КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
В пустыне
Где бы ни странствовал брат Виталий, он всегда возвращался в Глинскую пустынь к отцу Серафиму, руководства которого строго держался.
Когда усилились слухи о закрытии Глинской пустыни, отец Серафим поехал на Кавказ. Сам он в 1920-х годах подвизался в Драндском монастыре в Абхазии и видимо надеялся, что местные условия окажутся более благоприятными для монашествующих. Но монастыри были разорены и здесь. Однако часть монахов тайно проживала в труднодоступных местах Кавказских гор. Это было далеко не безопасно. Так в 1930 году власти жестоко расправились с братией Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря, которая после насильственного закрытия обители переселилась в район высокогорной долины Псху. Почти никто из монахов не остался тогда в живых...
Но и в период хрущевских гонений на Церковь, когда было закрыто большинство монастырей, уцелевших после первой волны безбожия, путь уединенного пустынножительства стал единственным способом сохранить иноческий строй жизни. Вернувшись в Глинскую пустынь, отец Серафим решает направить на Кавказ брата Виталия. Ночью два старца — отец Серафим и отец Андроник — постригли его в рясофорного инока, и Виталий отправился в Сухуми, а оттуда в горную местность — Барганы. Кроме старцев об этом тогда не знал никто. Это произошло приблизительно в 1958 году.
Как когда-то египетская пустыня, Кавказские горы тоже издавна служили местом аскетических подвигов христиан, всецело посвятивших себя Богу. Этот край был освящен апостольской проповедью и мученической кончиной ученика Христова, святого апостола Симона Кананита. Сменялись столетия, но горы, как чудное творение Создателя, всегда были желанным прибежищем для тех, чья душа жаждала уединенной молитвы. Укрывшись в пещерах или тесных срубах, они могли ощущать себя живущими в святой огромной келий, которая вмещала и лес, и быстрые реки, и вершины гор, и где всякое создание Божие непрестанно славило своего Творца. Это счастье особой сопричастности и близости к Богу дано было познать и брату Виталию во время его пустыннической жизни на Кавказе.
В Сухуми Виталия встретили женщины, знавшие отца Серафима, и показали дорогу к жившим в горах пустынникам. Почти одновременно с ним пришел и брат В. из Москвы (в будущем схимонах К.), которого на монашеский путь благословил отец Андроник.
В то время в горах подвизался один старый монах по имени Самон, бывший насельник Ново-Афонского монастыря. Узнав о твердом намерении двух молодых людей подвизаться в пустыне, он по-братски принял их, предоставив им на первое время часть своей келий, а также снабдил на зиму картошкой. Брат В. купил в городе мешок пшеницы и мешок овсянки, и до снега успел принести две ноши груш, которые Виталий начал сушить в печке на зиму. Вот с таким запасом продуктов начали они свое пустынническое житие.
Первое время особенно поражала в горах тишина. Брат Виталий наслаждался безмолвием величественной природы. Только глубокой ночью их тревожил крик одной птицы, она будто призывала: «торопись, торопись, торопись», побуждая пустынников к молитве.
Келейное их правило начиналось в 4 часа утра и продолжалось до одиннадцати. Затем исполняли необходимые дела, обедали, и около четырех часов начинали вечернее правило. В течение суток прочитывались: Псалтирь, две главы Евангелия и две главы Апостольских посланий, акафисты Спасителю и Божией Матери, по четкам читали Пятисотницу. «Ноги наши были отекшими, как бревна, — вспоминал впоследствии схимонах К., — вечером дожидаешься, чтобы только положить голову на чурбак, который лежал в изголовье вместо подушки». Брат Виталий ложился спать на узкую дощечку, чтобы просыпаться на ночную молитву, когда захочется повернуться на другой бок. Но враг — ненавистник молитвы — часто устраивал так, что он просыпался только утром, обнаружив, что в течение ночи незаметно для себя повернулся.
Через несколько лет отец Серафим изменил правило и вместо десяти кафизм велел читать десять кругов по четкам. Круг состоял из двух четок Иисусовой молитвы и одних четок — Божией Матери, Таково было старческое «облегчение» правила.
Одно время они договорились произносить за сутки не больше 24-х слов. Если была нужда что-то спросить, а условленное число слов уже сказано — общались знаками.
Исполняя обширное молитвенное правило, братья не успевали обрабатывать большой огород. Вначале они посадили семь ведер картошки, а собрали восемь, так что после этого уже больше и не сажали.
Как вспоминал схимонах К., поваром был брат Виталий, и кулинарное дело он вел по-своему. Каша считалась «готовой», как только крупа заливалась кипятком. Груши, которые сушились в печке и потому были в золе, перед приготовлением компота никогда не мылись. Кукуруза (часто прелая, которую им давал лесник за их помощь) бывала не проварена и ее приходилось размалывать зубами. Так старались они идти «путем тесным» и считали для себя немалым утешением, что каша хоть сколь-нибудь постояла на огне.
Со своей плотью Виталий вступил в настоящую войну, не давая ей того, что хочется, а только то, что необходимо для поддержания жизни. В одном из писем он писал: «Ничто до такой степени не содействует к умилостивлению Бога к обращающемуся грешнику как пост, как мы научены примером обращения ниневитян. И ничто так не умерщвляет душу, как чревоугодие». Против этой «всем любезной госпожи страстей» он подвизался добрым подвигом не только вначале, но и всю свою жизнь. Отсюда становятся понятными некоторые его странности в глазах других. Например, часто на братской трапезе он вместо салата из свежих огурцов собирал и ел огуречные очистки, или вместо арбуза доедал зеленую кожуру. Собирая грибы, он не выбрасывал червивых и варил все, а когда его сокелейник возмущался обилием червей в супе, говорил, что бояться нужно лишь червей внутренних — сластолюбия и чревоугодия. Одно время братьев постигло тягостное искушение: местный лесник начал использовать их как безплатную рабочую силу. Весной звал сажать свой обширный огород, летом — на его прополку, осенью им приходилось охранять огород от медведей и барсуков, а потом убирать кукурузу, картошку, капусту, — и все это почти безвозмездно.
Как-то брат В. посетовал, что лесник ничего не дает им за их труд:
— Как не дает?! — удивился Виталий, — и капусту дает, и кукурузу.
— Дает! Качаны все забрал, а листья разделил на две кучи — одну своим свиньям, а другую нам.
— Ну хоть и листья, но ведь они же капустные, — уточнил брат Виталий.
— А кукурузу-то какую дал? — с неудовольствием продолжал брат В., — почти вся прелая, такой, наверное, и колхозный скот не захочет есть!
— А ты разве не знаешь, что хорошей кукурузы за свой труд даже колхозники не получают. А мы с тобой в колхоз идти не хотим. Так что, как говорится, чья бы корова мычала, а наша бы молчала.
Уже тогда было очевидно, что брат Виталий приобрел такое внутреннее устроение, о котором сказано в одном любимом им святоотеческом поучении: «Только тогда истинное смирение будешь иметь, когда всего себя недостойным признаешь, т. е. ни пищи сладкой, ни платья богатого, ни дому красного, ни постели мягкой, ни почитания людского, ни места вышняго, но всякого неблагополучия достойным себя признаешь».
Он отличался крайней нестяжательностью: никогда не носил хорошей одежды и не снимал своего старенького, тщательно залатанного подрясника, размера обуви не знал — носил, что было. Если монастырские друзья присылали хорошую одежду, он при первом же случае кому-нибудь ее дарил. У него никогда не было денег — все что ему присылали, он в кратчайший срок раздавал нуждающимся, следуя слову одного пустынника: «Не дай полученным тобою деньгам переночевать в твоей келье. При нужде приобрети на них что-нибудь необходимое для себя, а оставшееся раздай либо нищим, либо нуждающейся братии в тот же день».
Когда сострадательные сестры из Таганрога присылали ему что-нибудь вкусное, он все это сразу высыпал на общий стол с радостным возгласом: «Братья! Сегодня у нас ве-лие утешение!» Одно время Виталий по благословению отца Серафима ухаживал за престарелым иеродиаконом Онисифором, жившим в греческом селении Георгиевка. Этого монаха-пустынника, несколько лет проведшего в дупле дерева, местные жители хорошо знали. Они обращались к нему за всякой нуждой, прося его молитв во время засухи или когда телилась корова... Было замечено, что по его молитвам все налаживалось. Когда отец Онисифор поправился от болезни и пришло время расставаться, то он не мог удержаться от слез. Только один «недостаток» заметил он у брата Виталия — очень уж любит все раздавать.
Это его качество часто создавало неудобства и раздражало тех, кто жил с ним рядом, но не вошел еще в его меру нестяжания. С большим неудовольствием смотрел брат В., как исчезала зимняя одежда и обувь, которую подавали им благодетели. Виталий же в таких случаях говорил: «То все Христу пошло».
Попал к ним как-то хороший матрас, но и тот вскоре «ушел», а ежедневно терпеть холод не каждый может. Недовольство брата В. росло. Оно усугублялось еще тем, что, будучи новоначальным послушником, он делал много ошибок при чтении Псалтири, а брат Виталий относился к этому весьма взыскательно.
«Помню, — рассказывал спустя много лет схимонах К., — в Псалтири написано "ниже", а я читаю "ниже", там написано "вкупе", а я читаю "в купе" и т. д. Вот он заставит меня выписать все такие слова и отправит из келий в кусты, чтобы там наизусть заучивать правильное произношение славянских слов. "Ну, — думаю, — обожди! Вот дам я тебе раз по шее!" Я, конечно, его и пальцем не тронул. И говорю это, чтобы показать, как мне тяжело тогда с ним было. Но зато сейчас я только благодарю Бога!»
После двухлетнего пребывания в пустыне создались некоторые неизвестные нам обстоятельства, по которым отец Серафим вызвал брата Виталия в Глинскую пустынь, срочно собрав деньги на его дорогу. Видимо, ему угрожала какая-то серьезная опасность. Возвратился он в горы уже перед самым закрытием пустыни, в 1961 году.
За время отсутствия Виталия, брат В. с двумя другими братьями уже осваивал новое место, более пустынное и труднодоступное, нежели Барганы. Оно находилось значительно выше озера Амткел, в межгорье реки Азанта. От ближайшего селения нужно было идти от темна до темна, т. е. 10-12 часов. Причем половину дороги приходилось проходить по сплошным зарослям кустарников рододендрона, лавровишни и колючей барцынии. Изнурительность этого путешествия усугублялось тем, что идти нужно было то вверх, то вниз — через одну большую гору и шесть «хребетиков» — по камням, скользкой глине и оползающейся земле. Но зато таким образом пустынная братия на несколько лет избавила себя от досаждения властей и мирских людей. Позже ими был найден более краткий путь, но и более опасный: нужно было обойти озеро и подыматься по течению реки, переходя ее быстрое и сильное течение вброд около 30 раз. Но как только в горах начинался сильный дождь, через 30-40 минут речка становилась непроходимой. Несмотря на такие трудности, они освоили новое место, так как там была небольшая равнинка с почвой, подходящей для огорода. Там на расстоянии километра или более находились келий и других пустынножителей, с которыми они имели общение.
Когда Виталий вернулся, то брат В. решил провести его по более краткому пути, т. е. по горной реке, но, к сожалению, тот был не в состоянии противиться быстрому и
сильному речному потоку. Тогда брат В., имевший довольно крепкое телосложение, снял рюкзак, взял на свою спину брата Виталия и перенес его на другой берег. Так шли до следующего перехода, где речка ударялась в скалистый берег-стену и нужно было вновь переходить на другую сторону. Придя на новое место, они начали жить вчетвером в одной келий, размером 3x3 метра.
Снова потянулись серенькие дни неприметного для внешнего глаза ежедневного монашеского подвига. Хотя слово это среди братьев-пустынников не употреблялось, мирное их житие часто подвергалось опасностям самого различного характера. Еще преподобный Серафим Саровский предостерегал желающих поселиться в пустыне: «В монастыре иноки борются с противными силами, как с голубями, а в пустыне — точно как со львами и леопардами». Почти все пустынники испытывали жуткие ночные минуты, когда враг пытается выгнать подвижника, насылая на него ночные страхования. Приходилось бороться и с яростными нападками хульного беса со всей его мысленной скверной. Эта «болезнь», которой переболели все братья, к их удивлению миновала брата Виталия. Он, видимо, уже тогда настолько преуспел в духовной брани, что, чувствуя приближение вражеского помысла, отсекал его, не позволяя прикоснуться к сердцу.
Приходилось терпеть нападки и со стороны внешнего врага — охотников из местного населения, а часто и попросту бандитов, жаждущих поживиться нехитрым имуществом пустынников. Их замутненным головам мнились богатства, якобы спрятанные в братских кельях. Пылая неизъяснимой злобой, они готовы были не только выселить монахов с обжитых мест и донести местным властям о их местопребывании, но и, при полном попустительстве властей, запросто убить любого из них. Приведем здесь интересный документ, который характеризует трудности их пустыннической жизни — письмо отцу Виталию от монаха-пустынника Меркурия:
«Христос посреди нас, любезный друже отец Виталий.
Давно, давно от тебя нет никакой весточки. Я написал когда-то враз три письма в три адреса, в том числе одно было предназначено для тебя, и ни на одно не получил ответа, посылал их с попутчиком, ехавшим в город, и, по всей вероятности, он не опустил их в почтовый ящик.
У нас с Аввакумом чрезвычайное происшествие.
В середине зимы этого года к Аввакуму заявился какой-то русский бандит, по всей вероятности убежавший либо из тюрьмы, либо из концлагеря, потому что был острижен, сделал у него тщательный обыск, нашел в келий сто рублей денег, затем сложил в рюкзак имевшиеся у него в келий иконы и книги, в том числе и Богослужебные. Аввакум, видя это сказал ему: «Книги и иконы ты оставь мне здесь, я тебе за них привезу из города триста рублей». Тот возрадовавшись об этом, сразу начал торопить Аввакума, чтоб пойти с ним к автодороге, и с попутной автомашиной проводил его в город, а сам, не медля часа времени, начал разыскивать мою келию. Знаю, что подсказал ему об этом один знакомый мне охотник-грузин, думается, что без умысла, а может быть и с умыслом, в общем не знаю, факт тот, что безошибочно заявившись ко мне, он вытащил огромный нож, воткнул его в пол и начал так же, как и у Аввакума, производить обыск. Денег у меня нашел всего лишь пять рублей, так что не стал даже их брать.
Книги основные у меня были припрятаны, а потому он их не обнаружил, но найдя мой паспорт, положил его себе в карман. Вознамерился было взять мои иконы, и даже уж снял их и начал укладывать в принесенный им с собою для этой цели рюкзак, но я сказал, глядя на него: «Паспортом моим ты не сможешь воспользоваться при всем желании лишь только потому, что я по возрасту наполовину старше тебя, и иконы тебе не удастся никуда спровадить, потому что назад сему три недели, человек, подобный тебе, ходил по городскому храму и кой-кому предлагал купить имевшуюся у него икону. Одна женщина с возмущением сказала: «Ишь нечестивец, носит икону за задом, не имея к ней никакого благоговения, сразу видно, что где-то украл да и продает...» Он сразу же куда-то скрылся, хорошо что не позвонили в милицию, так там бы быстро дознались, откуда она попала в его руки». Тогда он отдал мне паспорт и повесил на место иконы, вместо них набрал из моего ящика продуктов, положив туда еще некоторые вещи, и перед уходом сказал: «Я приду к тебе ещё раз», — и ушел. Слова эти мне поразмыслились многозначительными. Видя то, что он остриженный, у меня создалось заключение, что это бандит, убежавший либо из тюрьмы, либо из концлагеря и теперь рыщет повсюду, отыскивая себе пристанище на период зимы. Перед ним не существует никаких преград, он не остановится ни перед какими затруднениями, решась на любое преступление. Моя келия для него это просто ценная находка, тем более что в таком захолустий со всеми житейскими удобствами, и самое главное, что с запасом продовольствия.
Взвесив случившееся стечение обстоятельств, я решил покинуть пустыню и на время уйти в город. Пробыл в городе около двух недель. За этот период в горах начался снегопад, чего я и ожидал. Рассудилось мне проведать свою пустыньку, воспользовавшись ненастным временем. Доехав до определенного места лесовозной автомашиной, я сошел с нее и пошел по тропиночке, занесенной снегом, вверх по горе. Мне не видно было никаких подозрительных следов, обращающих на себя внимание. Подходя к своей келий, я увидел невдалеке от нее бродящее по окрестностям стадо коров, пригнанное пастухом, он всегда обычно в зимний период пасет их в этих местах. Открыв дверь в свою келию, я был немало удивлен тем, что незванный гость был вторично, и перевернул в ней все вверх дном, производя еще
раз тщательный обыск. Надо полагать, что он, все ж таки действительно, вознамерился было квартировать в моей келий, о чем свидетельствовали принесенное им свое полотенце, туалетное мыло и эмалированная кружка. Но вот неожиданно появившийся со своими коровами сельский пастух расстроил все его замыслы и он, как видно, поспешно убрался, чтобы не быть замеченным. Прошло уже более четырех недель, как я живу опять в своей келий и все размышляю именно только о том, что в чем же суть этой случившейся оказии? Господь Иисус Христос сказал, что ни один волос не упадет с головы вашей без соизволения Отца Небесного, а преподобный отец Серафим Саровский все приключающиеся невзгоды определял богодухновенным изречением: «От Меня это было» — рече Господь. И вот сопоставляя совершившееся преткновение и анализируя причинные соотношения, я каким-то неведомым помыслом подсознания соглашаюсь с богомудрым изречением преподобного отца, что «от Меня это было». Этот случай вразумительно изъяснил мне, как далеко еще я отстаю от истины Евангельских заповедей... Дело в том, что я преисполнился до крайности ненавистью и презрением к этому оголтелому изуверу, в то же время умом своим осознаю, что в его положении это безвыходный тупик. В одном случае, он свирепый леопард, вырвавшийся из-за решетки зверинца и сокрушающий решительно все, что только хоть сколько-нибудь явится препятствием на его дороге; он не остановится ни перед чем, он не посчитается ни с какими нравственными ограничениями. Это отчаявшийся индивидуум, позволивший себе безграничную свободу действий, он будет убивать и душить подсильных себе людей без зазрения совести, если только в этом явится хоть малейшая необходимость, этот человек — двуногий зверь. И если случится какая-нибудь помеха, перед обстоятельствами которой он окажется не в состоянии устоять, то и тут не так легко он дастся, чтоб защелкнули на его руках браслеты с кандальными цепями.
Я отнюдь не силюсь с либеральностью рассматривать этот грабительский поступок. Нет, и еще раз нет, но я осознаю собственную немощь в состоянии растленного естества, что воспылал ненавистью и озлоблением к этому неблагопристойному сочеловеку, а Евангельские заповеди гласят: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас, творите благо, творящим вам напасть. Если снимут с вас верхнюю одежду, то вы не возбраняйте снять и нижнюю». Вот здесь-то и вся суть, чтоб не допустить в сердце своем озлобления.
Некто из преподобных отцов безконечно внушал своим ученикам при всяком случае: «Чадца, не имейте ни на кого зла, если бы даже кто и глаз вам выколол, то и при этом условии не имейте на него зла».
Вот насколько высоки и обширны Новозаветные заповеди. Преподобный Серафим Саровский говорил, что излагать свое учение об этих заповедях так легко, как камни с горы скатывать, а вот исполнять их делом так тяжело, как эти камни тащить на гору. И так: благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Старец Силуан в своей книге с решительностью утверждает, что без любви к врагам спасению совершиться невозможно, и вот как это ни странно, но эти слова Богодухновенны.
Архимандрит Софроний, дополняя в основном своими изъяснениями писания старца Силуана, пишет, что истинное христианство в мире почти не проповедуется, потому что проповедь сия превосходит силы обыкновенного человека.
Писать на этом заканчиваю, бывай здоров, возмогай о Господе.P. S. Купил в канцелярском магазине пять стержней для шариковой ручки и все оказались непригодными, так что писал тебе всеми способами, даже и через копирку.Прости. Меркурий».
За отцом Виталием никто не замечал не только ненависти к враждебно настроенным против него людям, но даже и тени неприязни к ним. Как-то раз он вспоминал об одном подобном эпизоде: «Однажды меня посылают в селение за продуктами. А другой брат говорит: "Виталий, не ходи, тебя застрелят". А я перекрестился: "Господи, Твоя Святая воля!" — и пошел. Иду вниз, дорожка спускается с горы. Здесь кустарник, каштаны большущие растут. И вдруг слышу: щелк — осечка, второй раз — щёлк — снова осечка. Я остановился. Выходит лесник — большущий детина с черной бородой и смотрит на свое ружье. Потом берет, стреляет вверх — и ружье выстрелило. Он покачал головой и ушел снова в лес. Потом я встретил его в магазине, купил ему килограмм конфет. Он стал моим лучшим другом».
Видя, что молодой инок своим смирением без труда побеждает его козни, невидимый враг восстал на него через своих же собратьев-пустынников.
В обязанности брата Виталия входило попечение о келье, приготовление пищи, выпечка хлеба и другие работы. После утреннего правила он обыкновенно спрашивал: «Святые отцы, благословите, что мне делать?» И бывало, один посылает его прочистить тропу до источника, а другой, старший чином, отменяет это послушание и дает свое — вырубить кустарник возле кельи. Чтобы сохранить мир, брат Виталий старался удовлетворить желанию каждого.
Однажды один из братьев, подвизавшийся на другой поляне, велел брату Виталию испечь хлеб и принести ему. Хлеб Виталий испек, но поскольку сапог ему не досталось, так как остальные братья ушли в селение, он натер ноги керосином и пошел босиком по снегу, по воде, по камням, проделав путь в несколько километров. Когда он дошел до келий брата, тот посмотрел на хлеб и сказал, что такой есть не будет. Тогда Виталий молча повернулся и пошел себе обратно.
Узнав об этом, один из братии возмутился и сказал, чтобы он не ходил больше к тому «наглецу», на что брат Виталий отвечал так: «Нет, меня старцы так не учили. Они заповедовали: «Если придет к тебе брат и попросит помочь ему, отложи свое дело и пойди помоги брату, и служи ему, как самому Христу».
Служа братьям своим, словно «купленный раб», он терпел от них всяческие поношения. Какую бы пищу ни приготовил Виталий — братья были недовольны. Когда он питался тем, что другие просто выбрасывали, его упрекали: «А, ты молишься и готовое ешь, а нам некогда молиться, нам трудиться надо!» Когда же он стал уставщиком во вновь построенной церкви и начинал читать во время Богослужения, братия возмущались: «Что ты читаешь, откуда ты это взял?» — и даже останавливали службу. А однажды на кухне от него спрятали спички: «Пусть, если он такой святой, сотворит чудо и получит огонь своими молитвами!» Но он все переносил безропотно и как будто даже искал поношения.
У себя в помяннике он записал высказывание преподобного Серафима Саровского: «Монах — только тот, кто как лапти будет отбит и отрепан». Подкрепляло его и поучение афонского старца Нила Мироточивого: «Научения монашеской жизни постигаются: гонением, алчбой, жаждой, наготой, клеветой и другими многими скорбями, случающимися в жизни». Да и отец Серафим, духовник, наставлял: «Где бы ни был — без скорбей не прожить. Вооружайся терпением».
Когда брату Виталию передавали о нем чьи-либо слова, будто он пребывает в прелести, или блудник, или подобные тому измышления, он отвечал обычно: «Да, правда. Этот брат видит все мои грехи, у него херувимские очи. Спаси его, Господи!» И посылал ему подарок или оказывал какую-либо услугу. Будучи молодым иноком, он уже умел извлекать для себя духовную пользу из всего, что бы с ним ни происходило.
Имея безграничное доверие к Творцу, он с одинаковой благодарностью принимал от Него как радости, так и тяжкие скорби и испытания.
Его духовная мера настолько превосходила меру остальных братьев, что часто они не могли не только понести ее, но даже и потерпеть. Были такие, которые просто не могли видеть его подвиги. Побуждаемые врагом, они делали попытки избавиться от него, сбросив в пропасть или потопив в реке. Но Господь хранил своего избранника. Попуская такие испытания, Бог возносил его на новую духовную высоту. Был момент, когда кто-то из братии просил отца Серафима забрать от них брата Виталия, объясняя это тем, что они соблазняются, ибо так, как трудится и молится он, естество человеческое выносить не может... Но без него оказалось еще труднее — между братьями пошли такие нестроения и разлад, что они пришли к отцу Серафиму и просили вновь вернуть им брата Виталия, так как считали его пример спасительным для себя.
Один из братии, пчеловод, так обличал своих собратьев: «Люди простодушные, младенцы во Христе Иисусе, сразу же почувствуют исходящее от него духовное благоухание, которого не чувствуем мы по своей душевной черствости и тайной гордости, из-за самопревозношения».
И, действительно, простые люди, таганрогская паства, потянулись к брату Виталию и в пустыню. Встретиться с ним они могли на Амткельском озере, в ближайшей к селениям пустыньке, где жили «приозерные» монахини. Братия иногда приходили сюда для совершения службы, а также часто делали здесь остановки перед подъемом на свою гору, когда случалось возвращаться из селения. Сюда же приносили продукты для пустынножителей и паломники, которых благословлял отец Серафим. Но многие приезжали специально, чтобы побеседовать с братом Виталием.
Спускаться с крутых гор, пересеченных быстрыми потоками вод, было не просто, но он делал это ради утешения скорбящих. Господь настолько укрепил его телесные силы, что он мог уже без посторонней помощи ходить по реке и горам через дебри, причем с тяжелой ношей, к великому удивлению всех знавших его прежние болезни.
Как свидетельствует монах-пустынник Меркурий, брат Виталий впоследствии без всякого лечения исцелился от своей долголетней болезни — обе каверны в легких зарубцевались. Видимо, над ним сбылось изречение Святых Отцов: «Кто себя не жалеет, того Бог пожалеет».
Не щадя себя, день и ночь проводил он в беседе с пришедшими людьми, стараясь всем помочь, а главное — утешить. Всегда учил терпеть, смиряться, все принимать за волю Божию и всех любить. «Вы только позовите меня, и я приду», — говорил он пришедшим в пустыню паломникам. Они сердцем звали любимого брата, и он, словно слыша их, спешил на этот зов к Амткельскому озеру.
Большинство из приезжавших к нему были женщины, и братия стала соблазняться, что он много общается с ними и слишком уж помогает приозерным монахиням.
Имея сердце, исполненное любовью Божией, он не мог не помогать страждущим или матушкам-подвижницам, чьи хрупкие плечи несли все тяготы пустыннической жизни. А потому мало обращал внимания на искушения со стороны братии.
Иипокиня Евфимия:
«Я жила в пустыне вместе с матушкой Рахилью. Однажды, когда брат Виталий должен был к нам придти, матушка Рахиль, вспомнив, как ему трудно будет идти по речке, а потом еще подыматься на такую гору, решила за него помолиться и начала делать земные поклоны. И вот приходит к вечеру брат Виталий и говорит: "Спаси, Господи, мать Рахиль, что положила за меня 35 поклонов ". Ну откуда он мог
■*<■*■,
это узнать ? Она даже сама не считала их, а клала поклоны по желанию души.
А вот еще случай. Пошли мы однажды в Азанту за мукой, взяли ношу и возвращаемся в келию. Я же подслеповата, да еще самочувствие было плохое - иду медленно. Брат Виталий и говорит нам: "Вы не спешите, а я пойду вперед". И пошел. Сам принес нам в келию муку, по-быстрому на соде испек тоненькие лепешки и пошел нам навстречу. Встретил нас о-коло креста на дереве, накормил теплыми лепешками, которые принес за пазухой, и мы с новыми силами продолжили свой путь, а до келий от этого места нужно было еще идти часа три.
Пришел он однажды к матушке 3., а она была больна и не могла стирать. Так он все ей перестирал. Очень он был простой, добрый и абсолютно небрезгливый. А самому-то ему приходилось разное терпеть, и терпел благодушно.
Однажды в селение приехали благодетельницы и привезли продукты для пустынников. Был там в то время брат Виталий и говорил им душеполезные поучения. Но некоторым из молоденьких девиц, его духовных чад, хотелось поговорить с ним наедине, чтобы разрешить свои вопросы и недоумения. А это было удобно сделать, если пойти проводить их по дороге до автобуса, и он настроился идти с ними. Тут подбежала к нему одна из здешних и кричит: "Ты монах1? Ты монах?" А он кратко отвечает:
- Недостойный.
- Ну тогда сиди дома и никуда не ходи!
А он все равно идет с ними. Тогда она как дернет его за руку:
- Никуда не ходи, тебе говорю!
Но он не оставил тех, кто нуждался в духовной помощи и желал слышать душеполезное его слово, за что получил злобный удар по спине. И перенес он это абсолютно спокойно. Не впервые ему это было, дайне в последний раз».
К нему в полной мере можно было отнести слова Священного Писания: «Для чистых все чисто» (Тит. 1, 15) и во Христе Иисусе «нет мужеского пола, ни женского»
(Гал. 3, 28). Любовь к ближним и смирение проявлялись у брата Виталия постоянно и многообразно как в словах, так и в делах. Одним из весьма значительных таких дел было его согласие ухаживать за парализованным схииеродиаконом Исаакием. Этот подвижник в молодости жил в Драндском монастыре под Сухуми, после его закрытия в числе других монахов был сослан на Колыму, где работал на золотоносных приисках. Вернувшись, поселился в горах. Находясь в преклонном возрасте, он уже не мог жить один в суровых условиях пустыни. Братия поселили его в маленькой келейке возле своей церкви. Проходя мимо, они часто слышали, как он покаянно взывал: «Господи, накажи меня здесь, а там — помилуй». Спустя некоторое время его разбил паралич, была парализована левая сторона. Никто не осмелился предложить старцу свою помощь, понимая, что этот крест превышает силы любого жителя пустыни. И только брат Виталий взял на себя заботу о больном старце, ежедневно ухаживая за ним в течение многих месяцев. Но, видимо, чтобы избежать похвалы от братии и благодарности от отца Исаакия, вел себя со странностями, как бы полуюродствуя, так что сам отец Исаакий называл его «блаженненьким».
Но по-прежнему строго, узким путем вел свое духовное чадо глинский старец отец Серафим. После закрытия Глинской пустыни он поселился в Сухуми и служил в городском кафедральном соборе. Сюда по большим праздникам пустынники приходили на исповедь и ко Святому Причастию.
Приехал как-то брат Виталий из пустыни в город, и как обычно ходил в латанном-перелатанном подряснике,
.л.,. }
так и пришел в собор, где в это время исповедовал отец Серафим. Узрев его в таком виде, придя домой после службы отец Серафим начал его честить и выдворил за дверь. Там Виталий долго просил прощения, но не получив его, никуда не ушел, а свернувшись калачиком лежал на пороге, пока с работы не пришла хозяйка дома.
Или другой пример. На Прощеное Воскресение было у отца Серафима «велие утешение», и брат Виталий вместе с другими чадами батюшки был на этом ужине. Когда все уже насытились, хозяйка дома вдруг обнаружила, что целый казан молочной рисовой каши остался несъеденным. «Батюшка! — умоляющим тоном обратилась она к отцу Серафиму, — ну не выбрасывать же столько каши на улицу!»
Отец Серафим, окинув всех взглядом, остановился на Виталии. Тот, как истинный послушник, сложив руки сказал: «Благословите, отче!»
— Бог благословит, иди съешь, — ответил старец.
— Ну наверное лопнет Виталий, — подумали многие, — или заворот кишок будет. Ну как это можно после такого ужина съесть еще три литра каши?»
Но вскоре явился брат Виталий, бодрый и радостный, а когда его спросили, как он себя чувствует, ответил: «За послушание съел и почти ничего не почувствовал,будто и не ел».
Однажды Виталий пришел к отцу Серафиму и показал тетрадь, в которую записывал высказывания из различных святоотеческих книг. Старец увидел, как он дорожит ею, и сказал: «Возьми эту тетрадь и положи в печку». Так воспитывалось послушание.
Хотя Виталий еще не был пострижен, по своему внутреннему духовному устроению и несению подвига он давно уже стал монахом. Когда отец Серафим намеревался совершить постриг в мантию трех братьев, в том числе и Виталия, в Сухуми прибыл новый епископ, который в силу различных опасений не дал своего благословения на постриг тайных пустынников.
Спустя некоторое время, уже в пустыне, Виталий заболел столь серьезно, что братия опасались за его жизнь. Зная о его желании принять монашество, они, посовещавшись между собой, решили постричь его в мантию. Испросить благословения отца Серафима в то время не было возможности: реки в горах сильно разлились, перекрыв дорогу к городу, а состояние Виталия было крайне тяжелым. Тогда пустынник игумен Мардарий келейно постриг Виталия в мантию с наречением ему имени Венедикт. Лишь во время пострига братии открылось, что Виталий был рясофорным иноком. Все думали, что он еще послушник.
Когда отец Серафим узнал, что Виталия постригли без его ведома и благословения, он первое время делал вид, что сердится на него. Так столь желанное монашество доставило брату Виталию новые скорби и искушения.
В середине 60-х годов всем пустынникам предстояло пережить новое тяжелое испытание. Относительно спокойные времена прошли. Слух о поселившихся в горах монахах стал распространяться среди местного населения. Скоро об этом узнали в органах внутренних дел. С вертолетов легко удалось обнаружить келий и огороды пустынножителей, пришли тревожные вести о готовящейся облаве. Через некоторое время оперативная группа КГБ арестовала всех монахов и вертолетом доставила их в Сухуми. Парализованного отца Исаакия бросили в горах одного...
Но брата Виталия в это время в пустыне не было. За несколько дней до этих событий он спустился в селение Амткел к приехавшим паломникам, а уходя попросил прислужить отцу Исаакию одного странника. Тот было согласился, но вскоре покинул совершенно безпомощного старца.
Вслед за милицией пришли грабители. Не найдя в пустых келиях никаких ценностей, всю свою сатанинскую злобу они излили на отца Исаакия, требуя от него золота и денег: они сделали из полотенца петлю и затягивали на его шее, а когда тот уже задыхался — отпускали. Потом зверски избили, ударили по голове топором и, наконец, сбросили в ущелье.
Через пять дней отца Исаакия с большим трудом подняли и захоронили на поляне возле церкви. Его тело не издавало никаких запахов тления, несмотря на сильную жару. Видно, Господь внял его молитве: «Накажи мя, Господи, здесь, а там — помилуй!»
Во время убийства старца братВиталий находился в селении Амткел у болящего Лёни, который уже 40 лет не вставал с кровати. Он вел себя в тот день очень возбужденно и громко выкрикивал: «За что вы меня бьете, у меня денег нету!» Кроме брата Виталия никто не понял, что это значит. Он же сразу начал ставить свечи и сказал, что нужно усиленно молиться.
После этих событий отец Серафим не благословил брата Виталия возвращаться в пустыню и отправил его в Тбилиси к владыке Зиновию. Так закончилось почти десятилетнее пребывание его в пустыне, по которой он тосковал и плакал всю жизнь...
Впоследствии, живя в Тбилиси, отец Виталий говорил: «Я настолько люблю пустыню, что если бы не благословение, я бы и одного дня здесь не был».
Для тех же, кто побывал у отца Виталия в горах, эти дни остались в памяти на всю жизнь.
Алла (г. Таганрог):
«На праздник Происхождения честных древ Животворящего Креста Господня братия собралась в ближайшей пустыни у матушек для совершения Всенощного бдения. В это же время из города сюда пришли несколько паломников. Надо было только видеть эту неописуемую красоту! Бдение совершалось под открытым небом на закате солнца среди гор. Душа наслаждалась молитвой. Казалось, каждое произносимое слово доходило до неба, и ощутимо чувствовалось присутствие небожителей на этой чудной службе».
В то же время отец Виталий знал, что путь этот не для многих. Одной своей духовной дочери, которая, побывав у него, тоже захотела жить в пустыне, он сказал: «Нет, пустыня выгонит. Нужно жить в миру, как в пустыне. Идя по улицам, не по сторонам смотреть, а себе под ноги. Больше молчать, не пустословить и Иисусову молитву творить».
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Святый Тбилиси шлёт земной поклон»
В 1969 году брат Виталий (в монашестве Венедикт) прибыл в Тбилиси. Он пришел как был, в старых обносках, прямо в русский православный храм Святого благоверного князя Александра Невского, при котором жил тогда владыка Зиновий.
Появление незнакомого монаха вызвало интерес у прихожан. Прислуживавшая в храме тетя Маня позвала певшую в церковном хоре сестру Марию (Дьяченко): «Иди посмотри, там какой-то необыкновенный монах стоит». Сердце подсказало Марии, что это брат Виталий, хотя она не видела его около десяти лет. Так, спустя годы, сошлись их пути.
В середине 1960-х годов он тайно принял схиму с именем Виталий.
Зиновий (Мажуга), митрополит, в схиме Серафим. Родился в 1896 г., с 1914 г. насельник Глинской пустыни, после закрытия пустыни в 1922 г. поступил в Драндский Успенский монастырь Сухумской епархии, в 1926 h рукоположен во иеромонаха. Служил в Сухуми, Ростове-на-Дону, в 1930 г. арестован, отбывал заключение в Беломоро-Балтийских лагерях. В 1942-56 гг. служил в храмах Грузии и Армении. С 1952 г. член Святого Синода Грузинской Православной Церкви. В1956 г. хиротонисан во епископа Qрепанованского, с 1960 г. епископ Тетрицкаройский, с 1972 г. митрополит. Блаженная кончина старца наступила 8 марта 1985 г. Погребен в Святого Александра Невского в Тбилиси.
Схиигумения Серафима:
«Когда отец Виталий прибыл в Тбилиси, на нем не было чистого места, одет он был в тряпье, - иначе эту одежду не назовешь. Владыка Зиновий благословил сжечь все, что было на нем, и одеть в чистое. Сапоги, которые он носил, были ему очень малы. Мы увидели его страданье и с благословения Владыки дали ему другую обувь. Отец Виталий поклонился в ноги Владыке и сказал: "Владыка, а те сапоги были звонки, они побуждали на молитву"».
Когда с него снимали залатанный подрясник, то обнаружили вросшие в тело вериги. Снять их с себя он долго не соглашался, и сделал это лишь под страхом отлучения от Святого Причастия. Позднее отец Виталий взамен железных вериг понес тяжкий крест пастырского служения, с любовью и состраданием помогая людям переносить жизненные скорби и испытания. Его рукоположение во иеродиакона, а через несколько дней во иеромонаха, совершил Высокопреосвященнейший владыка Зиновий. Это произошло 2 января 1976 года, в день памяти священномученика Игнатия Богоносца и святого праведного Иоанна Кронштадтского. За день до этого скончался схиархимандрит Серафим (Романцов), и в народе говорили: «Один старец умер, а другой воскрес».
Святая земля Иверии приняла и сохранила для мира не одного старца из России. Первым из глинских старцев прибыл сюда владыка Зиновий. После вторичного закрытия Глинской пустыни в 1961 году в Сухуми переехал схиархимандрит Серафим, а в Тбилиси — схиархимандрит Андроник, и с ними целый ряд глинских монахов (архимандрит Пимен, архимандрит Филарет, игумен Амвросий, иеромонах Николай и другие). Если вспомнить, что древняя Иверия — это один из уделов Божией Матери на земле, а Русь издавна считалась Домом Пресвятой Богородицы, то станет ясно, что наши православные страны, как духовные сестры, находятся под единым Пречистым Ея Покровом, а потому и родство наше — выше кровного.
Владыка Зиновий сердечно любил Иверию, глубоко почитал Святых Грузинской Церкви и пользовался огромным уважением среди ее чад. Среди тех, кого он постригал в монашество, был и нынешний Святейший и Блаженнейший Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II, которому Владыка тогда уже и предсказал патриаршее служение. С 1950 года и до своей кончины владыка Зиновий оставался настоятелем Александро-Невского храма в Тбилиси и жил в маленьком домике во дворе этого храма, который он не захотел оставить и тогда, когда стал митрополитом. Это был настоящий островок России. Владыка объединял вокруг себя всех. Каждый год, 12 ноября, в день памяти священномученика Зиновия к Владыке на именины приезжало столько братии, духовных чад и гостей, что Святейший Патриарх говорил: «Владыка, у Вас филиал Глинской пустыни». Не только братия, но и простые миряне всегда находили у него приют, утешение и духовное окормление.
В такую атмосферу духовной любви, под непосредственное попечение старца-святителя, попал по прибытии в Тбилиси брат Виталий. Но это не означало, что ему стало легко жить. Отсутствие документов и невозможность из-за этого получить хотя бы временную прописку крайне осложняло его положение и на новом месте. Пять лет он прожил тайно в грузинских семьях, «в закрытии» от людей и властей, появляясь иногда только в храме Александра Невского на Богослужении. Сестра Мария (в схиме Серафима), ставшая его келейницей, как могла охраняла его от опасностей.
Они поселились в коммунальной квартире на Московском проспекте, и туда стала наведываться милиция, разыскивая «монаха без прописки». Уходя в храм, где несла кли-росное послушание, Мария запирала его в комнате. Вернувшись, она однажды застала его на кухне за мытьем ботинок. Как оказалось, он каким-то непонятным образом вышел на улицу через запертые двери, чтобы подать милостыню нищим, и теперь пытался скрыть следы своего самовольного отлучения.
Семья Гогинишвили, с которыми они жили в квартире, очень полюбила Батюшку и мать Марию, и помогала им, чем могла. Как-то, узнав о готовящемся обыске, за несколько минут до прихода милиции Лейла Гогинишвили стала выносить из их комнаты свечи и иконы и прятать их. Даже ее двухлетний сынишка стал ей помогать. «Господь дал мне тогда такую силу, — вспоминала Лейла, — что за какую-то минуту все убрала. Милиция пришла — ничего нет».
Интерес милиции к личности отца Виталия не ослабевал долгие годы. В этом отношении замечательно одно письмо отца Виталия своему духовному сыну, архимандриту И.:
«Мы были на празднике Святого Крестителя у Святей-шаго, и в тот же день приходил Ангел Божий*.
Подано, но обыска не было и беседа шла благословенная. О сем во все стороны написаны о нас вины. Хотят нас выслать за 30 км от Тбилиси. Сейчас на месте. А с Москвы то и дело подъезжают — ищут. Святейший благословил быть осторожным».
Это было труднейшее испытание для его духовных чад, которые долгое время не имели возможности общаться с отцом Виталием. Сам он по смирению говорил: «Вас ко мне не допускают по моим грехам». Увидеть Батюшку можно было лишь изредка, когда ему доводилось служить в Александро-Невском храме (он не был в штате клириков этого храма).
Схимонахиня Елизавета (Орлова):
«Подходишь целовать крест - и тут же быстро задаешь отцу Виталию какой-нибудь важный для тебя вопрос, а он так же быстро отвечает. Достаточно было услышать от него несколько слов - хватало надолго. Мы бывали рады даже тому, когда удавалось хоть увидеть его. Батюшка нам всегда говорил: "Если вам что-то нужно, подходите и просите Божию Матерь Смоленскую. Она поможет встретиться со мной или получить от меня весточку ". И мы не оставались неутешенными.
Однажды моя сестра приехала в Тбилиси, чтобы посоветоваться с Батюшкой. А как к нему подойдешь? Стоит она на молебне и думает, как задать ему свои вопросы, один из которых и не знала, как сформулировать. Отец Виталий заканчивает молебен - подходит она к кресту, а он сам отвечает ей на первый и второй вопрос. Потом быстро говорит: «"Повтори третий вопрос"».
Одна раба Божия, духовная дочь отца Виталия, оказалась в очень трудной жизненной ситуации. Встала она перед чудотворным Смоленским образом Божией Матери и стала просить, чтобы Богородица указала ей путь. Вдруг кто-то дотрагивается до ее плеча, она обернулась — а перед ней стоит отец Виталий и говорит строго: «Того, что задумала — не делай. Тебе благословение — жить в Тбилиси». И быстро ушел. Она обратила внимание, что Батюшка был как-то странно одет: в пижаме, халате и домашних тапочках. Все знали, что в это время отец Виталий находился взаперти в квартире на Московском проспекте и просто физически никуда не мог выйти.
Зная положение отца Виталия в Тбилиси, отец Серафим в свое время сказал ему: «Выбирай — или тюрьма, или паспорт». Сам отец Виталий не боялся, что с ним будет: посадят в тюрьму или убьют — он полностью предавался воле Божией. Но по любви к людям, ищущим духовного руководства ко спасению, он сделал свой выбор, и ему взялись добывать документы. А когда, наконец, с большим трудом удалось устроить отцу Виталию паспорт, люди могли уже свободно его посещать.
Он поселился вместе с матушкой Марией на окраине Тбилиси в поселке Дидубе. Маленький домик, в котором когда-то жили две схимницы, был поделен на две равные половины — мужскую и женскую. Здесь-то и останавливались те, кто приезжал к Батюшке из разных уголков России. Получить духовное наставление, утешение, облегчить свою совесть в таинстве покаяния, поведать свои скорби и просто за советом к старцу ехали и священники, и монахи, и миряне. В день, бывало, приезжало человек тридцать. В летнее время кухня и крохотный дворик, обихоженный руками духовных чад, превращались в спальню. И всех надо было встретить, накормить, утешить, отправить домой, и непременно с подарками — от отца Виталия с пустыми руками не уезжал никто. Все эти нелегкие заботы несла на себе матушка Мария.
Жизнь в Тбилиси одновременно и радовала, и тяготила отца Виталия: он мог, наконец, общаться с любимыми духовными чадами, но своими «роскошными» условиями быта, с уютом устроенного заботливыми женскими руками, она резко отличалась от лишений пустыннической жизни, которые он считал для себя спасительными. Это тревожит его и он обличает себя в письмах.
«Возлюбленные рад осте наши, мамы золотые.., — пишет отец Виталий, — у нас ссоры с сестрой Марией. Я за то, чтобы все раздать, а ей нужны и столы, и ковры, и стулья, и матрацы. Да это для сатаны только, но не слушает. А вы не подражайте нам, а старайтесь все раздавать, готовя себе дорогу в рай».
Как-то рассказали ему об одном архимандрите из монастыря Цхакайя, у которого в келий была одна железная койка с грубым солдатским одеялом. «Вот как должны жить монахи!» — { воскликнул отец Виталий и, уже обращаясь к матушке Марии, приказал: «Мать, все выбрасывай, ничего не нужно!»
Как только раздали все матрацы, вскоре приехали гости — священники. Тогда владыка Зиновий призвал матушку Марию и дал ей денег на новые...
Сам отец Виталий носил один старенький подрясник, принадлежавший еще отцу Андронику, а новых вещей избегал — они ложились грузом на его совесть. «Венедикт имеет ковер стоимостью в 3 миллиона, — жаловался он на себя, явно преувеличивая ценность вещи, — заховал пальто, шапку, ботинки-щиблеты. Сам не носит и нуждающимся не дает. Что Венедикта ожидает?» И упорно продолжал свою линию, несмотря на протесты близких: «Вы радуетесь, когда вам дают, а я скорблю, когда дают мне, а другого обходят».
Как-то раз привезли ему чада хорошие ботинки и меховую шапку, и умоляли, чтобы Батюшка оставил их себе. Отец Виталий целует им руки за милость, благодарит, а наутро из подарков уже ничего не осталось. И так у него все «уходило», что никто и не видел. В таких случаях он говорил, что отправил вещь «на послушание».
Он приводил своим чадам в пример подвиг святого Мартина Милостивого, который, раздав все свое имение нуждающимся, последней своей одеждой поделился с нищим, разрезав ее ножом на две половины. "Последнее раздавайте и будете наследниками вечной жизни", — призывал отец Виталий.
Если Батюшке приносили что-либо вкусное, то он быстро все раздавал детям. В церковь всегда шел с полными карманами гостинцев, которые набирал даже запазуху; там его уже ждали нищие. А если не мог выйти из дома, то привязывал шнур к корзине с гостинцами и спускал ее через окно.
Про себя же отец Виталий говорил: «Я как хряк разъелся». И начинал себя ограничивать во всем, по опыту зная, что воздержание смиряет и привлекает Божию милость.
Отец Виталий старался как можно чаще причащаться Святых Животворящих Тайн, в которых черпал духовные и жизненные силы. Когда же он не имел возможности бывать в храме, то по благословению митрополита Зиновия совершал Литургию у себя в комнате, где были свой домашний Престол и жертвенник. Обычно он начинал служить в 4 часа утра и заканчивал в семь. До этого совершал продолжительную проскомидию, почти всю ночь вынимая частицы за живых и усопших. Матушка Мария в это время читала помянники. И никто не подозревал, что за самой обыкновенной калиткой на незаметной улочке, тянувшейся вдоль горного склона, кроется самый настоящий монастырь.
В 1970-е годы в России и Грузии число действующих монастырей исчислялось единицами, а здесь совершались тайные постриги и восполнялось число монашествующих — необходимых миру молитвенников. И название у обители было необычное, двойное — «Святорусско-Иверская женская обитель во имя Боголюбско-Взыскание погибших Матери Божией». Так назвали ее владыка Зиновий и отец Виталий, а основательницей они считали саму Божию Матерь.
Постриженицы жили в Тбилиси, Таганроге, Новосибирске, Донецке, Сухуми, Перми, Одессе, Воронеже, на Дальнем Востоке, Донбассе, Сибири... Жили в основном в миру, каждая выполняя свое послушание и служа ближним на своем месте. Но их духовной родиной остается этот уголок на окраине Тбилиси. Святейший Патриарх Илия назвал его монашеским уделом, который необходимо сохранить для будущего.
Отец Виталий любил монашество. Он сам посвятил всю свою жизнь Богу и многих своих чад привел к ангельскому образу, безошибочно ведая от Бога призвание человека к иночеству даже тогда, когда сам человек еще и не помышлял об этом.
Он как-то сказал о монашеском постриге так: «Сам не проси, но когда предлагают — не отказывайся». И те, кто по слабости или по ложному смирению считали себя недостойными и отказывались, потом горько раскаивались всю жизнь. Но не спешил отец Виталий и давать свое благословение на уход в монастырь, поскольку там, как он говорил, такие большие скорби, что не все могут их понести. Так одной инокине он сказал: «Твой монастырь у тебя дома» — у нее были больны мать и сестра.
Схиигумения Серафима говорит: «Умирая, старцы не оставили нашу маленькую обитель, но вручили всех под покров молитв Святейшего Патриарха Илии II. Наша святая обитель жива, и все мы не забыты, в каком бы ни были краю земли, и хранит Господь уцел, где получали радость и утешение».
Все постриги на Дидубе совершались по благословению владыки Зиновия. Он же нарекал и имена постриженным. Сам Владыка от рук отца Виталия тайно принял схиму с именем Серафим — в честь светильника Русской земли Серафима Саровского. Произошло это в день памяти Преподобного года за два до смерти владыки Зиновия, когда старец тяжело болел и готовился отойти в вечность.
Многие отмечали особенное благоговейное отношение, которое испытывал отец Виталий к этому Богомудрому старцу. Встречая его, Батюшка падал Владыке в ножки, испрашивая благословения. Когда духовные чада отца Виталия приезжали к нему за советом в Тбилиси, он всегда сначала посылал к Владыке: «Как Владыка благословит». И не было случая, чтобы у обоих старцев в чем-то случались расхождения.
Отец Виталий сострадал болезням своего Владыки так, как умел только он один. У владыки Зиновия были трофические язвы на ногах, которые образовались еще во время Первой мировой войны, а ухудшение наступило после обморожения в 1930-х годах, когда Владыку сослали на строительство Беломоро-Балтий-ского канала. Язвы эти причиняли ему мучительные нестерпимые боли. Чтобы как-то снять зуд в ногах, приходилось иногда поливать их кипятком. В такие моменты сугубых физических страданий Владыка получал от отца Виталия не только духовную поддержку, но и облегчение своей болезни. Он просил, чтобы отец Виталий навещал его каждый день. Приходя к Владыке, отец Виталий садился на коврику его кровати и они беседовали. «А сам, — вспоминал отец Виталий, — как пройду несколько кругов Иисусовой молитвы — и ему становится легче».
Однажды, когда владыке Зиновию было особенно плохо, отец Виталий со слезами молился, чтобы Господь послал эту болезнь ему. И у отца Виталия открылась на ноге язва, а Владыка спокойно уснул, почувствовав себя здоровым.
Схиигумения Серафима:
«Когда владыка Зиновий был при смерти и дышал только с помощью кислородной подушки, он велел привезти к себе ночью отца Виталия. Тот взял икону Воскресения Христова и поднес ее Владыке. Тот, имея великую веру, что отец Виталий привез Самого Господа воскресить его, быстро поправился и на второй день уже вынимал частицы на Литургии. Владыка дорожил отцом Виталием. Вокруг шли бури, а он ограждал отца Виталия своей молитвой. Он не раз говорил нам с братом Отари: "Молю Царицу Небесную, чтобы она продлила жизнь отца Виталия, он будет хоронить меня". Так и сбылось. Незадолго до смерти Владыки к нему приехали священнослужители из России. Они беседовали с ним, а отец Виталий сидел на полу у его ног. Владыка показал рукой на отца Виталия и произнес: "Отец Виталий заменит нас - отца Серафима, отца Андроника и меня ". Все поклонились до земли. Умирая, Владыка повторил отцу Виталию: "Оставляю тебе чад своих. Будь им помощник в скорбях, утешай всех. А мы, если сподобимся иметь у Бога дерзновение, будем помогать"».
Самого отца Виталия и матушку Серафиму владыка Зиновий передал Святейшему Патриарху Грузии: «Ваш старец — Святейший Илия, он мой сын, он хороший». И не благословил их никуда не уезжать из Святой Иверии.
Грузия уже вошла в большое и любвеобильное сердце отца Виталия, Унаследовав эту любовь от владыки Зиновия, он воспринимал историю этой древней православной земли, боль и страдания ее народа как свои, он полюбил грузинское Богослужение с его древними церковными распевами, глубоко почитал Святых Грузинской Церкви. Став свидетелем военных действий в Тбилиси, сопровождавших политический переворот, и начавшуюся войну с Абхазией, отец Виталий жил скорбями Грузии и по-монашески, то есть молитвенно участвовал в трагических событиях, которые выпали на долю ее народа на рубеже 1990-х годов. Отец Виталий отдавал все свои духовные силы на молитву о спасении Иверской страны. По свидетельству живших с ним в это время монахинь, он каждый час иконой благословлял все стороны, ограждая Тбилиси от всяких бедствий.
Многие в Тбилиси знают о таком случае. В дни вооруженного конфликта вблизи железнодорожной станции Диду-бе стоял состав вагонов со снарядами, который стал мишенью для боевых ракет. Огненные взрывы застилали небо, казалось, весь поселок будет уничтожен в огне. Люди стали выбегать из своих домов в страхе и панике. Когда начались взрывы, отец Виталий взял Феодоровскую икону Божией Матери и в сопровождении двух матушек и священника, которые оказались в то время в его доме, пошел в конец улицы на высокое открытое место, откуда была видна вся страшная картина обстрела. Стоящим рядом с ним он велел читать Иису-сову молитву и кроме молитвы не произносить ни одного слова. Высоко подняв икону Божией Матери, он едва успевал крестить ею смертоносные снаряды, которые взрывались в воздухе в стороне от поселка, не причиняя вреда людям.
Монахиня Инна:
«Одна ракета летела прямо на нас. Я даже слышала, как она свистит. Но и она, не долетев, повернула назад».
Схиигумения Серафима:
«Два с половиной часа продолжалось это моление. Люди, увидев такое чудо, подходили к отцу Виталию и спасались от огня рядом с ним. Ни один человек не пострадал. Когда все стихло, мы вернулись к себе. Во дворе не было ни одной гильзы, а в доме, как всегда горели лампады, было спокойно и мирно».
Когда началась война в Сухуми, отец Виталий сделал из воска большую свечу и возжег ее. Свеча горела с шумным треском, сильно коптила и воск стал кусками отпадать от нее. Сестры испугались пожара, но отец Виталий не разрешил ее гасить и сказал: «Как ведут себя в Сухуми — фырчат друг на друга, так свеча и показывает».
В это скорбное время он советовал живущим в Сухуми нести свои горести на могилку схиархимандрита Серафима (Романцова) и все рассказывать старцу, как живому, а если нет возможности пойти к нему, то мысленно просить: «Господи, молитвами моих родителей и всех, молящихся о мне, помоги и благослови».
Находящимся в смертельной опасности он благословил читать ежедневно 26, 50 и 90-й псалмы, а также 100 Иисусовых молитв. Кто это исполнял, был сохранен сам со всем своим домом.
Одной своей духовной дочери отец Виталий явился во сне в мантии, с четками, и обошел ее сухумский дом. При этом он сказал: «Я здесь охраняю, не бойтесь...» И, действительно, дом этот не пострадал ни от обстрела, ни от грабежа. Когда началось братское кровопролитие, он молился по ночам, стоя на камне, прося Господа сохранить святую Иве-рию и паству Христову, а Святейшему просил дать духа премудрости, чтобы сдержать братоубийство. Сам же он взял на себя в то время подвиг молчания и воздержания в пище, вкушая только хлеб и воду, а иногда отказываясь от нее совсем.
Его сердце могло откликаться на чужую боль таким пронзительным порывом любви, который кажется невозможным для человека. «Я говорю себе, — читаем мы в его письме, — так я виноват, что через меня святые люди кровь льют, везде идет страдание, да лучше бы меня зарезали или убили, или потопили, или повесили, нежели столько людей Божиих страдает».
За несколько лет до этих событий отец Виталий говорил о предстоящих бедствиях: «Будет на земле страшная кровь, братоубийство, голод. Не выбрасывайте пищу, будете рады и отбросам... Люди будут искать жизни в других странах... Познайте каждый себя и поймете, что в том, что совершается в мире, есть и наша вина, это наши грехи». Когда к нему обращались за благословением на отъезд из Грузии, он отвечал: «Нет на то воли Божией. Надо быть на своих местах, и Господь сам управит. Ищите Господа — и Господь к вам придет». Те же, кто все-таки продавали свои дома и уезжали без благословения, потом горько сожалели.
Отец Виталий видел, как скорби, смерть, лишения, которые выпали на долю грузин, приблизили этот народ к Богу, укрепили веру и упование на помощь Всевышнего. «А Россия спит», — неоднократно с грустью говорил он, имея в виду наше душевное омертвение в условиях обманчивого внешнего благополучия. Видимо, прозревая будущие испытания России, он редко говорил об этом, ибо мало кто может понести такое знание...
Но мир стоит молитвою, и молитва была главным послушанием старца Виталия. Вместе с благодатью священства он приобрел особую благодать молиться за других. В храм он приходил задолго до начала Литургии. Проскомидию совершал с вечера, чтобы успеть вынуть множество частиц за живых и усопших. Отец Виталий говорил, что когда за человека вынимается из просфоры частичка, он исправляется. И советовал всегда подавать записки на проскомидию.
Анна П. (г. Таганрог):
«Мне Батюшка как-то сказал, что, когда он вынимает частички, то видит всех, кого поминает. Он предупредил, чтобы я при его жизни никому об этом не рассказывала. Сам отец Виталий, скрывая от окружающих свои духовные дарования, говорил так: "Вот отец Андроник, когда вынимает частички на проскомидии, то все, кого он поминает, стоят в алтаре, в ожидании получить свою частичку, несмотря на то, что там огонь. Там можно увидеть и другое..."».
Однажды сторож храма Святого Александра Невского ночью увидел, что весь храм наполнен людьми. «Как они сюда вошли, — подумал он, — ведь церковь заперта?» А в это время отец Виталий совершал в алтаре проскомидию — это «стояли» те, кого он поминал. Настолько была велика потребность усопших душ в молитве праведника.
Священник Павел Косач (г. Тбилиси):
«Я тогда был диаконом. Отец Виталий на проскомидии вынимал очень много частиц, особенно во время поста - он очень за многих молился. Мне было трудно сразу потребить столько частиц. Тогда он предлагал: "Давай вместе". И всегда радовался этому».
Особо следует сказать о помянниках отца Виталия. Это несколько пухлых записных книжек, куда были вписаны имена сотен людей, которых отец Виталий поминал ежедневно. Список о упокоении начинался с иверских, карталинских, кахетинских, абхазских, имеритинских и других грузинских царей с древнейших времен. Далее поименно поминались Византийские императоры, Русские Великие князья, Русские цари и императоры, первосвятители и патриархи православных церквей. Особо были выделены убиенные в советские годы епископы, архимандриты, игумены, иеросхимонахи, иеромонахи, протоиреи, иереи, иеродиаконы и монашествующие. Если не были известны имена, то записывалось общее количество погибших — «две тысячи человек, потопленных на пароходе» (новоафонских монахов).
Рядом с именами поминаемых Батюшка часто писал название города, откуда они. География его духовничества — это Россия, Украина, Грузия, Эстония, Польша, США...
Когда отец Виталий болел, то вынимал частицы, лежа в постели, — помянники же давал читать своим чадам и строго следил, чтобы каждое имя было четко произнесено.
И как всякое Богоугодное дело вызывает ненависть врага рода человеческого, так и отцу Виталию однажды явился враг и сказал: «Я тебе отомщу за синодик».
Месть последовала прежде всего через близких ему людей. Для некоторых из них совсем была закрыта подвижническая сторона его жизни, а та любовь, которую имели к нему прихожане и владыка Зиновий, вызывала лишь зависть-
Инокиня Лидия Чикина из Гудаут вспоминала, как отец Виталий рассказывал ей и другим, сколько мучеников было потоплено у берегов Черного моря в 20-30-е годы. «Это море святое, — говорил он, — ходите по утрам в нем купаться». Когда ему возразили: «Батюшка, там столько голых на пляже», — он отвечал: «Матушка, что ты говоришь. Это все ангелы Божий, никаких голых там нет».
Схиигумения Серафима:
«Одно время отца Виталия вычеркивали из помянников, в храме не поминали, считали еретиком, хотели даже снять сан, но под запретом он никогда не был. Год я с ним не ездила в храм. Он вставал под образами и со слезами молился: "Божия Матерь, я не еретик ". Я его утешала, что Господь все знает инам поможет. Приезжал к нам и владыка Зиновий, утешал, молился за отца Виталия.
Больно было слышать, в чем его порицают. Говорили, что он имеет молитву, милостив, но блудник, живет с монашками под одной крышей. На это отец Виталий отвечал: "Я живу по послушанию старцев". Я скорбела, а он радовался: "Сколько, сестра, тебе награды, не теряй ее, неси с любовью"».
Священник Павел Косач:
«На него очень много нападок было. Другой на его месте просто с ума бы сошел. Я поражался его терпению, кротости и смирению. Другой бы вспылил, закричал, а он-никогда».
Как-то в доверительной беседе со своим духовным сыном,
Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |