Диалектика «сущего иного» (относительное отрицание иного).

Однако само внутреннее напряжение, благодаря которому достигается вытеснение иного за пределы смыслового поля дискурса, указывает на реальность, действительность этого иного, заставляет признать его как сущее. Или иначе: допущение иного в сферу дискурса (пусть поначалу в форме суждений о иллюзорности этого иного) в конечном итоге заставляет осмыслить его как сущее иное. Иное — реально, но в своей реальности оно совершенно чуждо, враждебно «моему», а вместе с тем — истинному и благому; это реальное и активное зло, требующее действенного противостояния, отпора.

Эта вторая форма отрицания, при которой онтологическая негация иного замещается аксиологической, когда оно рассматривается как активно действующая в мире сила зла и лжи, противостоящая всему благому и истинному, представлена в памятниках поздней античности весьма широко. В традиции иудаизма такое отношение к иному наиболее ярко выражено в текстах Кумрана, где мир предстаёт ареной борьбы «сынов света», т.е. собственно кумранитов, на стороне которых — сам Бог и сонмы светлых ангелов, с «сынами тьмы» — прежде всего, ортодоксальными иудеями, а также всеми язычниками и нечистыми духами. Впрочем, деление человечества на иудеев (единственный Народ, народ Божий, ради которого сотворена Вселенная[6]) и не-иудеев (ἔθνη — «народы», «языцы», боги которых суть бесы) прослеживается и во вполне ортодоксальных иудейских текстах.

Можно утверждать, что указанная оценка иного является основной и для большинства гностических текстов. Гностику чужды мир, этот гигантский силок, созданный для уловления духа, и его творец — злобный и невежественный демиург; чужды другие люди — вольные или невольные служители демиурга; чужды собственное тело и даже душа, страсти и стремления которой определены совокупным движением небесных сфер — космической судьбой, «имармене». «Своё» гностика — это лишь дух, частица иной, божественной природы, томящаяся в плену неведения, жаждущая возвращения в свой вышний исток[7].

Во многих раннехристианских текстах иное также противостоит верующим как враждебная тотальность: «весь мир лежит во зле» (1Иоан. 5:19), управляет им «князь мира сего»[8] (Иоан. 12:31), «начальства», «власти», «мироправители тьмы века сего» (Ефес. 6:12 и др.). Упоминается даже «бог века сего», ослепляющий умы неверующих (2 Кор. 4:4) — «сынов противления», являющихся «по природе чадами гнева» (Ефес. 2:2, 3). В «Дидахе», одном из древнейших памятников христианской литературы, встречаем молитву: «да приидет благодать и да прейдет мир сей» (10:6)[9]. Царство Христово — не от мира сего (Иоан. 18:36), и князь мира сего во Христе не имеет ничего (Иоан. 14:30).

Вместе с тем, мы замечаем, что ни в одном из названных направлений религиозной мысли отрицание иного почти никогда не было абсолютным. Так, гностики, стремясь осмыслить сущность «иного», вынуждены указывать на его генетическую связь с горним миром Плеромы: демиург — создатель мира сего, — в гностической мифологии изображается как порождение низшего из эонов Плеромы — Софии. В христианстве и иудаизме за враждебностью иного видится Божье творение, поражённое грехом (ср. Римл. 8:19 – 23). Даже в кумранских текстах оценка иного не всегда однозначна: «Разве не из уст всех народов раздается голос истины? [Но] есть ли уста и язык, придерживающиеся ее?.. Где народ, который не грабил бы богатства другого...» (1Q Myst I, 9-11).

Итак, «иное как сущее» внутренне противоречиво, проблематично. Если иное действительно есть, необходимо осмыслить его происхождение, определить его место в порядке сущего. Иное оказывается со-положно «моему», в своей реальности оно имеет с ним нечто общее. Таким образом, допущение реальности иного, вовлечение его в сферу дискурса раскрывается сложной диалектикой полагания и отрицания, т.е. внутренней стихией диалога — своеобразным смысловым полем, напряжённость которого задана полярными позициями безусловного приятия («да, да») и безусловного отрицания («нет, нет»). Если иное действительно есть и если оно действительно сложно (т.е. включает некоторые «моменты моего»), то чтό же оно, каков его действительный статус?