ее и не трогал. Я начинала понимать, кто в этом трагифарсе движущая сила. Именно что в фарсе. Она не говорила, что хочет поднять своего сына в виде зомби, чтобы он сказал, кто его убил. Она говорила так, будто убеждала меня воскресить его как Лазаря, по-настоящему вернуть. Берт слышал это в ее голосе и не понял, или оставил мне разбираться?

– Он был блестящий бегун, и футболист тоже. – Она открыла школьный ежегодный альбом на соответствующей странице, и я увидела Стиви Брауна в шортах с эстафетной палочкой, пригнувшегося, лицо полностью сосредоточенное. Волосы темные, не длинные. Стиви Браун стоит на коленях на земле в полной футбольной экипировке, шлем рядом на земле. Он широко улыбается в камеру, пряди волос сползают на глаза. У него волосы отцовские, а лицо как у матери, только тоньше, моложе и ярче, а губы и глаза тоже отцовские.

А вот он возится со школьным альбомом на монтажном столе, лицо очень серьезное. Парнишка выглядел как легкоатлет – тощий, мускулистый, но не объемный. Я бы не выбрала для него футбол – недостаточно мясистый юноша. Впрочем, он мог бы за лето перед выпускным классом набрать массы. Теперь этого уже не будет.

Школьная вечеринка; его и его подругу-выпускницу коронуют королем и королевой. Их фотография на фоне фальшивых звезд и изобилия блесток. Он сияет улыбкой в объектив. Волосы он постриг и пригладил, и они идут ему куда больше, чем на том снимке, где он занимается бегом. В белом смокинге он кажется выше. Девушка белокурая, похожа на его мать, только в более высоком и стройном варианте. Выглядит она красиво и уверенно, и улыбка у нее загадочнее, чем у Стиви будет когда-нибудь. Судя по этим фотографиям, они даже и думать не думали, что жить им осталось не больше шести часов.

– Кэти и Стиви встречались почти два года. Влюбленные со школы, как мы со Стивом.

Она подалась вперед при этих словах, приоткрыв губы и облизывая их, будто у нее все время рот стремился пересохнуть.

Муж продолжал гладить ее по руке и смотрел на меня темными красивыми глазами, очень похожими на глаза его покойного сына. Его глаза, его такое усталое лицо извинялись передо мной – за то, что я должна это все видеть, слышать, быть здесь.

Мне было не до тонких намеков глазами. Единственное, что я могла сделать – это сочувственно кивнуть и посмотреть на него вместо нее. Он слегка кивнул, когда Барбара его не видела. Это был миг между нами, мужиками. Я тебя вижу, ты меня, я понимаю, что ты имеешь в виду, а ты понимаешь меня. Будь я больше девушкой, я бы что-нибудь сказала вслух, для уверенности.

– Да, он, видно, был замечательный человек, – сказала я.

Она еще чуть подалась вперед, держа в руках небольшой фотоальбом, такой, как бабуси носят в сумочках. Она раскрыла его, и передо мной пошли фотографии темноволосого младенца, потом ребеночка, стоящего на ногах, потом первоклассника.

Я рукой накрыла ее руку, когда она хотела перевернуть очередную страницу.

– Миссис Браун, Барбара!

Она на меня не смотрела, и глаза ее блестели ярче.

– Миссис Браун, нет нужды мне доказывать, что он был хороший мальчик. Я вам верю.

Мистер Браун встал и попытался помочь ей убрать альбом в сумочку. Она этого не хотела, не бороться же с нею. Так он и остался стоять слегка беспомощно, свесив большие руки.

Она снова навалилась на стол и перевернула страницу:

– А это он победил на выставке работ в пятом классе.

Я не знала, как это прекратить, не прибегая к грубости. Откинувшись на спинку стула, я перестала смотреть фотографии и переглянулась со Стивом – у него тоже глаза блестели сильнее. Если они оба заревут, я выйду. Если бы я могла, я бы помогла им, но это не в моих силах. И, честно говоря, я не думала, что Барбара Браун пришла ко мне, чтобы я подняла зомби.

Я глянула на фотографию Стиви в восьмом классе, первый год, когда его взяли в футбольную команду. Это меня удивило: я бы предположила, что отец отдал его в лигу малышей. Мое мнение о Стиве несколько повысилось, раз он подождал, пока сын сам захочет играть.

Я накрыла ладонями руки миссис Браун вместе с альбомом и надавила – достаточно, чтобы она посмотрела на меня. Глаза ее были дикими, будто слезы были наименьшей из всех наших неприятностей. Что-то почти бешеное было в этом взгляде.

Я заменила приготовленные слова, потому что она не услышала бы их: «Уходите, я ничем не могу вам помочь». Вместо того я сказала:

– Вы мне рассказали, что это случилось в вечер выпускного бала, но не сообщили никаких подробностей.

Мне эти подробности были ни к чему, но как-то надо было остановить этот поток фотографий и отчаянные воспоминания. С убийством я еще как-то справлюсь, а путешествие по дороге памяти – это без меня.

Глаза ее метнулись вправо, влево, она отодвинулась, оставив альбом у меня в руках. Он был открыт на тринадцатом дне рождения. Улыбающиеся лица сына и его друзей, сгрудившихся вокруг торта.

Она выдохнула – медленно, долго, прерывисто. Не такой звук, который часто услышишь от живых. Конвульсивно сглотнув слюну, она потянулась рукой к мужу. Он все еще стоял рядом с ней, но теперь лицо его стало спокойнее.

– Машину Стиви нашли на дороге, будто они въехали в кювет. В полиции думают, что они ловили машину, и их подобрали.

– Стиви не сел бы в чужую машину, – твердо сказала Барбара, – и Кэти бы тоже так не сделала. – Глаза ее снова стали чуть-чуть блуждать. – Они были хорошие дети.

– В этом я уверена, миссис Браун.

Людям свойственно выставлять умерших святыми, будто сама эта правильность могла послужить им защитой. Но чистота – не щит от насилия. Иногда по невежеству можно погибнуть вернее.

– Я же не говорю, что они не были хорошие, – сказал Стив.

Она не обратила внимания и отняла у него руку. Обе ладони были сжаты на сумочке, прижимали ее к коленям, будто она должна была за что-то держаться, и одной руки мало.

– Они бы не сели в машину к незнакомым. Стиви опекал Кэти. Он бы такого не сделал.

Она была так в этом уверена, что данное конкретное предположение дальше обсуждать не имело смысла.

– Значит, они знали людей, которые предложили их подвезти? – спросила я.

Это, похоже, до нее дошло. Она нахмурилась, глаза у нее забегали из стороны в сторону, как пойманные.

– Никто, кого мы знаем, не тронул бы Стиви или Кэти.

Она была уверена в более странной вещи, но в этой вот уверена до конца не была. Где-то в ней еще осталось достаточно логики понимать, что они сели в машину либо к незнакомым, либо к знакомым. Других возможностей не было.

– В полиции считают, что их могли заставить сесть в машину, может быть, под угрозой оружия.

Барбара качала головой, не переставая.

– Я представить себе не могу, чтобы кто-то наставил на них пистолет. Я просто не могу представить себе человека, который такое сделал бы.

Муж потрепал ее по плечу:

– Барб, может, ты подождешь снаружи, пока я договорю с миз Блейк?

Она продолжала качать головой.

– Нет-нет, она нам поможет. Она вернет Стиви, и он скажет нам, кто сделал такое с ним и с Кэти, и будет лучше. Мы же должны знать, кто способен на такой ужас. – Она посмотрела на меня, и на миг ее глаза прояснились. – Стиви и Кэти никогда бы не сели в машину к чужим людям. Мы с ним об этом говорили. Он знал, что если кто-то наставит на него пистолет и потребует сесть в машину, то жизнь ему не сохранят. Мы об этом говорили все время, с тех пор, как он совсем еще маленький был. – У нее пресеклось дыхание, но она не плакала – пока что. – Он бы сделал так, как я ему говорила. Он бы схватил Кэти и побежал в лес. Машина стояла рядом с лесом. Они могли бы там спрятаться. Это был кто-то, кого он знал, или она знала. Мы этого человека знали, миз Блейк, – сказала она, меняя настрой. – Нашего мальчика убил кто-то, кто бывал в нашем доме, ел с нами, дарил нам цветы. Кто-то, кого мы знаем – монстр, и мы не знаем, кто.

Вот это действительно ужас. Не только то, что сына и его девушку убили, но то, что убийца – среди знакомых Браунов.

Каково это – всматриваться в лица своих друзей, товарищей своих детей и думать: это не ты? И не ты? Кто из вас?

Я даже не могла с ней спорить – статистика показывает, что процентов восемьдесят жертв убивают знакомые. Противно, но правда.

– Вы сказали – монстр. Вы имели в виду то, что вашего сына убили, или то, как это было сделано?

Может быть, там было замешано что-то сверхъестественное. Может быть, они не по одной только причине пришли ко мне, и хотелось надеяться, что я смогу им чем-то помочь.

Она закрыла лицо руками и заплакала, уже не тихо.

Стив Браун заговорил, перекрывая ее всхлипы, будто уже раньше их слышал.

– То, что с ними сделали, миз Блейк, как это сделали – это было чудовищно.

Он не был похож на человека, который бросается этим словом.

Барбара Браун качалась взад-вперед, взад-вперед, рыдая. Наверное, действительно так громко, как мне казалось, потому что у меня на столе зазвонил телефон.

Я вздрогнула, но взяла трубку. Звонила Мэри, наша умная секретарша.

– Все там в порядке? – спросила она.

– Нет, – ответила я.

– Мне притвориться, что у вас очередной клиент?

– Через пятнадцать минут.

– Или раньше, если станет громче?

– Да, это было бы хорошо.

Я повесила трубку, пообещав про себя послать Мэри цветы или коробку конфет, или цветы с коробкой конфет.

Стив Браун пытался успокоить жену. Она перестала качаться и прислонилась к нему. Рыдания стали тише – слегка. Когда ее синие глаза снова обратились ко мне, в них опять было это обещание насилия. Если она узнает, кто это сделал, – не знаю, что она сделает с этими людьми. Глядя ей в глаза, я сомневалась, что она будет ждать суда и решения присяжных.

Она заговорила так быстро, что слова налезали друг на друга.

– Они изнасиловали Кэти, изнасиловали, а Стиви изувечили, отрезали... – Она замолчала, прижав руки ко рту, глаза вылезали из орбит. Мало разумного осталось в этом взгляде.

Я глядела на нее, обращаясь к Стиву Брауну:

– Значит, кто-то их подвез, когда у них сломалась машина, и потом...

– Их нашли в каком-то сарае в лесу, – сказал он, – и они оба были изнасилованы. – Он говорил так спокойно, будто ничего не чувствовал. Может быть, так оно и было. Он вынужден был затолкать боль внутрь, потому что страдания Барбары были для него важнее, они его поглощали.

– Ему отрезали... они его кастрировали. – У него задрожало веко. – Он был еще жив.

Голос Стива Брауна стал тише.

– Полиция не нашла, – сказала она, и голос ее готов был сорваться на визг. – Не смогла найти. Эти чудовища унесли от него кусок с собой, и полиция не смогла найти. Пришлось похоронить его так. Унесли, и мы не смогли найти его.

Она говорила громче, громче, еще не орала, но почти. На самой грани жуткой истерики.

– От Кэти они ничего не отрезали. Почему они ее не порезали? Почему только Стиви? Почему? Зачем они это забрали? Зачем?

Будь у меня дротиковый пистолет, заряженный валиумом, я бы пустила его в ход. Но у меня его не было. Ужасно, мерзко, но я ничем не могла им помочь, а кошмаров мне и своих хватает. Этот монстр был человеком, а я по таким монстрам не эксперт.

В конце концов я решила прервать этот поток:

– Миссис Браун, миссис Браун! Барбара!

Я орала, но она меня не слышала. Она ушла, погрузилась в свое страдание, скорбь, утрату. Я орала, но некому было меня услышать.

Мэри открыла дверь и что-то сказала – дважды, потому что в первый раз я не расслышала за криками миссис Браун.

– Анита, пришел твой следующий клиент. Ты уже на пятнадцать минут задержалась.

Смотрела Мэри на меня, но слегка расширенными глазами. Когда-то она была секретарем у адвоката по уголовным делам и к истерикам привыкла, но либо сейчас столкнулась с неизвестным ей вариантом, либо они ей все равно нравились не больше, чем мне.

– Я воспользуюсь другим кабинетом, мистер Браун. А вы с женой тем временем придете в себя.

Барбара Браун бросилась ко мне.

– Миз Блейк, миз Блейк, умоляю вас, помогите нам! – Она схватила меня за лацканы жакета. При этом ее рука задела пистолет, и она на секунду остановилась, но только на секунду, а потом крепко вцепилась пальцами в ткань. Будь она мужчиной, могла бы дернуть меня к себе, но она этого не сделала – просто цеплялась за меня и умоляла:

– Стив, Стив, пожалуйста, покажи ей чек!

– Барбара, она не станет нам помогать.

Она еще крепче вцепилась в мой жакет, собирая ткань в кулаки. Жакет был женский, и в нем просто не было достаточно материала, чтобы так с ним обращаться. Ткань стянула мне плечи, стесняя движения, и стало невозможно потянуться за пистолетом. Вряд ли Барбара настолько потеряет над собой контроль, что он мне понадобится, но у меня есть правила. Никто не встанет между мной и моим оружием. Никто. Беда была в том, что я не могла сообразить, как мне освободиться, не травмируя ее физически. Этого мне не хотелось.

– Стив, покажи ей чек!

Она была ко мне близко-близко, как для поцелуя. Очень неудобная позиция для схватки.

– Покажите мне то, что она хочет, мистер Браун.

Я говорила очень спокойно, без малейшего гнева, никак не выдавая своей истинной мысли: уберите ее от меня к чертовой матери. Не то чтобы я была бесчувственной, но когда кто-то вламывается в мое личное пространство, я этого терпеть не могу.

С извиняющимся лицом он вытащил что-то из внутреннего кармана пиджака. Это был банковский чек. Мистер Браун держал его так, чтобы я могла рассмотреть чек как следует. Он был на сто тридцать тысяч долларов, к оплате наличными.

– Возьмите чек, миз Блейк. Мы его подпишем для вас сегодня же, сейчас же.

Я покачала головой и бережно накрыла руки миссис Браун ладонями. Я твердо была намерена освободиться.

– Я не могу взять ваш чек, миссис Браун.

Я попыталась оторвать ее руки, но она только вцепилась крепче. Жакет уже никогда не отутюжить.

– Это все наши сбережения, но мы можем заложить дом. Мы предложим вам больше.

Глаза ее блестели прямо перед моими. Слишком ярко блестели, и я подумала, не принимает ли она что-нибудь – по рецепту врача. Если так, то врач ей выписал не тот рецепт.

Я не могла оторвать ее от себя, не сделав ей больно, а этого мне все еще не хотелось. Я потрепала ее по рукам, стараясь быть дружелюбной.

– Дело не в деньгах, миссис Браун. Если бы я могла поднять вашего сына и узнать, кто это сделал, я бы так и поступила. Видит Бог, я бы это сделала, но так не получится.

В дверях возник Натэниел и посмотрел на меня вопросительно, дескать, мне что-нибудь сделать? Я не могла придумать, что бы он мог сделать, и потому едва заметно покачала головой.

Мэри, очевидно, сходила за Бертом, потому что он появился в дверях вслед за ней.

– Миссис Браун, будьте добры немедленно отпустить Аниту. Я вам говорил уже, что ничего из этого не выйдет.

Он говорил ровно, почти нараспев, будто ему не впервые приходилось этим заниматься. Мне раньше не была нужна его помощь, но ведь не у всякого есть мое обаяние и умение запугивать. Обычно присутствие пистолета приводит клиента в чувство, но Барбаре Браун было на него глубоко плевать.

Она только глянула на Берта и тут же повернулась ко мне, не отпуская мой жакет.

– Вы не откажете нам, миз Блейк. Если вы откажете, все так и останется – навсегда. – Она стала меня трясти при каждом слове: – А оно, – рывок, – не может, – рывок, – так остаться!

Еще рывок.

О матерь Божия, как же мне ей помочь и как оторвать ее от себя, не сделав хуже? У нас есть психологи, к которым мы посылаем клиентов, но вряд ли она к ним пойдет. Она сейчас не на стадии «может быть, мне к психотерапевту сходить?». У нее стадия другая – «я с ума сойду!»

Я прекратила попытки оторвать ее от себя, но мне надоело, что меня трясут, и я решила попробовать правду:

– Убитый зомби убивает своего убийцу.

– Я и хочу, чтобы их убили! – почти выкрикнула она, брызгая на меня слюной – случайно.

– Такой зомби прокладывает себе путь сквозь все и всех, пока не убьет своего убийцу. Я сама видела, как гибли ни в чем не повинные люди.

– Стиви так не будет, – сказала она, пододвинувшись ко мне так близко, что мне пришлось отклонить голову назад, но она как следует забрала руками мой жакет, и деваться мне было некуда. – Стиви всегда был тихий мальчик. Он никого никогда не тронул. Он нам просто скажет, кто сделал этот ужас.

– Миссис Браун, Барбара! – Она поглядела на меня, и где-то в этом взгляде еще теплился огонек здравого рассудка. – Это был бы не Стиви, Барбара. Это был бы ходячий мертвец. Не ваш сын, а просто анимированный труп.

Она опустила голову, я теперь видела только ее светлые волосы. Плечи ее обмякли, и я подумала, что до нее достучалась.

– Миссис Браун, – вмешался Берт, – пойдемте сейчас ко мне в кабинет, все успокоимся и не будем никому мешать работать.

Наверное, дело было в этих словах – «мешать работать». Она закаменела, и у меня была секунда на решение, готова ли я освободиться от нее силой. Но я заколебалась, и этого хватило. Она держала меня так близко, что я не могла отодвинуться, и руку тоже не могла поднять. А она вцепилась мне в лицо ногтями. Только для этого ей пришлось одну руку отпустить, и я вскинула освободившуюся руку, блокируя вторую попытку выцарапать мне глаза. Она отпустила и вторую руку, но я схватила ее за запястье и шагнула назад, потянув ее на себя, и она по инерции повернулась за мной и оказалась на коленях, одна рука заведена за спину, а моя вторая рука держит ее поперек плеч. Не настоящей удушающей хваткой, потому что я надеялась, что кто-нибудь ее от меня оттащит, пока до этого не дошло.

Царапины на лице горели от левого глаза до середины щеки. Еще не ощутив первую струйку крови, я знала, что она будет – просто ощущение такое.

Она орала – громко, прерывисто.

Ближе всех к нам оказался мистер Браун.

– Вы ей делаете больно!

– Я ей? Это она пыталась мне глаза выцарапать!

Я держала ее не так сильно, как надо бы – все еще хотела обойтись по-хорошему с обезумевшей от горя бедной женщиной. Она вывернулась и полоснула меня ногтями по руке. Я завела локоть ей под горло и резко потянула вверх руку у нее за спиной. Она вскрикнула, но тут же замолкла, потому что я придавила ей шею. Я знала, как держать удушающую хватку, пока противник не потеряет сознание, и при этом не раздавить трахею и ничего глупого не сделать. Признаю, я несколько вышла из себя, но все равно мистер Браун не должен был делать того, что он сделал.

– Отпусти ее! – заорал он.

Я спокойно – наверное, – сказала:

– Если вы не можете с ней справиться, приходится мне.

Она вырывалась, и я прижалась к ней головой. Тут одновременно Мэри закричала, и Натэниел тревожно вскрикнул:

– Анита!

Я подняла глаза и только увидела, как Стив Браун ударил меня в лицо.

У меня голова качнулась назад, перед глазами поплыло, как когда телевизор не в фокусе. Сразу больно не было, это тебе не царапины. Обычно о серьезности раны можно судить по тому, как скоро появляется боль. Быстро – ерунда, долго – плохо.

Удар был хорош, тяжелый и точный. Стив Браун, наверное, ожидал, что я свалюсь, потому что лицо у него было удивленное. А может, он никогда не бил женщину так сильно, или вообще никогда не бил. Настала долгая секунда, из тех, что тянется вечность, а на самом деле – одно мгновение.

Я видела, как шевелятся его губы, но не слышала слов. Слышала я только высокий белый гудящий шум, да ощущала вкус крови на губах. Неважно, что кровь была моя, важно, что это была кровь, а я была в гневе.

И я почуяла запах кожи Барбары Браун под запахом духов, запах соли, болезни – да, болезни от горя, тяжелым ядом выступавшего из пор. Она ранена, ей больно, и я могу положить конец этому страданию. Я прижалась к ее телу – поближе, чтобы ее муж не мог меня ударить, не рискуя попасть по ней. И я слышала, как бьется ее сердце – так громко, так отчетливо. Тяжелый, мясистый звук, не тот едва слышный, что звучит у врача в стетоскопе. Так звучит сердце, если вдвинуть ухо в чужую грудь. Так звучит жизнь, бьющаяся в теле, бьющаяся быстрее и быстрее. Барбара Браун раньше не пахла едой, но запахла теперь, когда в организм хлынула первая струя адреналина. Какая-то часть ее сознания, которую она сама не могла бы назвать, чуяла опасность – близкую, очень близкую.

Наверное, я закрыла глаза, потому что ощутила, как он надо мной навис. И когда открыла, увидела, что Стив Браун собирается ко мне прикоснуться. Наверное, хотел оттащить меня от жены за волосы, но я перехватила его руку и остановила – да, остановила своей рукой. Она казалась миниатюрной на его массивном запястье, но мышцы у меня крепкие, и когда он попытался вырваться, у него не получилось.

Я продолжала держать его жену на коленях, другой рукой заведя ей руку почти до плеч за спиной. Мелькнула далекая мысль, что если потянуть сильнее, кость выйдет из сустава. И тут же другая мысль, поближе: чтобы ее съесть, придется все равно разрывать на части. Мы же будем ее есть?

Я всегда думала, что мой зверь – создание страсти, потому что его вызывают те же эмоции, что возбуждают страсть. А это было не страстно, а бесстрастно. Не было чувства добра и зла. Не было сочувствия, ощущения, что эти двое – собратья по человечеству, и нехорошо причинять им вред. Даже в голове такого не было. Они на меня напали, а я голодна, и от нее так хорошо пахнет – и так плохо. Пахло болезнью, и я поняла, что это лекарства. Они ощущались в ее поте – едкие, горькие.

Я выпустила ее так резко, что она упала на ковер, но Стива Брауна я продолжала держать, и притянула его к себе, протащив мимо его жены, потому что он наклонился посмотреть, что с ней, и от моего рывка потерял равновесие. От него пахло страхом и гневом, но больше ничем. Он был чист.

Он споткнулся, и я засунула руку ему под рубашку, другой подтаскивая его к себе. Теперь я слышала его сердце, оно колотилось, такой глухой, мясистый звук... такой приятный...

Услышав позади себя движение, я резко обернулась, увлекая за собой Стива Брауна, свалив его подножкой, даже не подумав, и он оказался у моих ног, на земле. Еда и должна лежать на земле.

Натэниел трогал меня за лицо. Я отдернулась, будто он меня ударил, но при этом прикосновении у меня в голове заревело. Кричала женщина. Мэри повторяла:

– Мне вызвать полицию?

– Нет, – ответил Берт, – сами справимся.

Я усомнилась, но тут мой взгляд упал на мистера Брауна. Он смотрел на меня расширенными глазами, будто боялся. Я отпустила его, точно обожглась, попятилась, налетела на Натэниела. Не глядя, поймала его за руку и вцепилась в нее. От прикосновения стало легче думать. Натэниел вызывал у меня мысли о сексе или пище, но сегодня он помог мне вспомнить о том, что я человек, и о том, что это значит.

– Помоги, – шепнула я.

– Всем выйти! – велел он.

Все глаза обернулись к нему.

– Вон, вон, все! – заорала я и попыталась к ним броситься, но Натэниел перехватил меня за талию, и я не стала сопротивляться. Заставила себя не сопротивляться. Но продолжала кричать: – Вон, все выйдите вон!

Стив Браун ухватил жену за руку и поволок к двери. Наконец и Берт зашевелился, взял ее за другую руку, помогая. Смотрел он на меня так, будто никогда раньше не видел – может быть, так оно и было. У Берта дар видеть только то, что он хочет видеть.

Мелькнуло побледневшее лицо Мэри, и дверь захлопнулась, а крик «Все выйдите вон!» сменился бессловесным, бесформенным воплем. Резкие выкрики вырывались у меня из глотки, пока она не охрипла и я не свалилась мешком на руки Натэниела.

До сих пор я ощущала своего зверя как большую собаку или кошку, которая трется мехом о мое тело и сознание, но сегодня я поняла, что это в звере еще не самое опасное. Самое опасное в том, что он – животное, а животные не различают добра и зла. Я орала, потому что прекратить и делать что-то другое означало риск, что может вернуться то же намерение, и я не была уверена, что смогу противостоять ему второй раз.