ГЛАВА 4. Эмоциональные переживания в старости

Эмоциональные переживания в старости

4.1. Переживания, связанные с мыслями о смерти

Эмоциональные переживания прибли­жения смерти достаточно обширно пред­ставлены в философской и психологичес­кой литературе благодаря классическим тру­дам 3. Фрейда, К. Юнга, М. Хайдеггера, а также современным исследованиям С. Гро-фа и Д. Хэлифакса, Э. Кюблер-Росс, Р. Моу-ди, Л. Уотсона и других, однако мало из­вестно об этой сфере эмоционального бы­тия, когда смерть еще не «на пороге», но уже «не за горами».

Особый вклад 3. Фрейда и К. Юнга в та­натологию состоит в доказательстве того, насколько обширно представлены в подсо­знании мотивы, связанные со смертью, и как глубоко укоренились в эмоциональной сфе­ре воплощающие их переживания. Соглас­но К. Юнгу в нормальных условиях озабо­ченность проблемой смерти возникает в бо­лее поздние десятилетия жизненного пути. Становление индивидуальности, описанное К. Юнгом, приводит к психологической полноценности личности и включает в себя разрешение проблемы смерти (100).

Вопрос смерти занимал важное место в теориях экзистенциалистов, особенно в фи­лософии М. Хайдеггера: в проведенном им анализе существования кончина играет ключевую роль. Сознание бренности жизни и близости смерти неуловимо присутствует в каждом миге человеческого существования: жизнь — это «бытие, обращенное к смер­ти». Осознание смерти является постоян­ным источником напряженности и экзис-тенциональной тревоги, но оно также обра­зует фон, на котором само бытие и время приобретают более глубокий смысл. М. Хай-деггер считал смерть более важным явлени­ем, чем жизнь, ибо она, смерть, и дела­ет жизнь — жизнью, персонифицирует ее [цит. по (19)].

Согласно Э. Кюблер-Росс умирающие обычно проходят через пять стадий (45).

Первая из них — отрицание. Слова: «Нет, не я!» — самая обычная и нормальная реакция человека на объявление ему смер­тельного диагноза. В зависимости от того, насколько человек способен взять события под свой контроль и насколько сильную поддержку ему оказывают окружающие, он преодолевает эту стадию легче или тяжелее.

Гнев, охватывающий больного при во­просе «Почему именно я?», характеризует вторую стадию. Умирающий изливает этот гнев на заботящихся о нем людей и вообще на всякого здорового человека. Для завер­шения этой стадии важно, чтобы умираю-

щий получил возможность излить свои чув­ства вовне.

Затем начинается стадия «торга»: боль­ной вступает в переговоры за продление своей жизни, обещая, например, быть по­слушным пациентом или примерным веру­ющим.

Перечисленные три фазы составляют период кризиса и развиваются в описанном порядке или с частыми возвращениями на­зад.

После разрешения этого кризиса уми­рающий вступает в фазу депрессии. Вопро­сов он больше не задает. Он просто говорит себе: «Да, на этот раз умереть предстоит именно мне». Он замыкается в себе и часто испытывает потребность плакать при мыс­ли о тех, кого он вынужден оставить. Это стадия подготовительной печали, на кото­рой умирающий отрекается от жизни и го­товится встретить смерть, принимая ее как свой жизненный последний этап.

Это принятие смерти составляет финаль­ный этап жизни умирающего, когда он, как правило, смиренно ждет своего конца (45).

Можно предположить, что эти стадии проходит человек, которого смерть настига­ет внезапно, когда он еще полон жизненных сил и не готов к ней. В связи с проблемой старости возникает вопрос об универсаль­ности этих стадий (столь часто цитируемых в литературе о смерти и умирании). Суще­ствует немало свидетельств тому, что если пожилой человек имел достаточно времени для того, чтобы примириться с неизбежностью смерти, то мысли о кончине не нару­шают его душевного покоя (31, 54).

В своей знаменитой энциклопедии жиз­ни Г. Крайг (29) приводит многочисленные исследования, согласно которым пожилые люди испытывают меньшую тревогу при мысли о смерти, чем относительно моло­дые, что люди, имеющие ясную цель в жиз­ни, меньше боятся умереть и что, по словам пожилых людей, они думают о смерти часто, но с поразительным спокойствием. Однако Г. Крайг указывает на неоднозначность этих выводов: хотя многие пожилые люди обычно утверждают, что смерть не вызыва­ет у них большой тревоги, не все разделяют это отношение к смерти. Индивидуальные различия в отношении к смерти у пожилых людей обусловлены их жизненными цен­ностями, адаптированностью к жизни, со­стоянием здоровья. Смерти боятся люди, не принявшие старость как возраст жизни, не адаптированные к ней, боятся смерти лю­ди, мучимые тяжкими недугами, боятся умирания как периода усиления страданий и беспомощности. Крайг приводит также немногочисленные данные о том, что по­жилых людей, физически здоровых, имею­щих планы на будущее и чувствующих себя хозяевами собственной жизни, смерть все же беспокоит. Однако большинство данных свидетельствует о том, что люди, психоло­гически хорошо адаптированные и достиг­шие целостности личности (в понимании Э. Эриксона), сообщают о низкой тревоге смерти (29).

Здесь уместно вспомнить высказывания самого Э. Эриксона по поводу возможнос­ти страха смерти. В своей книге «Детство и общество» он писал: «Только в том, кто не­которым образом заботится о делах и людях и адаптировался к победам и поражениям, неизбежным на пути человека... постепенно вызревает плод всех предшествующих семи стадий» (65, с. 376). Эриксон назвал его выс­шим уровнем эго-интеграции. Для обсуж­даемой здесь темы важно, что для достиже­ния высшего уровня эго-интеграции необ­ходимо сознание того, что жизнь есть лишь случайное совпадение одного жизненного единственного цикла с одним и только одним отрезком истории — при такой завершаю­щей консолидации смерть теряет свою му­чительность (мы назвали бы это экзистен-циональными переживаниями). Отсутствие или утрата этой накопленной интеграции эго выражается в страхе смерти: единствен­ный и неповторимый жизненный цикл не принимается как завершение жизни. Отчая­ние выражает сознание того, что времени осталось мало, слишком мало, чтобы попы­таться начать новую жизнь и испытать иные пути к целостности (65).

Это очень важная мысль находит все больше подтверждений в современной та­натологии. Работы С. Грофа и Р. Моуди подтверждают, что принятие жизни и смер­ти в целом не только снимает страх смерти, но и украшает поздние годы жизни, прида­ет им особый смысл, особые краски. При­няв неизбежность смерти, люди становятся более сосредоточены на состоянии своего разума, чем физического тела, в связи с чем они сами могут оказывать умиротворяющее воздействие на окружающих. Мысли о смер­ти вызывают у них стремление завершить незаконченные дела, позаботиться о близ­ких (41).

Большую роль в оттеснении и полной утрате страха смерти играет обзор собствен­ной жизни, подведение ее итогов, извлече­ние смысла (19, 45). Гроф указал на экзис­тенциальную важность подобного обзора и подчеркнул значимость того уникального взгляда на жизнь, к которому он приво­дит, — существование индивида становится завершенной структурой, что дает возмож­ность обрести или защитить те цели, кото­рые мыслились как главные. Ссылаясь на многих исследователей, Гроф показал, что жизненный обзор как экзистенциальное переживание может вылиться в чувство единства и связи с другими людьми, приро­дой, миром в целом, а также в чувство без­условной реальности высшего сознания и бесконечности существования души. Много­летние исследования диалектики жизни и смерти привели С. Грофа и мысли о том, что причина психологического значения смерти кроется не в осознании интеллектом факта бренности жизни и неизбежности кончины, а в существовании значимых хра­нилищ переживаний смерти в нашем под­сознании. Важно не осознание, а пережива­ние смерти, и это переживание не может быть только страхом, оно всемогуще значимо для жизни. В завершение известного труда «Человек перед лицом смерти» авто­ры приводят изречение Леонардо да Винчи. В час наступления кончины Леонардо под­вел итог своему отношению и той богатой и плодотворной жизни, которую он прожил, сказав: «Я думал, что я живу, но я только готовился умереть» (19, с. 239).

Жизнь всегда мыслится в соответствии со смертью, но человек способен это под­линно осознать лишь в старости. И у неко­торых стариков, которых можно назвать мудрыми, существование выходит на доста­точно широкую грань, отделяющую жизнь от смерти. Это совсем не то состояние, ко­торое наполнено заботой о хлебе насущном, о работе и отдыхе. Здесь заново оцениваются приоритеты жизни, теряют значение мелочи, возникает чувство освобождения от «нуж­ных» дел, усиливается сиюминутное ощу­щение жизни. Выход на эти экзистенциаль­ные переживания доступен немногим — П.Балтес выявил, что среди пожилых людей существует не более пяти процентов по-на­стоящему мудрых.

Среди отечественных ученых наиболее полно Н.Ф. Шахматов описал переживания стариков, связанные со смертью. На осно­вании обзора многочисленных эксперимен­тальных исследований он показал, что в ос­новной своей части пожилые люди не боят­ся и не избегают разговоров о собственной смерти (63). Беседа с пожилым человеком на эту тему не носит для него травмирую­щего характера (конечно, при условии соблюдения такта и осторожности). Пожилые люди внешне не проявляли интереса к во­просам смерти. Обычными их ответами на вопросы соответствующего рода были: «ста­раюсь не думать о смерти, какой в этом прок», «зачем думать о ней, какой в этом прок», «если буду чувствовать себя, как чув­ствую физически сейчас, готов жить сколь­ко угодно», «боюсь не смерти, а физических страданий, которые могут им сопутство­вать». В высказываниях, отражающих отно­шение старых людей к смерти, можно уви­деть личное решение основного вопроса, определяющего их жизненную позицию, — «живи, пока живется». «Несмотря на, каза­лось бы, наивный философский характер заключения, его значение не может быть преуменьшено, так как именно в этом мож­но увидеть итог жизненного личного Опыта. Малую актуальность мыслей о смерти или вообще отсутствие страха перед завершением жизни у пожилых людей отмечал Д. Мей-сон. Отношение к смерти находит свое вы­ражение в форме ожидания времени физи­ческого дискомфорта, боязни болезненных ощущений и предпочтения в данном случае смерти физическим страданиям. Какой-ли­бо прямой зависимости мыслей о смерти от соматических болезней в старости как буд­то бы не отмечается. Относительный харак­тер жизненных основных ценностей, по­стигаемый к концу жизни, распространяет­ся и на саму жизнь. Страх смерти, сама смерть в глубокой старости как бы теряют свое значение. От очень пожилых людей

нередко можно услышать заявления, что они устали жить, жизнь стала им безразлич­на. И.И Мечников приводит слова 93-лет­ней женщины, которая сказала ему: «Если ты доживешь до моего возраста, то увидишь, что смерть становится такой же потребнос­тью, как и сон». По-видимому, близко к этому стоит так называемое отвращение к жизни, которое, как отмечает С.Г. Жислин, в редких случаях может наблюдаться в глу­бокой старости. Подобное чувство, по мне­нию автора, не может рассматриваться как аффективное нарушение. Если указанные формы отношения к жизни и смерти со­ставляют крайние случаи, то общей оказы­вается тенденция к ослаблению силы в по­добных переживаниях на заключительных этапах психического старения» (63, с. 59).

В целом в своем известном труде «Пси­хическое старение» Н.Ф. Шахматов отразил переживание близости смерти в случаях нор­мального старения. Одним из психологи­ческих механизмов этого феномена являет­ся переживание «насыщения души жизнью» (удачная и красивая метафора К. Ясперса).

Как указывает С.А. Белоусов (8), крите­рий правильного устроения души, или, что одно и то же, духовной зрелости, — осознан­но принимать факт собственной конечности. Описанная выше двойственность — знание и отрицание знания, — столь свойственная человеческой натуре, должна быть преодо­лена. От двусмысленности человек призван прийти к простоте, ясности. Прислушав­шись к слову «простота», различим «рост».

Возрастание личности в духе приводит к простоте. Простота, собранность, трезве-ние, смирение — основополагающие поня­тия христианской духовности. Проникнув­шись ими, человек сможет жить осмысленно и уютно со знанием собственной смертнос­ти. Больше того, он получит право истин­ной свободы. Ведь для христианина свобо­да — это согласие с волей Божией, возмож­ность говорить Богу «да». Чтобы жить без страха, следует позволить Богу решить за нас прежде всего вопрос конца нашего зем­ного существования и с благодарностью принять Его «волю». Христианин верит в то, что его жизнь заканчивается в оптималь­ный для этого момент: самый благоприят­ный для спасения его души (8).

Человеку не следует спать в духовном смысле этого слова. Он должен быть от­крыт всему, что ждет его на пути. Психолог В.Франкл пишет о том, что без страдания и смерти жизнь не полна. Во всем необходи­мо обнаружить смысл. Как жить, так и уми­рать человек должен осмысленно. «В бесе­дах митрополита Антония Сурожского есть пронзительные слова: «Не важно — жив ты или мертв, важно, ради чего ты живешь или во имя чего ты умираешь». Но в чем же мы можем обнаружить смысл смерти? Во-пер­вых, она смиряет человека. Смирение есть единственная тональность речи для диалога с Богом. Творение осознает себя и свою по­требность во встрече с Творцом. Во-вторых, сознание смерти облагораживает жизнь, не позволяет человеку потерять себя в суете-.

В-третьих, смерть объединяет всех. Столк­нувшись со смертью, человек осознает свою причастность человечеству» (8, с. 60).

Итак, одним из значимых переживаний нормального старения является пережива­ние естественности смерти, ее значимости как неотъемлемой составляющей жизнен­ного процесса. Мудрого пожилого человека не страшат болезни и недужность, посколь­ку он постигает во внутреннем пережива­нии неизбежность ограничения существо­вания всего сущего, не впадая в уныние, не поддаваясь желанию остановить мгновения жизни. В поздних годах каждый человек об­ращается к вере: он начинает чаще ходить в церковь или вступает в непосредственный диалог с Богом через молитву. Возможно, эта вера не осознана и переживается как ощущение разлитости Бога в природе, как чувство, что жизнью руководит Разум, но не Хаос. Так или иначе, но в старости все переживают веру в бессмертие души (она переживаема, но не умопостигаема) и пото­му становятся мудрее. И это переживание во многом определяет другие характерные переживания позднего периода жизни.

4.2. Переживание горя утраты

Старость — это возраст потерь. Очевид­но, что люди позднего возраста больше подвержены риску переживания тяжелых утрат, чем молодые люди. Для пожилых ста­новится очевидным, что жизнь не беспредельна, ограниченна, времени остается ма­ло. Не все утраты и потери могут быть чем-то компенсированы.

Первой потерей может стать смерть одно­го из супругов и близких членов семьи или друзей. По исследованию Р. Калиша, на во­прос: «Сколько людей, которых Вы лично знали, умерли за последние два года?» 33% 60-летних и более пожилых людей назвали от четырех до семи человек, 22% — восемь и более человек. Пожилые вынуждены ми­риться с тем, что в их годы постоянно при­ходится иметь дело со смертью близких для них людей (21).

Кастенбаум описывает «чрезмерную на­грузку от тяжести утраты» при повторении или наложении нескольких потерь. Не успев оправиться от смерти близкого чело­века, пожилой снова теряет кого-то. Вос­станавливающая сила организма может оказаться недостаточной.

Глубокое, всестороннее исследование переживания горя пожилыми людьми по­зволили Р. Калишу сделать вывод о том, что, несмотря на увеличивание потерь и ис­точников горя в позднем возрасте, старики переживают горе менее жестоко, чем моло­дые или люди среднего возраста (21).

В связи с этим возникает проблема, осу­ществляется ли в этом случае в полной мере очищающая «работа горя». Для описания процесса скорости часто используется мо­дель Кюблер-Росс [цит. по (25)]. Она пред­полагает чередование стадий отрицания, озлобленности, компромисса, депрессии,

адаптации. Считается, что нормальная ре­акция скорби продолжается до года.

Сразу после смерти близкого человека возникает острая душевная боль.

На первом этапе эмоциональному шоку сопутствует попытка отрицать реальность ситуации. Шоковая реакция иногда прояв­ляется в неожиданном исчезновении чувств, «охлаждении», словно чувства провалива­ются куда-то вглубь. Это происходит, даже если смерть близкого человека не была вне­запной, а ожидалась долгое время. Отрица­ется сам факт смерти — «Он не умер (она не умерла)», «Этого не может быть», «Я не верю этому» и т.п. Об умершем нередко го­ворят в настоящем времени, он принимает­ся во внимание при планировании будущего.

В процессе скорби наступает озлоблен­ность. Понесший утрату человек стремится обвинить кого-то в случившемся. Вдова мо­жет обвинять умершего мужа за то, что он оставил ее, или Бога, который не внял ее молитвам. Обвиняются врачи и другие лю­ди, способные реально или только в вооб­ражении скорбящего не допустить создав­шейся ситуации. Речь идет о настоящей злости. Если она остается внутри человека, то «подпитывает» депрессию.

После первой реакции на смерть близ­кого человека — шока, отрицания, злобы — происходит осознание утраты и смирение с ней. В статье «Скорбь и меланхолия» 3. Фрейд назвал процесс адаптации к не­счастью «работой скорби». Современные исследователи «работу скорби» характери-

зуют как когнитивный процесс, включаю­щий изменение мыслей об умершем, горечь утраты, попытку отстраниться от утрачен­ного лица, поиск своего места в новых об­стоятельствах. Этот процесс не является какой-то неадекватной реакцией, от кото­рой надо уберечь человека, с гуманистичес­ких позиций он приемлем и необходим. Имеется в виду очень тяжелая психическая нагрузка, заставляющая страдать. Консуль­тант способен доставить облегчение, однако его вмешательство не всегда уместно. Скорбь нельзя приостанавливать, она должна про­должаться столько, сколько необходимо [цит. по (25)].

Типичное проявление скорби — тоска по умершему. Человек, переживший утрату, хочет вернуть утерянное. Обычно это ирра­циональное желание недостаточно осозна­ется, что делает его еще глубже. Навязчи­вые мысли и фантазии об умершем посто­янно лезут в голову. Его лицо видится в толпе; пропадает интерес к событиям, кото­рые прежде казались важными, к своей внешности. Места и ситуации, связанные с умершими, приобретают особую значи­мость. Поиск умершего не бесцелен — он явно направлен на воссоздание утраченно­го человека. Не надо противиться символи­ческим усилиям скорбящего, поскольку таким образом он старается преодолеть ут­рату. С другой стороны, реакция скорби бы­вает преувеличена, и тогда создается культ умершего. В случае патологической скорби нужна помощь психотерапевта.

В разные периоды жизни люди испыты­вают амбивалентные чувства друг к другу. После смерти близкого человека прежняя амбивалентность является источником чув­ства вины. «Работа скорби» обуславливает возврат к отношениям, которые прервала смерть. Предпринимается попытка понять их значение в перспективе времени. Поне­сший утрату постоянно задает себе вопросы: «Все ли я сделал для умершего?», «Доста­точно ли уделял ему внимания?». Вспоми­наются случаи несправедливого отношения к умершему, и страдающий человек заверя­ет себя в своем ином поведении, будь воз­можность все вернуть (25).

Согласно обзору, проведенному Г. Крайг (29), многие специалисты сомневаются в целесообразности выделения определенных фаз в процессе горевания, поскольку это может побуждать людей предаваться горю согласно предписанной схеме. Сторонники же выделения последовательности фаз го­ревания отмечают, что первоначальные ре­акции часто включают шок, оцепенение, отрицание и неверие. Фаза шока часто про­должается несколько дней, а иногда гораздо дольше. После внезапной смерти люди, ко­торые были ближе всего к покойному, мо­гут находиться в оглушенном состоянии и участвовать в церемонии погребения меха­нически, не полностью осознавая утрату. Во второй фазе они могут более активно пере­живать горе: плакать, причитать или прибе­гать к другим способам выражения скорби. Они могут мучиться и тосковать по умершему. У некоторых людей горе имеет физи­ческие симптомы, проявляясь чувством сла­бости или опустошенности, а также бессон­ницей и отсутствием аппетита. Часто они утрачивают интерес к своим обычным заня­тиям и постоянно думают о покойном. У не­которых могут проявляться все симптомы депрессии. Со временем близкие покойно­го начинают чувствовать себя лучше, посте­пенно приспосабливаясь к новым обстоя­тельствам жизни. Они «отпускают» умершего и начинают уделять время и силы новым отношениям. Они воссоздают заново свою идентичность, без той ее части, которую со­ставляли отношения с покойным (29).

Разумеется, паттерны горевания сущест­венно различаются в зависимости от лич­ности человека, его возраста, пола, куль­турных традиций и отношений с покой­ным. К тому же некоторые факторы могут способствовать восстановлению нормаль­ного состояния. Например, в случае про­должительной болезни пожилого человека его близкие имеют возможность подгото­вить себя к его смерти. Вполне вероятно, что они переживают антиципаторное горе. Возможно даже, что в такой ситуации чув­ства утраты, вины или упущенных возмож­ностей обсуждаются с умирающим. Анти­ципаторное горе, однако, не устраняет го­ревания после смерти близкого человека. Оно, возможно, даже не делает его слабее. Но все же в случае длительной болезни по­койного его смерть переносится окружаю­щими не так тяжело, потому что они имели

возможность подготовиться к ней, и им легче справиться со своим горем (29).

Пожилой человек часто долго болеет перед смертью, однако для его оставшейся жить «половины» смерть все равно предста­ет травматическим событием, потрясающим все основы прежней жизни. Пожилой вдо­вец (вдова) на время теряют интерес к жиз­ни и в душе постоянно остаются в прошлом. При этом для физических ощущений пожи­лых людей характерно ощущение нереаль­ности происходящего, сжатие в груди, не­достаток силы и нехватка дыхания. Смерть близкого порождает сомнение, рассеянность, попытки почувствовать смерть на себе, тре­вогу, ослабление чувства самосохранения. Однако для некоторых переживания горя и утраты в старости не сопровождаются потерей самоуважения, но могут привести к обо­стрению депрессии, чувства неудовлетво­ренности жизнью и частому обращению к мыслям о смерти (21).

Пожилой вдовец (вдова) стоит перед про­блемой строить свою жизнь в другом обще­стве, в другой социальной ситуации. Когда один из пожилых супругов умирает, проис­ходит ломка человеческих отношений, про­должавшихся десятилетиями, от которых остались многочисленные воспоминания и ассоциации. Смерть также напоминает вто­рому супругу о его уязвимости. Это обычно наносит тяжелый удар по повседневной жизни и чувствам овдовевшего.

Характерной чертой глубокого пережи­вания горя и утраты являются попытки всту-

пить в глубокую внутреннюю связь с умер­шим, что выражается в бесконечном внут­реннем диалоге с умершим. Отсутствие воз­можности выразить ему сочувствие, выска­зать благодарность за прошлое либо найти способ попрощаться приводят к тому, что оставшиеся в живых испытывают чувство неудовлетворенности, горечи и зачастую глубокой вины. Если же психотерапевт в состоянии включиться в существующие от­ношения и побудить возникновение эф­фективного эмоционального взаимного об­щения, процесс кончины и смерть могут стать событием, наполненным глубоким смыслом для всех, связанных с ним. Оно может привести к возникновению ощуще­ния соприкосновения с вечно действующи­ми силами Вселенной, которым подчиня­ются все живущие. При таких условиях люди почти не испытывают вины за челове­ческое страдание и смерть, отчего период горя и траура, видимо, значительно сокра­щается. Кроме того, участие в происходя­щем вместе с умирающим может повлиять на представления о смерти остающихся в живых, помочь им сформировать образ соб­ственной смерти, а также, возможно, благо­творно повлиять на их поведение, когда придет время последнего перехода (19).

Таким образом, переживания горя от ут­раты супруга (супруги) старым человеком не всегда проявляются во внешней острой реакции, но погружаются в более глубокие слои души, где «работа скорби» обогащает­ся обретением новых смыслов жизни — со-

хранения в памяти близкого человека для себя, сохранения памяти о нем для других и бессознательного обеспечения бессмертия покойного через его продолжение в других людях.

Сходный взгляд на переживания утраты как на обретение новых смыслов жизни в старости развивает Н.В. Хамитов (58). Он утверждает, что «мужчины тяжелее перено­сят утрату жены; женщины гораздо проще могут прийти в себя после смерти мужа — для того чтобы жить во имя детей. И вели­кодушная природа сделала так, что фено­мен вдовца значительно более редок, чем феномен вдовы. Вероятно, это является до­полнительным объяснением того, что во многих культурах ношение траура по умер­шему супругу обязательно только для жен­щин.

Как ни странно это звучит, но женщине привычно стать вдовой — такова логика развития вида «homo sapiens», где мужчины в среднем живут меньше женщин. Бытие женщины включает в себя мысль о вдовстве и бессознательную готовность к нему, бы­тие мужчины отгоняет эту мысль и готов­ность. Женщина значительно проще муж­чины смиряется со вдовством, соблюдая все его ритуалы, налагаемые родом. Вдовст­во мужчины находится по ту сторону разу­ма, вдовство женщины рационально.

Одиночество вдовца трагически уни­кально, одиночество вдовы — это одиноче­ство общности вдов. Дети никогда до конца не заменяют вдовцу их матери, вдова нахо дит в заботе о детях не только замену, но и завершение жизни с мужчиной. Она нахо­дит материю мужа в детях и успокаивается» (58, с. 124). Эти рассуждения подтверждены американскими исследователями, которые утверждают, что мужчины тяжелее перено­сят подобную утрату (29).

Если взаимная привязанность и любовь пожилых супругов была велика, подчерки­вает Н.В. Хамитов, то здесь приходится столк­нуться с «трагическим парадоксом. Чем глуб­же и истиннее любовь, тем в меньшей сте­пени вдовство может вызвать только боль и тоску. Любовь наполняет тоску по умерше­му светом, ибо, даруя любящим чувство бессмертия любви, дарует веру в возмож­ность соединения с любимым или любимой в новой жизни за пределами биологической смерти» (58, с 125).

Таким образом, эмоциональные пере­живания старого человека уникальны: пере­живания, связанные с мыслями о смерти, переживания утраты отличаются от пере­живаний молодого человека или человека зрелого. Переживание эти по сути и форме не аффект, а глубокая печаль и тоска, по­степенно отступающая в глубь души и про­растающая новым смыслом и готовностью принять в себя все положенное человеку и с достоинством до конца «нести свой крест».

Нельзя обойти вниманием переживание горя пожилым человеком, потерявшим свое­го ребенка. Здесь эмоциональный удар обыч­но очень велик. Потеря мечты, надежд, ка-

ких-то ожиданий для пожилого человека несравнимы с потерей детей. Это как бы оз­начает для него лишение права жить дальше. Хотя логическому объяснению такое мне­ние пожилого отца, перенесшего утрату ре­бенка, не поддается, оно всегда присутству­ет в его сознании. Старики, потерявшие детей, под тяжестью безысходности и утра­ты чувствуют себя обманутыми временем.

В ряде некоторых случаев пожилые лю­ди, проживающие отдельно от своих детей, ощущают эту потерю менее остро, однако только в том случае, если им удается пере­ключить внимание на других детей или вну­ков.

Горе от потери ребенка выражается и переживается острее, чем потеря спутника жизни, и позитивного итога в виде нового смысла (жить, чтобы помнить) не оставля­ет. Это горе может соединить пожилых ро­дителей, но может и навсегда их разлучить. Образ умершего ребенка будет бесконечно витать в сознании, вызывая тоску и жа­лость, горечь несбывшихся надежд на про­должение жизни в ребенке, чувство вины и отчаяния. Ни при каких обстоятельствах в первый период потери ребенка пожилой че­ловек не должен оставаться один, посколь­ку одиночество и связанные с ним пережи­вания — это особая внутренняя работа, ко­торая живет своими законами; оно — спутник старого человека, но не лекарь его.

4.3. Переживание одиночества в старости

Одиночество может переживаться в лю­бом возрасте у мужчин и у женщин. Пос­ледствия одиночества важны в отношении широкого многообразия эмоциональных, поведенческих и социальных проблем. Ши­роко распространено мнение, что одиноче­ство более выражено в старости. Однако многие исследования отвергают это общее мнение и обнаруживают, что в юности пере­живания одиночества острее. (121).

Несмотря на это, геронтологи настаивают, что одиночество является особенно травми­рующим фактором в старости, указываю­щим на хрупкость состояния физического и физиологического здоровья и др.

Теории одиночества

На основании образа современной литера­туры в области психологии одиночества Перл-ман и Пегого (122) описали ряд специфичес­ких теоретических подходов к одиночеству:

1. Психодинамических.

2. Феноменологических.

3. Экзистенциальных.

4. Социологических.

5. Интерактивных.

6. Когнитивных.

Психодинамический подход, основанный на фрейдовской концепции личности, в ос­новном разрабатывался клиницистами, ко-

торые работали с невротиками и другими патологиями. Этот подход рассматривает одиночество как ранний признак патоло­гии. Несмотря на тот факт, что причины одиночества в старости могут быть межлич­ностными, они фокусируют внимание на индивидуальных проблемах личности. Оди­ночество, согласно психодинамической тео­рии, может проявиться в форме нарциссиз­ма и враждебности.

Феноменологический подход к одиночест­ву очень близок психодинамическому. Раз­личия заключаются лишь в том, что соглас­но психодинамическому подходу истоки одиночества лежат в детстве, а согласно фе­номенологическому подходу — в текущем жизненном опыте.

Сторонники экзистенциального подхода утверждают, что одиночество является важ­ным условием нашего существования и формой системы защитных механизмов. Они считают, что нет необходимости в совлада-нии с одиночеством. Согласно этой точки зрения врач-психолог и социальный работ­ник должны помогать людям преодолевать страх одиночества и учить их использовать одиночество с пользой: оно экзистенциаль­но и привносит экзистенцию в человечес­кую жизнь.

Согласно социологическому подходу при­чины одиночества лежат вне индивида: в обществе, его традициях и истории. Здесь подчеркивают, что идеи единства, социаль­ный опыт помогают совладать с одиночест­вом (122).

Представители интерактивного подхода считают, что одиночество обусловлено как личностными, так и ситуативными факто­рами. Оно является продуктом их создания или взаимодействия. Интерактивный под­ход различает два основных типа одиноче­ства: эмоциональную изоляцию и социаль­ную изоляцию (145).

Когнитивный подход усматривает причи­ны одиночества в когнитивных способнос­тях индивидов, на которые оказывает влия­ние как исторический, так и текущий опыт. Человек начинает ощущать одиночество, когда он понимает несогласие между жела­емым и достигнутым уровнем социального контакта. Как и представители интерактив­ного подхода, сторонники когнитивной теории распространяют результаты своих исследований на «нормальных» индивидов, для которых их рекомендации очень полез­ны (122).

Многие авторы, которые изучали оди­ночество, стремились влить новое содержа­ние в это понятие. Так, например, К. Юнг писал, что он понимает одиночество как от­сутствие или переживание отсутствия удов­летворяющего социального окружения, сопро­вождаемое симптомами психологического дистресса (100). По мнению К. Роджерса, переживание одиночества порождается ин­дивидуальным восприятием диссонанса меж­ду истинным Я и тем, как видят Я дру­гие (124).

Существующие точки зрения можно до­полнить еще тремя:

1. «Одиночество вызывается не отсутствием социального окружения, но отсутствием значимого, необходимого отношения или системы отношений» (145).

2. «Одиночество — это неприятное переживание, когда человеческий опыт социальных отношений дефицитарен в любом смысле» (122).

3. «Одиночество — это различие между реальными и желаемыми отношениями с людьми, переживаемое очень остро, с которым нельзя согласиться, которое нельзя принять» (99).

Изучив большое количество мнений от­носительно одиночества, Д. Перлман и Л. Пепло (122) отметили, что во всех них присутствовали три идеи.

Первая: по определению одиночество является результатом дефицитарности че­ловеческих отношений.

Вторая: одиночество является внутрен­ним и субъективным психологическим пере­живанием и не может быть идентифициро­вано с фактической изоляцией.

Третья: большинство теорий (за исклю­чением экзистенциальной) определяют оди­ночество как неприятное переживание, со­стояние дистресса, от которого (по крайней мере поначалу) стремятся избавиться. Пси­ходинамический и феноменологический под­ходы считают, что переживания одиночест­ва патологичны. Напротив, интерактивный и когнитивный подходы считают это состо­яние нормальным.

В качестве психотерапевтического под-

хода психоанализ сосредотачивает внима­ние на поисках причин переживания оди­ночества в раннем и школьном детстве, а феноменологический подход исследует те­кущую (настоящую) ситуацию. Для экзис­тенциалистов одиночество является частью человеческой жизни и переживается в тече­ние всей человеческой жизни.

Таким образом, одиночество — это не­однозначное понятие для старости. Оно не связано с жизнью в затворничестве. По ре­зультатам американских исследователей (129), пожилые люди, способные обходиться без посторонней помощи в обиходе, более, чем молодые, приспособлены к тому, чтобы жить в одиночестве. Переживание одиночества связано с когнитивной оценкой качества и удовлетворенностью людьми своими соци­альными связями.

Как показали наши исследования, по­жилые люди, нашедшие для себя адекват­ный, интересующий их вид деятельности, оцененный ими как социально значимый, реже испытывают одиночество, поскольку через дело свое они общаются с семьей, группой людей и даже со всем человечест­вом (если речь идет о продолжении трудо­вой деятельности или написании мемуаров).

Пожилые люди, избравшие для себя стратегию совладания со старостью по типу «выживания» (адаптация к старости по типу «замкнутого контура»), чаще и острее пере­живают одиночество вне зависимости от того, живут они одни или в семье. При этом одиночество у них может быть обусловлено

изоляцией, то есть отсутствием заинтересо­ванности в них и опеки, а может быть свя­зано с преувеличенными ожиданиями и представлениями об интенсивности семей­ных и дружественных встреч. Их одиноче­ство может возникнуть из тоски, связанной с неумением самостоятельно организовы­вать свое время. Доказано, что одиночество сильнее ощущают пожилые люди с выра­женными чертами зависимости, желающие, чтобы ими интересовались и занимались, а также лица, желающие осуществлять над кем-либо контроль (53). Такие пожилые люди прежде всего теряют социальный контроль, в их поведении проявляются чер­ты бестактности, болтливости, они с трудом представляют или просто не задумываются о том, как видят и оценивают их окружаю­щие. Однако, понимая, что поведение их бывает неадекватным, они часто отказыва­ются от общения, все больше уходя в себя, и переживание одиночества перерастает у них в ощущение необъяснимого страха, от­чаяния, сильного беспокойства (50). Когда переживание одиночества у старых людей приобретает устойчивый характер, они склон­ны винить в этом себя, что увеличивает риск глубокой депрессии (50). Оценка свое­го поведения как не вполне адекватного и сопутствующее усиление беспокойства обу­славливают специфическое для одиноких пожилых людей восприятие окружающей действительности как непредсказуемой и не поддающейся контролю. Переживание снижения контроля в свою очередь приво-

дит к ощущению собственной беспомощ­ности и безнадежности. Интересно, что со­циальные контакты, которые пожилые лю­ди не могут сами регламентировать, не при­носят им удовлетворения, но порождают неприятное чувство зависимости (50). Пос­леднее переживание особенно остро. Ощу­щение зависимости, беспомощности, не­причастности к внешнему для них социаль­ному миру является тем эмоциональным аккомпанементом старости, которое позво­ляет самим пожилым людям оценивать этот возраст как несчастье и позор.

Следует подчеркнуть различие смыслов понятия «одиночество» — это особенно важно для старости. Одиночество может быть объективной изолированностью, мо­жет быть переживанием тяжкого разлада личности, господства дисгармонии, пере­живания кризиса Я (тогда усиление чувства достоинства может оказаться средством снижения одиночества). И, наконец, оди­ночество может быть добровольным уеди­нением, необходимым для созерцательнос­ти и экзистенциальных переживаний, а тому, кто стремится к одиночеству, не суждено его и испытывать (50).

Как указывал Н.Ф. Шахматов (63), наи­более существенным в старости (в отли­чие от молодости и зрелости) является не изоляция (отдельное переживание), а пси­хологические и эмоциональные аспекты, отражающие осознание одиночества как непонимания и безразличия со стороны ок­ружающих. Ограничение круга общения

определяется объективными внутренними и внешними факторами и составляет содер­жание старческого бытия. Тематика пере­живаний, связанных с обстоятельствами этого суженного круга общения, для старых людей составляет содержание их дум, раз­мышлений и жалоб. Некоторые авторы бо­лее высокие цифры депрессивных ощуще­ний у одиноких старых мужчин по сравнению с женщинами ставят в связь с различным отношением к церкви, которое устанавли­вается к старости у лиц разного пола. По­жилые женщины чаще посещают церковь, активнее ищут поддержки в религии, чем мужчины. Переживание одиночества само по себе не может считаться свидетельством патологического реагирования, хотя зачас­тую наблюдается в картине аффективных расстройств позднего возраста. Представля­ется существенным вопрос, насколько чув­ство одиночества и изолированности ока­зывается значимым в формировании всего строя психической жизни пожилого челове­ка, выработки им новой жизненной пози­ции. Н.Ф. Шахматов писал, что одиночест­во в старости обычно ставится в прямую связь со стрессовой ситуацией. Это выход на пенсию, разрыв с родственниками, поте­ря супруга. Первенствующее место среди травмирующих моментов, являющихся не­посредственной причиной одиночества в старости, занимает утрата близких. Реакция пожилых людей в условиях этой типичной неблагоприятной ситуации в старости ока­зывается сугубо индивидуальной и зависит

от многих дополнительных факторов. Счи­тается, что мужчины, оказавшиеся одино­кими в старости, переносят свое положение тяжелее женщин. Женщины легче перено­сят потерю супруга и лучше приспосабли­ваются к одинокой жизни. По данным ге­ронтологов Канзас-Сити в США, психичес­кий статус пожилых женщин, оказавшихся вдовами, даже улучшается. Пожилые жен­щины легко мирятся с проживанием взрос­лых детей отдельно и чаще, чем мужчины, навещают их. Наконец, у женщин в подоб­ной ситуации легче устанавливаются новые знакомства, завязываются дружеские отно­шения. Различное отношение к одинокой жизни у мужчин и женщин свидетельствует в пользу точки зрения, что переживание одиночества является сугубо индивидуаль­ным чувством, не выводимым непосредст­венно из внешних условий (63).

Неоднородность и сложность чувства одиночества в пожилом возрасте находят выражение в двойственном его характере. С одной стороны, это тягостное ощущение увеличивающегося разрыва с окружающи­ми, боязнь последствий одинокого образа жизни, с другой — это четкая тенденция от­городиться от окружающих, защитить свой мир и стабильность от вторжения посто­ронних. В подобной тенденции к изоляции в старости можно видеть единственно воз­можный путь для старого человека обеспе­чить себе независимость и комфортные ус­ловия. Зачастую эти противоположные тен­денции, а именно тягостное переживание

одиночества и стремление к изоляции, со­четаются, определяя сложные и противоре­чивые чувства пожилого человека. В герон-тологической литературе многие авторы об­ращаются к одному известному примеру, когда старая женщина, огородив свое жи­лище высоким забором и заведя злую соба­ку, горько жаловалась на свое одиночест­во (63).

Переживание одиночества находит раз­личную оценку со стороны самого пожило­го человека. Обычные жалобы в этом слу­чае — на непонимание со стороны окружа­ющих, отсутствие человека, который мог бы понять и разделить испытываемые чув­ства. В других случаях пожилой человек ищет конкретного виновника в создавшей­ся ситуации. В подобных переживаниях на­ходит отражение отношение к собственно­му старению, приятие или неприятие его.

Обсуждая вопрос о неприятии пожилым человеком одиночества и сочетании этого чувства со стремлением к изоляции, можно привести высказывания А. Шопенгауэра. Известный философ, состарившись, гово­рил, что чувство одиночества, так же как и чувство непонимания со стороны окружаю­щих, с которыми сталкивается человек, ти­пично для всех возрастов. С годами, по мне­нию философа, люди привыкают и легче мирятся с одиночеством, а в старости впер­вые начинают осознавать его преимущества («на шестом десятке влечение к нему дела­ется нормальным и даже инстинктивным» [цит. по (63)].

Позитивное значение одиночества (уеди­нения) в поздних возрастах отмечает Н.В. Ха­митов (58). Излагая свой необычный взгляд на природу и значение одиночества, он пи­шет, что одиночество почти всегда воспри­нимается нами как трагедия. И мы бежим с его вершины вниз, не в силах вынести об­щение с собственным Я.

Но бегство от одиночества есть бегство от самого себя. Ибо только в одиночестве мы можем понять свое существование как нечто нужное близким и заслуживающее небезразличия и общения. Только пройдя врата одиночества, человек становится лич­ностью, которая может заинтересовать мир. Лишь так женщина обретает достоинство женщины, а мужчина — достоинство муж­чины. Ибо одиночество — это ось, прони­зывающая нашу жизнь. Вокруг нее враща­ется детство, молодость, зрелость и ста­рость. По сути дела, человеческая жизнь есть бесконечное разрушение одиночества и уг­лубление в него...

Одиночество есть прозрение. В его без­жалостном свете замирает обыденность и проступает все самое главное в жизни. Оди­ночество останавливает время и обнажает нас.

«Бегство от одиночества есть бегство в одиночество — то самое одиночество в тол­пе, на работе, наедине с женой и детьми. Бегство от одиночества — это приближение к космическому одиночеству старости, по­скольку в старости уединение-одиночество способствует внутреннему повороту от ин-

тенсивности к подлинности» (58, с. 5). По мнению автора, одиночество-уединение в старости дает возможность человеку пере­жить мир как гармонию и себя как гармо­нию в гармонии. В уединении старость очи­щается от аффекта и суеты и дает чистое поле для мудрости (58). Очевидно, что такое переживание одиночества характерно для тех людей, которые в старости обрати­лись мыслью и душой к смысложизненным темам и обрели то, что Э.Эриксон называл высшем уровнем эго-инегрированности.

По данным зарубежных исследований, для людей пожилого возраста одинаково важны две потребности: потребность выжи­вания и потребность сохранения уважения к себе. Чувство собственного достоинства связано с личной и принятой в данной куль­туре оценкой независимости — с самостоя­тельностью и уверенностью в своих силах. В связи с этим создается парадоксальная ситуация: в старости возникает противоре­чие между потребностью выжить и сохра­нить достоинство. И каждый для себя дела­ет выбор, исходя из определяющей стратегии адаптации к старости. При этом возможна жертва одной из потребностей: так, слабею­щий старик, выбирая достоинство, отказы­вается от дома престарелых, но при этом переживает сокращение круга общения, что­бы скрыть свою беспомощность (23).

Важнейшим фактором, определяющим переживание одиночества в старости, явля­ется сохранность самоконтроля. Это озна­чает важность восприятия окружающей обстановки как предсказуемой и поддающей­ся контролю. Чувство самоконтроля может способствовать сокращению стрессовых мо­ментов. И наоборот, недостаток самокон­троля может привести к ощущению собст­венной беспомощности, безнадежности. Осознание контроля над социальным окру­жением имеет специфическое значение для старых людей. Доказано, что события, свя­занные со вступлением в определенный воз­раст (уход на пенсию, смерть друзей, ухуд­шение здоровья), могут ослабить чувство контроля. Было обнаружено, что повыше­ние личной ответственности за определен­ный выбор улучшает чувство социальной причастности и общее благополучие. Отме­чается важность степени утраты контроля при выборе соответствующих образцов по­ведения и степени направленности усилий на то, чтобы побыть одному, в то время как хотелось бы побыть в компании. Осознание самоконтроля объясняет, почему контакты с родственниками приносят меньше пользы для поднятия духа, чем дружба со сверстни­ками. Дружба возникает добровольно и ос­новывается на общности интересов и сти­лей жизни. Семейные контакты возникают из особенностей в отношениях друг с другом. Поэтому старики могут в большей степени контролировать отношения со сверстника­ми, чем с семьей. Дети сами контролируют свои контакты (их частоту и глубину) со старыми родителями, в связи с чем у пос­ледних возникает неприятное чувство зави­симости.

Осознание контроля важно для поддер­жания надежды стариков на улучшение своих отношений с окружающими. С возрастом события, которые приводят к одиночеству, становятся для стариков все более печаль­ными и в меньшей степени осознаваемыми (расставание становится окончательным, окончание — безнадежным и неотвратимым; в то время как для молодых все можно по­вторить, вернуть, переиграть заново). Ста­рые люди всегда объясняют проблемы вли­янием неотвратимых факторов. Одиночество не всегда является обязательным спутни­ком старения, но убеждение в том, что оно неизбежно, может стать самосуществующим предсказанием. Однако стоит подчеркнуть, что в старости уединение имеет двоякий смысл: оно — символ независимости и авто­номии, но оно же и символ социального неприятия и одиночества. Совместное про­живание стариков с детьми также вызывает у первых двоякое чувство: эта жизнь ассо­циируется с любовью и заботой ближних, с одной стороны, и чувством зависимости, с другой стороны (9).

Если переживание одиночества стано­вится мучительным, а пожилой стареющий человек сознательно ищет помощи, чтобы избавиться от нее, то зарубежные психоло­ги строят психотерапевтическую работу с пожилыми одинокими пациентами с опо­рой на три фактора: социальное сравнение, повышение личностного самоконтроля и доступность доверенного лица.

Социальное сравнение помогает оценить одиночество свое и других, свои и чу­жие переживания по этому поводу. Лич­ностный самоконтроль повышает чувство собственного достоинства и уверенности в успешности предполагаемых контактов. На­личие и доступность контакта само по себе снижает переживание одиночества. И, на­конец, эффективнейшим средством ниве­лирования переживания одиночества явля­ется успешная коллективная деятельность, успешная, увлекательная и переживаемая как социально значимая.

4.4. Переживание привязанности к близким

В старости увеличивается зависимость от других людей, однако не только физи­ческая, но и эмоциональная. Человеческое общение важно и ценно в любом возрасте, но в старости эта ценность обретает особый смысл, поскольку для представителя любо­го другого возраста прошлое остается позади, а впереди разворачивается будущее. Старо­го человека окружает прошлое. Его будущее редко фиксируется в долгосрочных планах, чаще оно воплощается в будущем детей и внуков. Скорее, именно во внуках, посколь­ку отношение к ним стариков более теплое и менее эгоцентричное, чем к детям.

В старости сужается фокус внимания, круг интересов и круг привязанностей. Час­то все чаяния, надежды, вся нежность и любовь старика достается какому-либо одному его близкому — это характерно для возраста.

В старости возрастает ранимость и обид­чивость, что особенно ярко проявляется в контактах с близкими. Старики сильнее переживают негативные, чем позитивные аспекты общения. Печаль бывает связана с отказом от общения. В целом эмоции блек­нут, уменьшается их интенсивность. Близ­ким бывает трудно найти способ порадо­вать старика. Иногда снижается способность к эмоциональному сопереживанию, хотя у некоторых людей можно заметить усиление эмоциональной реактивности. Безразли­чие, проявляющееся у части людей старше­го возраста, можно трактовать как способ защиты от чувств, нарушающих привычный ход переживаний и вынуждающих затрачи­вать дополнительные усилия.

Существуют также различия в эмоцио­нальных переживаниях женщин и мужчин. Эмоциональность женщин богаче, но свя­зано это с перевесом эмоций негативного полюса (53).

В общении проявляет себя выраженная в старости потребность сознавать свою зна­чимость. Она может быть удовлетворена ощу­щениями того, что ты нужен семье, детям, внукам, и возможностью служения другим людям своим профессиональным и жиз­ненным опытом, а также сохранившимися способностями. Эта потребность в своем самом благородном варианте приобретает характер творческой потребности, называе­мой также потребностью в самореализации.

Творчески можно выполнять не только ар­тистические или общественные занятия, но и ежедневные действия, связанные с обя­занностями по ведению домашнего хозяй­ства, воспитанием внуков, занятием люби­мым делом. Такой способ подхода к своим занятиям дает человеку возможность посто­янно тренировать свои способности и со­хранять интеллектуальный уровень и, кро­ме того, является источником положитель­ных эмоциональных переживаний. Потеря смысла жизни может быть связана с невоз­можностью удовлетворения таких потреб­ностей. Каждый, кто должен лишиться лю­бимых занятий, у кого нет любимого дела, заполняющегося не только его время, но мысли и чувства, может потерять вкус к жизни.

Участие интереса к жизни проявляется в безучастности и некотором формализме в общении. Творчество в любых его проявле­ниях делает пожилого человека самодоста­точным, духовно и эмоционально незави­симым, интересным в общении. Отсутствие интереса к окружающему миру приводит к тому, что человек становится ненужным и неинтересным ни себе, ни другим. Деятель­ная жизнь выступает условием поступатель­ного развития личности в поздние годы: старые люди своими действиями способны планировать свое социальное окружение и справляться с трудностями общения (45).

Супружеские отношения сложны и не­однозначны в старости. По данным амери­канских психологов, в поздних возрастах

брак начинает в большей степени, чем рань­ше, определять круг общения супругов, на­правленность их деятельности, служить ис­точником утешения, поддержки и душевной близости. Супруги чаще оказывают помощь друг другу. При этом в выигрыше находятся оба партнера, потому что оба приобретают любовь, поддержку, статус, получают день­ги и информацию (29).

В преклонном возрасте люди не часто расходятся, понимая, насколько они нуж­даются друг в друге. Одиночество — пугаю­щая перспектива, которую пожилые люди редко выбирают добровольно. Обычно оно бывает связано с уходом близкого человека из жизни и сопровождается горем, чувст­вом утраты, а затем долгим периодом адап­тации, который может заканчиваться поис­ком нового партнера или жизнью в супру­жеском одиночестве (46).

С другой стороны, усиление амбициоз­ности, «заострения» личностных черт по­жилых людей и в целом ухудшения их ха­рактера и снижения социального контроля (как итог трудной жизни) усложняет обще­ние пожилых супругов. Их одинокая жизнь вдвоем, обедненная впечатлениями, лишен­ная совместных целей и забот, часто бывает омрачена взаимными обидами, претензия­ми друг к другу, разочарованием во взаим­ном отсутствии внимания и заботы. И тогда возможна ситуация, когда- вместе — невы­носимо, но врозь — невозможно.

Самой большой радостью для стариков являются внуки. У многих дедушек и бабушек возникают прочные дружеские отно­шения с внуками. Такие привязанности яв­ляются результатом регулярных контактов и лежат в основе близких, любящих отно­шений (49).

Бенгстон [цит. по (46)] предположил, что у дедушек и бабушек существуют четы­ре важные, пусть даже иногда чисто симво­лические роли, имеющие различную моти-вационную направленность:

1. Присутствие, которое обуславливает стремление бабушки и дедушки создать спокойную обстановку, особенно при наличии угрозы распада семьи или внешней катастрофы. Они хотят сохранить стабильность в семье, а иногда послужить сдерживающим фактором при распаде внутри нее.

2. Семейная «национальная гвардия». Некоторыми бабушками и дедушками движет желание принимать активное участие в жизни семьи и заботе о подрастающем поколении. В этой ситуации пожилые люди выходят далеко за рамки простого присутствия.

3. Арбитры. Действия бабушек и дедушек направляются стремлением сохранять семейные ценности, поддерживать нерушимость семьи, помогать сохранять связь между поколениями. Хотя у разных поколений бывают различные ценности, некоторые пожилые люди считают, что им легче уладить конфликты между своими взрослыми детьми и внуками, так как они имеют больше опыта и могут посмотреть на конфликт со стороны.

4. Сохранение семейной истории побуж-

дает бабушек и дедушек к различным дей­ствиям, поддерживающим преемственность между поколениями и передающим внукам семейное наследие и традиции.

Каждая из упомянутых ролей может быть реальной или символической (46).

Внуки растут, и отношение к ним со сто­роны пожилых людей меняется. Подростки отдаляются от своих дедушек и бабушек. К сожалению, оба поколения не понимают, как они близки. Подростковый возраст и старость объединяет то, что оба эти возрас­та кризисные. Для них обоих характерно противоречие, являющееся ядром любого кризиса, — противоречие между потребнос­тями и условиями жизни. Подростка, ощу­тившего «чувство взрослости», еще не «до­пускают» до настоящей «взрослой» жизни со всей мерой ее ответственности; старик уже «выделен» из нее (такова социальная ситуация развития этих возрастов).

Однако и подросток, и старик могут ощу­щать в себе силы для общей пользы, серьез­ных, ответственных дел, но обоим нет к ним доступа.

Старик сходен подростку в проявлении эгоцентризма, моратория на социальные роли; оба испытывают потребность в обще­нии и оба страдают от некомпетентности в нем (подросток еще не научился строить свои взаимоотношения, а старик постепен­но теряет социальный контроль). Д. Бромлей также отличает сходность старости с от­рочеством: для обоих возрастов характерны как глубокие биологические изменения, так и глубокие перемены в отношениях между индивидом и обществом [цит. по (2)]. Пе­чально, что подростки и старики не осозна­ют своей сходности и редко испытывают эмпатию в отношении друг к другу: старики любят огульно критиковать и поучать под­ростков, а последние часто равнодушны к старикам и просто их не замечают.

Как указывала Г. Крайг (29), в позднем возрасте многие люди сообщают о взрослой эмоциональной связи с братьями и сестра­ми. В тяжелые минуты они часто поселяют­ся вместе, утешают и поддерживают друг друга, ухаживают друг за другом во время болезни. В общении они оживляют общие воспоминания о детстве и юности — это да­рит им радость, утешает в периоды потерь. Однако часто эти отношения эмоциональ­но нестабильны, и для них характерны те же проблемы, что и для общения пожилых супругов.

P.M. Грановская отмечает, что в силу обостренной чувствительности к проявле­ниям внимания и заботы в старости может возрасти роль дружбы. Чувство покинутос­ти, углубленное утратой многих социальных ролей, может быть компенсировано дру­жеским участием с вниманием. В связи с этим повышенную болтливость стариков автор объясняет следствием недостаточнос­ти информационной нагрузки и социально­го общения. Последнее, однако, во многом удовлетворяется в дружбе (18). Дружеское общение подкреплено общностью интере­сов, социального положения, общей обра-

щенностью в прошлое и сходностью уровня общения, что не всегда удается добиться в контактах с членами семьи. Дружба в ста­рости может явиться полноценным эмоци­ональным отношением, возникшим либо в прошлой совместной деятельности, либо в течение длительного совместного прожива­ния и укрепленным общим стилем совлада-ния с тяготами старости, общностью судеб, сходным культурным уровнем. Однако об­щение неродственных старых людей не всегда можно назвать дружеским. Иногда оно носит эмоционально-поверхностный характер, преследует лишь одну цель — до­стижение эмпатии. Круг общения крайне сужается и приобретает эгоцентрический характер. При утрате избирательности об­щение может приобретать монологичный характер. Оно выражается в согласии парт­неров на роль слушателя и говорящего, что со стороны воспринимается как понимание и эмоциональное созвучие (10).

4.5. «Счастливая старость»

Возможно ли удовлетворение жизнью в старости? Если да, то какова природа это­го переживания? Глубже всего понятие «счастливой старости» раскрыто в работах Н.Ф. Шахматова (63, 64). Он считал, что счастливая старость — это случай психичес­кой жизни в старости, когда отношение че­ловека к своему старческому бытию по основ­ным линиям соответствует этим этическим

категориям. Понятие «счастье» многознач­но, в значительной степени условно и отно­сительно в любом из возрастных периодов. Оно непостоянно и может сочетаться с раз­личными моментами, его омрачающими. Отличие счастливых переживаний в старос­ти от подобных состояний в молодые и зре­лые годы состоит в том, что они не проеци­руются на будущее и полностью исчерпыва­ются переживаниями настоящего.

Понятие «счастливая старость» не сле­дует воспринимать так, что счастливые пере­живания могут быть только в конце жизни, исключая подобные состояния в другие, более ранние периоды жизни. Сравнение различных периодов жизни по этому при­знаку проводить бессмысленно.

Речь идет о счастливой старости как осо­бо благоприятной форме старения, находя­щейся в одном ряду с другими формами благоприятных и неблагоприятных вариантов возрастных изменений высших психичес­ких функций. Хорошее физическое здоро­вье, умеренный характер общих возрастных изменений, долгожительство, сохранение деятельного образа жизни, высокое обще­ственное положение, наличие супруга и де­тей, сегодняшний материальный достаток не являются залогом и гарантией осознания старости как благоприятного периода жиз­ни. И при наличии этих признаков, каждо­го в отдельности и вместе взятых, пожилой человек может считать себя ущербным и полностью не принимать свое старение. О счастливой старости правомерно гово-

рить, когда имеется удовлетворенность но­вой жизнью, своей ролью в этой жизни. Это та форма психического старения, когда долгая жизнь приносит новые положительные эмо­ции, которых человек не знал в прошлом. Самоудовлетворение — важный момент в благоприятной оценке своей жизни в ста­рости (63, с. 61—62).

Н.Ф. Шахматов отмечал, что счастливое старение ассоциировано с ориентацией по­жилых людей на настоящее. «Люди не об­наруживают какой-либо проекции на про­шедшее, но также нет и устойчивых планов деятельности жизни на будущее. Сегодняш­нее старческое существование принимается без каких-либо оговорок и планов к изме­нению в лучшую сторону. Для этих пожи­лых людей типична впервые появившаяся в позднем возрасте тенденция к пересмотру прошлых активных целевых установок, пра­вил и убеждений. Подобная мыслительная работа приводит к выработке новой, созер­цательной, спокойной и самодостаточной жизненной позиции. Спокойный и созерца­тельный образ настоящей жизни сам по себе исключает какой-либо вид борьбы или какие-либо устойчивые стремления. Окру­жающая жизнь, сегодняшнее состояние здо­ровья, физические недуги, быт восприни­маются терпимо, такими, какие они есть. Подобное отношение к самому себе и к окру­жающим представляет для пожилого челове­ка новую ценностную жизненную установ­ку. К этому времени обычно определяются и новые интересы, ранее не свойственные

данному человеку. Среди них особенно вы­деляются обращение к природе, укрепление различного рода морально-нравственных установок. Пожилые люди отмечают по­явившееся желание бескорыстно быть по­лезным окружающим, в первую очередь боль­ным и слабым, иногда впервые появляется любовь к животным. Часть из этих пожилых открывает для себя, что старость благотвор­но повлияла на их возможности творчески обработать накопленный опыт, и сознание этого способствует укреплению чувства удов­летворенности собой. Нам нередко прихо­дилось встречать пожилых людей, впервые обнаруживших у себя наклонности к стихо­сложению. Понятно, что качество стихов отвечало уровню каждого из них, но факт того, что стремление писать стихи появи­лось впервые в старости, говорит сам за себя. У пожилых людей этой группы можно выявить устойчивую мыслительную работу, отражающую стремление переосмыслить свой прошлый жизненный опыт, прошлую дея­тельность с позиции старого человека. Про­шлые успехи в накоплении знаний, почет­ные должности и звания теряют прошлую привлекательность и кажутся малознача­щими. Прочность и искренность семейных и родственных отношений представляются маловажными. Материальные ценности, при­обретенные в течение жизни, также оказы­ваются несущественными. Своя прошлая деятельность, прожитая жизнь оценивается как суетная, не имеющая смысла. Подобная коренная переоценка прошлых ценностей

лежит в основе утверждающегося в старос­ти спокойного и созерцательного взгляда на происходящие события и на саму сегод­няшнюю жизнь.

Подобная, казалось бы, пессимистич­ная установка, изменение всего психологи­ческого жизненного уклада, своеобразная «вторая жизнь» позволяют ставить вопрос о наличии измененной аффективности как причине подобного умозаключения и пос­ледующего за ним нового способа жизни» (63, с. 64-65).

Подводя итог своим рассуждениям, Н.Ф. Шахматов подчеркивал, что «созерца­тельный и спокойный взгляд на самого се­бя, на окружающее, появившийся впервые в старости, отражает по существу не пас­сивную, а активную позицию, так как имен­но она определяет характер и форму деятель­ности и поведения человека. Сформирован­ная в старости новая жизненная философская позиция, находящая свое краткое выраже­ние в житейском изречении «живи, пока живется», имеет все признаки личной твор­ческой работы. Она является пожилому че­ловеку как результат продолжения и завер­шения собственного жизненного опыта. Общечеловеческие значения и ценность этой позиции не могут быть преуменьше­ны» (63, с. 65—66).

Наши исследования и наблюдения по­казали, что люди в позднем возрасте редко характеризуют свою жизнь как счастливую, даже при всех признаках ее объективного благополучия. Поглощенность самим про­цессом жизни, способность радоваться каждому мгновению — это важный аспект эмо­циональной жизни пожилых людей, но ус­тойчивость этих переживаний обеспечива­ется ощущением «присутствия в жизни», ощущением подконтрольности своей жизни самому себе, а это в свою очередь связано с сохранением связи интересов пожилых лю­дей с интересами общества. В противном случае, если сфера интересов стариков зам­кнута на них самих, очарованность процессом жизни будет длиться лишь краткое мгн