Ноябрь — декабрь 1553 года, Уайтхолл-Палас

Суд над Джейн и Гилфордом состоится четырнадцатого ноября. Хотя королева и заверила меня, что суд этот — чистая формальность и со временем они обязательно получат прощение, новость сия наполняет мое сердце страхом. Как же близко все-таки подошла Джейн к опасной черте — остановилась буквально на самом краю пропасти.

Мне бы хотелось увидеть сестренку и утешить ее, сказать, что все будет хорошо, что ее величество благорасположена к нашей семье и не желает Джейн зла. Но посетителей к ней не допускают, и я не видела ее целых четыре месяца.

Я очень опасаюсь, что этот суд может определить и мое будущее. Я ответила Ренару, что я, со своей стороны, готова перейти в католичество, но, как послушная дочь, должна прежде обсудить это с родителями, и испанский посол наверняка понимает, что я должна выбрать для этого подходящее время. Он предупредил меня, что я не должна говорить родителям о том, что могу стать наследницей королевы. Это, конечно, несколько обескуражило меня, потому что как иначе могу я объяснить отцу с матерью свое неожиданное желание принять католичество?

Ренар держался почтительно, но уже не обхаживал меня, как прежде. Возможно, я слишком долго раздумывала. Неужели за это время ситуация уже изменилась? А может быть, предстоящий процесс слишком живо напоминает о том, что мои ближайшие родственники всего несколько месяцев назад считались изменниками короны.

Моя жизнь — непрекращающаяся буря. Я так мечтаю вновь быть вместе с Гарри и испытываю настоящее отчаяние, когда вспоминаю, как он проигнорировал меня во время коронации. А ведь наши пути при дворе так ни разу и не пересеклись. Я уверена, он меня избегает. Потом внезапно распространились новые слухи: якобы меня и моих сестер собираются объявить незаконнорожденными на том основании, что мой отец, женясь на моей матери, уже состоял в браке. Это полная чепуха, но сплетникам нет дела до истины. Я подозреваю, что запустил этот слух французский посол, который, видимо, каким-то образом дознался, чтó предлагал мне от имени королевы Марии испанский посол. От непрерывных переживаний глаза у меня постоянно на мокром месте. И единственное мое утешение — Артур и Гвиневра.

Однажды в дождливый день, когда я, погрузившись в свои печали, прогуливаюсь с собачками по длинной галерее, появляется матушка.

— Я должна поговорить с тобой, Катерина, — сообщает она и отводит меня в покои, которые делит с отцом. Его сейчас нет — он отправился на петушиные бои, смотреть, как породистые птицы раздирают друг друга на части.

Мама садится в кресло.

— Давай сразу к делу, — заявляет она. — На нас с отцом постоянно оказывают давление, требуя, чтобы мы перешли в католичество. Я знаю, что и с тобой тоже вели подобного рода беседы. Нам сказали, что ты не возражаешь.

— Мсье Ренар говорил со мной об этом, — осторожно отвечаю я. — Он передал мне, что таково желание королевы. Я сказала, что подумаю, но сначала должна обсудить это с вами. — Это не совсем так, но довольно близко к правде.

— Ясно, — кивает мама. — А с нами говорили от лица Тайного совета. Мы заявили, что об этом и речи быть не может, но они пытались нас подкупить, уверяли, что это сулит нам большие выгоды.

— Так оно и есть! — вырывается у меня. Миледи явно удивлена:

— Что ты этим хочешь сказать? А ну-ка, выкладывай, девочка, давай говори всю правду!

— Этого хочет королева, я знаю, — отвечаю я, понимая, что должна умело притворяться, если хочу провести свою проницательную мать. — Ее величество сама не раз говорила об этом, из чего следует, что она проявит щедрость по отношению к тем, кто исполнит ее волю. Я и представить себе не могу, что может порадовать ее больше, чем переход в католичество близких родственников.

Миледи смотрит на меня долгим, пронзительным взглядом, потом несколько смягчается:

— Да, мы с отцом обсуждали возможность нашего возвращения в католичество. Я тоже сказала, что, если в преддверии процесса мы подчинимся воле королевы, это пойдет на пользу Джейн. Но мне не удалось его убедить.

Однако неделю спустя я узнаю, что под давлением матери отец все же согласился вновь принять веру своей юности. Весь двор только и говорит о том, что мои родители публично отреклись от протестантизма. Очередная победа католиков.

Джейн и Гилфорда судили и приговорили к смерти.

— Не сомневайтесь, леди Катерина, я полна решимости проявить милосердие, — добродушно говорит королева, сообщив мне эту новость в своих покоях. — Но формальности должны быть соблюдены. Члены Совета требуют этого. Можете быть уверены, что суд был справедливым и свидетелям на процессе дозволялось говорить свободно. Я предупредила судей, что не потерплю никаких запугиваний, и распорядилась выслушать все, что может свидетельствовать в пользу вашей сестры.

— Благодарю ваше величество за милость! — Я падаю на колени и горячо целую ее руку. По моим щекам струятся слезы.

— Не расстраивайся, дитя, — говорит королева, поднимая меня. — В скором времени я распоряжусь освободить леди Джейн. Когда у меня родится сын. — В глазах ее появляется то задумчиво-мечтательное выражение, к которому все мы уже успели привыкнуть. Мария поворачивается, чтобы в тысячный раз посмотреть на портрет кисти Тициана — изображение обрученного с нею принца Филиппа. Она вздыхает и голосом влюбленной девочки произносит: — Он уже совсем скоро будет здесь.

— Ах, я так желаю счастья вашему величеству! — восклицаю я.

— Благослови тебя Господь, милое дитя, — милостиво улыбается королева.

Далеко не все в восторге от предстоящего замужества Марии. В Лондоне сплошь и рядом можно услышать, что «англичанам не нужен этот проклятый испанец». Люди открыто говорят, что скорее умрут, чем будут жить под властью испанцев, что Филипп наверняка окажется жестоким правителем, привезет с собой инквизиторов, будет мучить и жечь на кострах добрых протестантов, что этот брак сделает Англию всего лишь еще одной провинцией могущественной империи Габсбургов. При дворе вовсю рассказывают скабрезные истории о развратной жизни принца, ходят слухи о его склонности к воровству. Королева ничего этого не слышит или делает вид, что не слышит. Она приняла решение и

воображает, что влюблена. Мария не приемлет никаких возражений против этого брака.

Лично мне принц Филипп кажется привлекательным мужчиной: у него чувственные губы, правильные черты лица. Я понимаю, почему королева влюблена в этот портрет.

И молюсь о том, чтобы он был добр с нею — ведь Мария на одиннадцать лет старше его и выглядит на свои годы; к тому же ей свойственна добродетельная скромность, и поначалу она даже не могла заставить себя произносить в присутствии членов Совета слово

«замужество». Ее величество сама рассказывала нам об этом, заливаясь румянцем. Я не могу представить ее в постели с мужчиной!

Принцесса Елизавета обескуражена известием о браке королевы. Ее длинный крючковатый нос висит тоскливо. Еще бы, ведь она — законная наследница сестры, а если у ее величества родится сын, то она, как и я, никогда не сможет взойти на трон, а я уверена, что Елизавета страстно желает этого.

Может быть, ей не следовало так уж противиться посещениям мессы, потому что, если бы она дала себе труд заслужить благосклонность королевы, Мария доверяла бы сестре гораздо больше и легче бы смирилась с мыслью о том, что Елизавета может стать ее наследницей. Но Елизавета слишком часто ловчила и притворялась, а теперь вот ходит надутая, плетет какие-то интриги на пару с французским послом или просит королеву Марию отпустить ее в Хэтфилд, или в Эшридж, или в какой-нибудь другой из принадлежащих ей домов. Но королева неизменно ей отказывает. Она подозрительно относится к собственной сестре и понимает, что ту необходимо держать поблизости — под пристальным королевским оком.

После того как Елизавета поняла, что я не буду шпионить для нее или поддерживать ее религиозные убеждения, отношения между нами не улучшились. Если мы встречаемся, она со мной неизменно вежлива, даже разговорчива, но никогда не проявляет сердечности. Но сегодня, когда я стою в одиночестве в пустых спальных покоях, куда прибежала, чтобы попытаться успокоиться после получения известий о сестре, Елизавета сама находит меня.

— Я слышала, какой приговор вынесли леди Джейн, — говорит она мне. Голос ее звучит чуть хрипло; кажется, это известие задело ее за живое.

— Мне эту новость сообщила лично королева, ваша милость, — отвечаю я, дрожа. — И хотя она обещала проявить милосердие, услышать это было ужасно. Сжечь заживо или обезглавить, по выбору ее величества…

— Мне сказали, что Джейн стойко приняла решение суда. Говорят, она сохраняла спокойствие, когда шла из Гилдхолла, сопровождаемая стражником с повернутым в ее сторону топором. Толпа промолчала, узнав о приговоре. — Елизавету пробирает дрожь — и неудивительно: когда она была еще младенцем, Анну Болейн обезглавили за супружескую измену и другие скандальные преступления. Наверное, ужасно жить, зная такое о своей матери. Так что понятно, почему сегодняшнее известие произвело на нее такое впечатление.

— Джейн невиновна, — говорю я. — И королева знает это.

— А скольких невинных людей приговаривают как изменников? — спрашивает Елизавета, и тут я лишаюсь присутствия духа.

— Господи милостивый, ну как мы попали в такое положение? — всхлипываю я сквозь слезы.

— Все дело в крови Тюдоров, которая течет в ваших жилах, — поясняет Елизавета. — Это проклятие и благо одновременно. А слабых женщин мужчины испокон веку используют в своих интересах, как это сделал с Джейн Нортумберленд. Они и меня тоже пытались

использовать, но я оказалась хитрее… и удачливее. Мы, бедняжки, всего лишь пешки на шахматной доске. Даже королева — если она выйдет замуж — будет зависеть от мужа.

— Есливыйдет? А мне казалось, что этот вопрос уже решен. Елизавета краснеет:

— Да, конечно. Я оговорилась. Разумеется, Мария выйдет замуж. Но при этом будет зависеть от мужа не меньше, чем какая-нибудь малограмотная крестьянка. Клянусь Господом, я никогда не вступлю в брак и ни один мужчина не будет управлять мною.

Мне жаль, что моя собеседница придерживается столь циничных взглядов и ни во что не ставит любовь. В отличие от меня, она не вкусила радостей брака. И все же, пожалуй, эта женщина умнее меня, потому что человек, который взлетает высоко вверх на крыльях счастья, должен быть готов к тому, что больно ушибется, упав на землю. Я никак не могу забыть тот ужасный миг, когда Гарри отвернулся от меня в Вестминстерском аббатстве.

И, уже не обращая ни малейшего внимания на присутствие Елизаветы, я падаю на кровать и начинаю безутешно и громко рыдать. Несмотря на заверения королевы, страшный приговор, который вынесли Джейн, не дает мне покоя. Смерть на костре — это ужасно. Еще совсем маленькой девочкой я видела, как в Лондоне сжигали женщину. Вернее, я успела увидеть всего несколько жутких мгновений, поскольку нянька закрыла мои глаза, но я никогда их не забуду, как не забуду и душераздирающих криков приговоренной. Нет, только не это! Господи, прошу тебя, спаси Джейн!

Елизавета кладет руку мне на плечо.

— Мне жаль, что у тебя появились новые поводы для скорби, — говорит она сердечно. — Ты должна быть тверда в своей вере. Покоряйся Ему, когда ударов судьбы не избежать. Он не пошлет тебе или твоей сестре испытания, которые выше ваших сил.

Оказывается, Елизавета способна к состраданию, и это утешительно. Я прекращаю плакать, поднимаюсь на ноги, вытаскиваю из кармана платок и, шмыгая носом, говорю:

— Извините, ваша милость, я забылась. Благодарю вас за добрый совет. Я буду искать утешения у Господа.

Момент близости прошел. Елизавета смотрит на меня холодным взглядом; ее настроение всегда меняется очень быстро.

— Я слышала, ты собираешься вернуться к прежней вере. Уж не потому ли, что этого хочет Испания? — спрашивает моя собеседница.

Откуда ей это известно? Ну конечно же, французский посол!

— Если я поменяю веру, ваша милость, то сделаю это исключительно в силу своих собственных убеждений, — отвечаю я с благочестивым негодованием. Но слова Елизаветы больно задели меня. Что уж греха таить: я собираюсь принять католичество в первую очередь в угоду собственным честолюбивым замыслам. И мне вдвойне неприятно, что Елизавета дала понять, что обо всем догадалась.

— Что ж, иди молись своему Богу — кем бы тот ни был, — заявляет она, возвращаясь к своему обычному резкому тону. Наверняка эта женщина считает меня вероотступницей.

— Благодарю вас за доброту, — говорю я, подавляя негодование. — Я поступлю так, как желает ваша милость.

— Желаемый результат ты сможешь получить только в том случае, если пойдешь путем истины, — холодно говорит она и поспешно уходит, только зеленый шелк юбки мелькает в дверях.

Я начинаю подозревать, что Елизавета ненавидит меня, причем, скорее всего, так было всегда. Что может быть между нами, кроме соперничества? Мы обе слишком близки к трону, чтобы испытывать по отношению друг к другу добрые чувства. Да еще она наверняка подозревает, что плетутся интриги с целью исключить ее из числа престолонаследников.

Если сказанные ею на прощание слова пробудили во мне чувство вины, то все поведение Елизаветы в последующие дни и недели лишь постоянно усиливает это чувство. Ведь я, если разобраться, дочь родителей, которые боролись за реформацию церкви при короле Генрихе и приняли протестантство при короле Эдуарде, а потому я воспитывалась по существу в новой религии. Конечно, мне далеко до Джейн: не сомневаюсь, что если бы она правила нами, то Англия осталась бы строго протестантской страной. Но вместо нее на троне оказалась католичка Мария, которая вернула мессу и изображения святых, признанные прежде идолами. Она помирилась с Римом. Можно только удивляться, сколько людей, еще совсем недавно известных как ярые реформаторы, вдруг стали признаваться, что в душе все это время оставались католиками. Так, спрашивается, есть ли выбор у меня, если я хочу выжить при дворе и… да, и стать королевой?

Елизавета видит меня насквозь и не скрывает своего презрения к моему прагматизму. Она всячески избегает меня и в моем присутствии отпускает оскорбительные замечания в адрес людей, которые слишком малодушны, чтобы поступать так, как велит совесть. О, эта женщина очень умна и никогда прямо не говорит ничего в мой адрес… но я-то знаю, в кого направлены ее ядовитые стрелы. Елизавета хочет выставить напоказ свою нравственную чистоту. Право, смешно, если вспомнить, как она сама еще совсем недавно лживо жаловалась на колики в животе, когда наступало время идти на мессу, или говорила, что не готова принять католичество, поскольку не постигла всех тонкостей богословия.

Честно говоря, я никогда не была сильна в теологии и теперь, когда наставницей моей в вопросах веры стала сама королева Мария, искренне не могу понять, что плохого в католичестве. Напротив, многие атрибуты этой религии находят отклик в моем сердце. Мне очень нравятся прекрасные статуи улыбающейся Девы Марии с Младенцем, которые королева велела установить в часовне; я люблю серебряный звон колоколов у алтаря, пряный аромат благовоний и благость, приходящую со знанием того, что святые молятся за меня на Небесах. Честно говоря, я очень обрадовалась, узнав, что святых этих великое множество, причем каждый из них отвечает за что-то свое, и всех их я могу молить о заступничестве перед Господом. И еще должна признаться, что я счастлива избавиться от этих бесконечных проповедей протестантских священников — я никогда не могла сидеть на них спокойно, с трудом скрывала зевоту на воскресных службах, что очень раздражало маму. Ах, как больно щипала она меня за руку, чтобы заставить слушать внимательно! Какое облегчение, что все это закончилось!

Но Елизавета скроена из другого материала. Она будет и дальше упорствовать, тихая и целомудренная, в своем скромном черно-белом протестантском одеянии, которое носит, потому что знает, насколько это неприятно королеве Марии. Длинные рыжие волосы ниспадают на спину в знак ее девственной юности (еще один способ показать себя в более выгодном свете, чем стареющая королева), глаза над крючковатым носом неодобрительно взирают на украшенное драгоценными камнями распятие, которое я с недавних пор стала носить на груди. Она бросает на меня язвительные, испепеляющие взгляды, вновь и вновь клеймя как лицемерку.

Ее неприязнь ко мне очевидна, и, конечно, дело тут не в одной только религии. Когда

мы встречаемся, Елизавета с удовольствием сообщает мне, что кожа у меня слишком бледная, волосы слишком тонкие и светлые, а фигура — худая и костлявая. При этом она наматывает на палец локон своих роскошных волос, или поглаживает свою румяную щеку, или обхватывает ладонями свою безупречную талию. Ей невыносима мысль о том, что кто- то может быть привлекательнее для мужчин, чем она сама.

Я подозреваю, что в основе ее антипатии ко мне лежит страх. Елизавета прекрасно знает, что я следующая после нее в очереди на престол, а потому, какие бы советы я от нее ни слышала — а Елизавета неизменно дает понять, что, по ее мнению, мне они все равно не пойдут на пользу, — я остаюсь ее соперницей.

Я понимаю, что должна быть крайне осторожна с этой женщиной: она достойная дочь своего отца.

Джейн Дормер, которая вместе со мной прислуживает во внутренних покоях, одна из любимых фрейлин и ближайших подруг ее величества. Она молодая и красивая, очень благочестивая и при этом чрезвычайно ученая дама. Когда в один прекрасный день сама королева присылает ее за мной, я начинаю догадываться, что́ именно сейчас произойдет.

Госпожа Дормер просит меня проследовать за ней в молельню ее величества,

небольшую комнату, богато украшенную синими и золотыми коврами. На алтаре стоят сверкающее драгоценными камнями Распятие и раскрашенная статуэтка Девы Марии с Младенцем; рядом табурет, укрытый дорогим турецким покрывалом.

— Здесь нас никто не услышит, — говорит госпожа Дормер, дружески улыбаясь. — Не смотрите на меня так испуганно, леди Катерина. Бояться нечего. Так вот… мсье Ренар говорил с вами о престолонаследии. — Это констатация, а не вопрос. Мое сердце начинает возбужденно биться. Я так ждала этого мгновения. — Вы можете себе представить, насколько важно для королевы, чтобы вы приняли католичество, — продолжает Джейн. — И не только вы сами, но и ваши родители тоже. Однако мне поручено сообщить вам следующее: сегодня ваш отец публично покаялся в своих заблуждениях, что сильно огорчило ее величество, — ведь получается, что теперь он уже дважды менял свои убеждения, а потому полагаться на него нельзя. Это очевидно.

От этих ее слов сердце мое леденеет.

— Я глубоко сожалею о проступке отца, — со значением говорю я. — И не хотела бы, чтобы его вина распространялась на меня.

— Ну что вы, леди Катерина, об этом и речи нет, — заверяет меня Джейн. — Но ее величество надеется услышать, что вы уже приняли решение относительно вашей веры. По моим сведениям, у вас было несколько недель, чтобы подумать об этом. Если у вас есть какие-то сомнения или вопросы, я готова помочь вам советом.

— Благодарю вас, госпожа Дормер, но я уже приняла решение, — отвечаю я, чувствуя, что стою на пороге чего-то судьбоносного. — Пожалуйста, передайте ее величеству, что я охотно и с радостью перейду в католическую веру.

Кейт