Тактика допроса в бесконфликтной ситуации 2 страница

Более подробно следует остановиться на близких к рассмотренным выше, но отличающихся от них по своей природе и механизму воздействия тактических приемах убеждения, которые, как нам представляется, еще недостаточно освещены в литературе. Эту группу тактических приемов убеждения мы назвали «тактическими приемами демонстрации возможностей расследования». Их сущность заключается в демонстрации допрашиваемому возможности объективного установления каких-либо скрываемых им обстоятельств независимо от его показаний путем: а) проведения в дальнейшем определенных следственных действий (допросов тех или иных лиц, очных ставок, осмотров, обысков и т. д.); б) использования научных методов расследования (применения научно-технических средств, назначения и проведения определенных экспертиз). Приведем пример последовательного и эффективного применения приемов «демонстрации возможностей» при раскрытии двух убийств, весьма сложных с точки зрения доказывания.

Имея к моменту допроса лишь весьма косвенные улики причастности подозреваемого Асеева к расследуемым убийствам, следователь решил провести предварительное исследование вещественных доказательств, а подозреваемого сделать его «участником». Дальнейшее следователь описывает так: «Мы взяли плащ болонью, изъятый при осмотре квартиры Асеева, и в его присутствии стали тщательно его осматривать. При этом мы обратили внимание на то, что в области правой лопатки мел настолько глубоко проник в ткань, что счистить его не удалось. Показывая плащ Асееву, мы рассуждали о механизме образования этого пятна. Включившись в наш разговор, Асеев подтвердил, что действительно пытался вычистить мел на плаще, но это ему не удалось. <...> Однако Асеев заявил, что испачкал плащ мелом у себя в коридоре, когда пьяным возвращался домой.

Здесь лее, при Асееве, было принято решение о незамедлительном изъятии соскобов мела в коридоре и в комнате его квартиры.

На вопрос Асеева, зачем это делается, ему объяснили, что со-скобы мела с забора у места убийства Багмы уже взяты, а в его квартире образцы мела не отобраны, и разъяснили возможности судебно-химической экспертизы, которая сможет определить, откуда происходит мел на его плаще — из его квартиры или с места происшествия.

Затем лист растения из кармана его плаща сопоставили с образцами листьев акации с того лее места убийства. Асеев спросил: «Для чего это?» Ему объяснили возможности ботанической экспертизы.

Далее мы предъявили Асееву окурки папирос с места убийства Дол-мановой, обратив внимание на то, что и он курит папиросы «Волна», а затем начали сопоставлять изломы мундштука на этих окурках и тех, которые были найдены у него дома. Асеев объяснил, что заламывать мундштук таким образом мог не только он, но и любой другой курящий. Не возражая против этого, ему объяснили, что судебно-медицинская (биологическая) экспертиза по остаткам слюны, на окурках определит ее группу, и здесь же отобрали образцы слюны у Асеева. Затем мы сообщили допрашиваемому, что обнаружьиш у него дома спички с красной воспламеняющейся массой и такую же спичку нашли на трупе Долмановой и сообщили о возможностях судебно-химической экспертизы в этом плане».

Таким образом, тактические приемы убеждения группы «демонстрации возможностей» научных средств и методов расследования могут быть связаны: а) с осмотром вещественных доказательств с участием • допрашиваемого; б) с разъяснением ему возможностей назначенной или предполагаемой к назначению экспертизы; в) с изъятием образцов у допрашиваемого или с его участием в определенных местах (на месте происшествия, по месту жительства допрашиваемого и т. п.) с разъяснением ему целей и возможностей их экспертного исследования.

В отдельных случаях «демонстрация возможностей» может быть основана на предполагаемом (а иногда и заведомо известном) получении негативного результата от проведения определенного следственного действия с участием конфликтующего со следователем лица. Как показывает практика, такую «демонстрацию возможностей» целесообразно проводить при проверке показаний допрашиваемого о месте сокрытия трупа, орудий преступления и иных вещественных доказательств.

Тактические приемы «демонстрации возможностей» целесообразно использовать также при установлении на момент допроса способа совершения или сокрытия длящихся или повторных преступлений.

При расследовании дела о получении взяток за незаконную прописку работником паспортного отделения К. следователь на момент допроса подозреваемого располагал сведениями о фактах получения им взяток от Э. и Ш. Изъяв документы о прописке названных лиц, осмотрев их и допросив ряд свидетелей, следователь установил способ сокрытия К. фактов незаконной прописки: в формах № 15 на прописку Э, и Ш. он учинил подложные подписи о согласии на их прописку от имени совершеннолетних жильцов квартир, в которых имелись излишки жилплощади. При допросе подозреваемого следователь ознакомил его с добытыми доказательствами по этим двум фактам и разъяснил, что он намерен изъять все документы о прописке граждан в квартирах, в которых имелись излишки жилплощади и где разрешение на прописку давалось им К., допросить квартиросъемщиков о том, давали ли они согласие на прописку указанных в документах лиц, знают ли они граждан, прописанных на их жилплощади. «Продемонстрировав» такие возможности, следователь выразил свое убеждение, что этим путем он сможет установить и другие факты получения К. взяток. Использование этого приема убеждения дало положительные результаты: К. не только полностью признал получение взяток от Э. и Ш. (что составляло основную тактическую задачу следователя на данном этапе расследования), но и назвал еще ряд граждан, незаконную прописку которых за взятки он скрыл тем же способом.

Возможны и другие самые разнообразные ситуации, в которых целесообразно использовать тактические приемы «демонстрации возможностей расследования» как средства убеждения допрашиваемого. Основной же принцип их применения, на наш взгляд, заключается в том, что и положительный результат воздействия не исключает необходимости производства следственных действий, возможности которых «демонстрировались» допрашиваемому (за исключением, может быть, проведения в дальнейшем очных ставок) для объективного установления тех или иных фактов.

Применение описанных приемов убеждения, как правило, не только позволяет побудить конфликтующего со следователем допрашиваемого изменить линию своего поведения в желательном для следователя на-

правлении, но и облегчает дальнейший психологический контакт с ним, даже если непосредственная цель применения этих приемов не была достигнута (иными словами, если допрашиваемый не счел «демонстрацию возможностей» убедительной для себя и не дал правдивых показаний). Допрашиваемый убеждается, что следователь ведет расследование «с открытым забралом», твердо убежден в правильности своих логических рассуждений, в возможности установить искомые обстоятельства независимо от его показаний.

Другим распространенным приемом убеждения допрашиваемого с целью изменения его поведения в конфликтной ситуации, но уже рассчитанным больше на эмоциональную сферу психики, является обращение к положительным личным качествам допрашиваемого. Примеры использования такого вида убеждения в разнообразных его формах многочисленны и широко известны. Это позволяет в рамках настоящей работы ограничиться лишь общей рекомендацией о целесообразности и эффективности их использования следователем для предупреждения и разрешения конфликтных ситуаций при допросе, и не только как средства получения правдивых показаний, но и как первой «ступени» к перевоспитанию правонарушителя. Действительно, изменение правонарушителем своего поведения на допросе под влиянием обращения к его положительным качествам и свойствам убедительно, на наш взгляд, свидетельствует о том, что именно они преобладают в его эмоциональной сфере.

Один из первых «задокументированных» случаев использования положительных свойств личности в судопроизводстве связан с именем ветхозаветного царя Иудеи Соломона (900-е годы до н. э.): две женщины утверждали, что именно она — мать ребенка. « И сказал царь: эта говорит: мой сын живой, а твой сын мертвый; а та говорит: нет, твой сын мертвый, а мой живой. И сказал царь: подайте мне меч ... рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой. И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! Отдайте ей этого ребенка живого и не умерщвляйте его. А другая говорила: пусть же не будет ни мне, ни тебе, рубите. И отвечал царь и сказал: отдайте этой живое дитя, и не умерщвляете его: она — его мать» (3 Цар., 3).

Существует, однако, проблема возможности применения тактических приемов разрешения конфликтных ситуаций допроса, основанных

на использовании так называемых слабых мест в психике допрашиваемого: повышенной вспыльчивости, тщеславия, жадности, беспринципности, чувства мести, ревности и подобных нежелательных в психологической структуре личности состояний.

Рассмотрим этот вопрос более подробно на примере тактического приема, именуемого в криминалистической литературе «разжиганием конфликта», допустимость которого вызывает наиболее резкие возражения у многих специалистов в области судебной этики. Сущность этого приема заключается в том, что допрашиваемого убеждают дать правдивые показания, разъясняя ему содержание показаний, например, его соучастников, возлагающих на него основную ответственность за преступление, отводящих ему, возможно, и не соответствующую истине руководящую роль в преступлении, и рассказывая о другом подобном поведении соучастников, не соответствующем его ожиданиям (например, о несправедливом дележе похищенного). Этот прием может быть реализован также путем сообщения допрашиваемому мнения о нем и его поведении близких ему лиц или, напротив, мнений о близких ему лицах и их поведении, не соответствующих бывшим у него до того представлениям об этом. Поясним сказанное примером из следственной практики.

Мещерякова, как предполагалось следствием, пыталась скрыть руководящую и организаторскую роль своего мужа в преступлениях, в совершении которых они оба обвинялись (кражи, поджоги). У Мещерякова было изъято письмо, написанное им в следственном изоляторе своей любовнице: «Я выберусь скоро, Людку посадят надолго. Думаю, нам с тобой до старости хватит блаженствовать — пить чай и смотреть телевизор, пока она дождется амнистии. Обработал я ее крепко. Она мне как кошка предана».

Это письмо следователь предъявил Мещеряковой. Дальнейшее он описывает следующим образом: «Мещерякова несколько раз прочитала письмо мужа, адресованное Маше-товароведу, потом пристально посмотрела в глаза следователя и, ни слова не говоря, взяла со стола авторучку, несколько листов бумаги и стала неторопливо писать — дала полные, объективные, изобличающие действительную роль мужа показания».

Допустимо ли применение указанного и аналогичных ему приемов «разжигания конфликта» при допросе в конфликтной ситуации с пози-

ций приведенных выше критериев допустимости тактических средств? Цель их применения ясна и нравственна — получение от допрашиваемого правдивых, соответствующих истине показаний. Имеет ли допрашиваемый в создаваемой в результате действий следователя ситуации свободу выбора линии своего поведения (что, как известно, принципиально важно при оценке допустимости любого тактического приема)? Безусловно, имеет: он может под воздействием этого приема свободно и осознанно не изменить своего отношения к предмету допроса или так же свободно и осознанно его изменить в желательном для следователя направлении. Далее. Содержит ли этот прием элементы обмана, насилия и других однозначно запрещенных законом и этикой методов воздействия? Нет, если сообщаемая следователем допрашиваемому информация — и это непременное условие допустимости всех тактических приемов — основана на имеющихся в распоряжении следователя данных (показаниях, фотоснимках, письмах, как в приведенном примере, и т. п.) и может быть «предъявлена» допрашиваемому.

С этих позиций допустимость рассматриваемых средств убеждения при допросе сомнений не вызывает. Но есть еще один и, на наш взгляд, главный вопрос, обоснованный ответ на который всецело обусловливает решение проблемы допустимости использования «слабых мест» в психике. Может ли применение подобных приемов привести к самооговору допрашиваемого или оговору им невиновных лиц? Будем реалистами — может. Самооговор может стать следствием отчаяния в связи со ставшим допрашиваемому известным нежелательным и, как правило, неожиданным для него как личности мнением о нем других лиц или таким же поведением близкого ему человека. Оговор невиновных лиц возможен, например, из-за желания отомстить за ставшее допрашиваемому известным неожиданное и нежелательное поведение тех или иных лиц, как в приведенном примере, или из-за желания «разделить» с кем-либо причиненный преступлением материальный ущерб, если используется присущее данному допрашиваемому свойство жадности, и т. п. Иными словами, тактические приемы, основанные на использовании «слабых мест» в психике допрашиваемого, не обладают свойством избирательности воздействия, а потому, на наш взгляд, не могут быть рекомендованы для применения в следственной практике (хотя в литературе более распространено противоположное мнение: А. П. Дербенев, Ф. В. Глазырин, В. М. Быков и др.).

Близкой по механизму воздействия к описанным выше, но несколько иной по своей психологической структуре является большая часть так называемых следственных хитростей (именуемых также «психологическими ловушками» или «тактическими комбинациями»). Сущность этих приемов сводится к воздействию на допрашиваемого путем маневрирования следователем имеющейся в его распоряжении информацией с целью свободного и осознанного изменения допрашиваемым своего отношения к предмету следственной ситуации и самого своего поведения в ней. Именно такая их направленность на свободное и осознанное изменение допрашиваемым мотивации своего поведения в конфликте и, как следствие этого, переход от сокрытия или умышленного искажения искомой информации к объективной передаче ее следователю позволяет считать, что «следственные хитрости» в большинстве своем являются не чем иным, как средствами, приемами убеждения, сочетаемыми в отдельных случаях с элементами принуждения (когда информация допрашиваемым передается без осознания ее значимости в собственных интересах).

Однако в связи с тем, что допустимость применения «следственных хитростей» при допросе имеет ряд принципиальных противников (М. С. Строгович, И. Ф. Пантелеев, Л. М. Ларин — в работах последних лет и др.), до рассмотрения конкретных вариантов их практического применения выскажем свое мнение о допустимости таких приемов, исходя из механизма их формирования и воздействия и определенных выше основных критериев допустимости тактических приемов допроса в целом.

Очевидно, что «следственные хитрости» применяются к лицам, в отношении которых с большой или достаточно высокой степенью вероятности можно предположить умышленное сокрытие или искажение имеющейся у них искомой информации. Допрашиваемый — субъект воздействий следователя в такой конфликтной ситуации, как уже отмечалось, может находиться в одном из следующих информационных состояний: он обладает искомой информацией, но желает ее скрыть или исказить; он не обладает искомой информацией; он воспринял или воспроизводит ее с непреднамеренными искажениями (для удобства изложения далее будем обозначать указанные состояния соответственно 1-е, 2-е, 3-е). Теоретически вероятность нахождения допрашиваемого в любом из данных состояний, пока не доказано обратное, равно-

значна, хотя, естественно, на практике у следователя обычно имеются некоторые данные, увеличивающие или уменьшающие вероятность нахождения конкретного лица в определенном информационном состоянии.

«Следственные хитрости» как раз и являются приемами, с помощью которых следователь предпринимает попытки выяснить действительное информационное состояние допрашиваемого и в случае установления нахождения его в 1-м из указанных состояний перевести допрашиваемого в состояние выдачи искомой объективной информации или готовности к этому.

Чтобы осознать такую роль «следственных хитростей», следует, видимо, хотя бы вкратце напомнить, как формируется, на чем основывается установка допрашиваемого на дачу либо правдивых, либо заведомо ложных показаний. В первую очередь это, естественно, обусловливается интересами допрашиваемого, его отношением к расследуемому делу и к факту совершения преступления. В соответствии с этим лицо в принципе решает для себя либо объективно передать следователю имеющуюся у него информацию о предмете допроса, либо скрыть или исказить ее. На окончательное же определение линии поведения допрашиваемого, безусловно, оказывает существенное влияние следующий фактор: допрашиваемый, исходя из своих интересов в судопроизводстве, вынужден учитывать действительное или возможное знание следователя об этом же объекте (фактах и обстоятельствах, составляющих предмет допроса) и об источниках информации следователя о нем. Тем самым, допрашиваемый в подобных ситуациях активно прибегает к рефлексии, «думает за следователя», строит мысленную модель знания следователя об объекте. В свою очередь, следователь полагает, что допрашиваемый находится в одном из указанных, но, как правило, достоверно следователю неизвестном информационном состоянии.

Желая перевести допрашиваемого в состояние выдачи или готовности к выдаче информации об объекте (если, разумеется, он ею обладает), и, решив с этой целью прибегнуть к «хитрости», следователь исходит из цепи предложений, носящих в целом также рефлексивный характер. Отправным их пунктом является предположение о том, что линия поведения допрашиваемого будет обусловливаться рассмотренными выше взаимосвязанными факторами: психологической установкой

личности на дачу правдивых или ложных показаний и моделью допрашиваемого о знаниях следователя по существу предмета допроса (знает ли следователь истину по обстоятельствам, составляющим предмет допроса, есть ли у него доказательства, опровергающие избранную допрашиваемым линию поведения и изобличающие его во лжи, и т. д.).

Таким образом, перевод допрашиваемого в желательное для следователя информационное состояние возможен, на наш взгляд, лишь при изменении как минимум одного из названных факторов. Ни в какой степени не преуменьшая значения использования в ходе допроса предполагаемой сугубо субъективной установки личности допрашиваемого с целью ее изменения в желаемом направлении, все же считаем, что «следственные хитрости» являются средством попытки изменения второго фактора — предполагаемого допрашиваемым знания следователя о предмете допроса. Это связано с тем, что данный фактор в значительно большей степени, чем первый, формируется на объективных (а также вероятностных, принятых в ходе рефлексивных рассуждений) логических посылках, как правило, несложно поддающихся выявлению следователем в ходе его собственных рефлексивных рассуждений, а потому и моделированию. Основанные на этих рассуждениях «следственные хитрости» как раз и служат способом возможной трансформации модели допрашиваемого о знании (или незнании) следователя по существу предмета допроса в желательном для следователя направлении.

В основе их воздействия лежит такая закономерность психической деятельности человека, выявленная и изученная психологией: процесс мышления человека, формирование его знания и линия его поведения во многом зависят от воздействия на лицо различных внешних сигналов, имеющих информационную природу (зрительных, слуховых и т. п.). Такие сигналы выступают в качестве импульса-раздражителя нервной системы человека. На основе анализа протекания событий в прошлом и получаемых при этом импульсов-раздражителей человек предвосхищает будущие значения афферентных (нервных) импульсов. И это в основном является регулятором его поведения. В момент изменения импульса-раздражителя афферентные импульсы перестают соответствовать экстраполируемым (предполагаемым) значениям сигналов; в результате возникают импульсы рассогласования и появляется ориентировочная реакция. Модель знания субъекта (в нашем случае допрашиваемого о знани-

ях, которыми, на его взгляд, обладает следователь) нарушается и ее влияние на условно-рефлекторный механизм торможения и установку на определенное поведение (в нашем случае — на сокрытие или искажение допрашиваемым имеющейся у него информации) ослабевает.

По сути дела, «следственная хитрость» и выступает в качестве искусственного информационного импульса рассогласования, вносимого следователем в модель допрашиваемого о его (следователя) знании об объекте, обусловившую определенное поведение лица на допросе. Однако при этом необходимо учитывать, что следователь, прибегая к «хитрости», вынужден исходить, как правило, из минимальной или недостаточной информации об объекте (предмете допроса), домысленной им в процессе рефлексивных рассуждений за допрашиваемого, а потому информация, заложенная в приеме, может быть как достаточно убедительной и адекватной ситуации допроса, так и ошибочной полностью или в существенных своих частях.

Рассмотрим возникающие в этом случае варианты, ибо от того, как будет «работать» «следственная хитрость», если информация, в ней заложенная, ошибочна, и зависит, на наш взгляд, решение вопроса о допустимости «следственных хитростей». Теоретические рассуждения будем пояснять на ставшем уже хрестоматийным примере из следственной практики, приводимом в работах Л. М. Карнеевой, А. Б. Соловьева и других авторов.

Ошенкова, похитившая с предприятия золотой песок, показала, что продала его Васирову, который хранил золото в баночке из-под валидола. Последний приобретение золота у Ошенковой отрицал.

Таким образом, на данном этапе расследования следователь располагал показаниями Ошенковой о продаже ею золотого песка Васирову (условно обозначим этот как факт 1) и ее же показаниями о хранении Васировым золота в баночке из-под валидола (факт 2). Отметим, что вероятность истинности или ложности сообщенных Ошенковой сведений равна: оба факта могут быть правдивыми, и оба они могут быть ложными. В то же время первый факт может быть правдивым, а второй — ложным.

Но в тактическом отношении второй факт, безусловно, более ценен, и его можно использовать для формирования «следственной хитрости», чему должны предшествовать примерно такие рефлексивные рассуждения следователя: Васиров допрошен и отрицает скупку золота,

значит он либо золота не скупал, либо уверен в невозможности для следователя доказать приобретение им золота у Ошенковой, на чем в последнем случае и основана линия его поведения — установка к даче ложных показаний и отрицанию этого факта.

Но Васиров не имеет сведений, что следователю известно о хранении им золотого песка в баночке из-под валидола. Поэтому, рассуждает следователь, при определении линии своего поведения Васиров скорее всего не принимает в расчет возможные знания следователя об этом факте.

Вызвав Васирова, следователь открыл сейф и достал из него баночку из-под валидола. Заметив, что этот предмет привлек внимание Васирова, следователь сказал: «Нет. Это не валидол...»

Баночка из-под валидола и приведенные слова следователя и явились импульсом-раздражителем рассогласования модели Васирова о знании следователя. Рассмотрим возможные воздействия этого тактического приема с учетом следующих вариантов: 1. Васиров находится в 1-м из названных выше информационных состояний. 2. Васиров находится во 2-м состоянии (с учетом имеющейся в данном случае информации Васиров не может находиться в 3-м состоянии по нашей классификации). 3. В информации, заложенной в приеме, есть существенные ошибки в связи с тем, что: а) показания Ошенковой полностью ложны; б) они ложны или ошибочны в отношении хранения Васировым золота в баночке из-под валидола.

Если Васиров находится во 2-м состоянии и справедливо предположение, указанное в п. За, то, естественно, знанием об объекте он не располагает и рефлексивная модель следователя о его знании на этот счет ошибочна, ибо построена с учетом нахождения Васирова в 1-м состоянии. В таком случае проведенный следователем прием никак не может подействовать как импульс-раздражитель рассогласования для построенной модели и перевести Васирова в состояние выдачи информации, поскольку он, повторим, ею не располагает. Иными словами, тот факт, что следователь достал из сейфа баночку из-под валидола и произнес приведенные слова, не привлечет к себе особого внимания Васирова и уж, во всяком случае, не может привести его к самооговору.

Если же Васиров находится в 1-м состоянии, но справедливо предположение, отраженное нами в п. 36, то прием также не «сработает»,

не явится импульсом-раздражителем рассогласования для модели Ва-сирова о знаниях следователя. Однако и здесь использование этого приема не приведет к каким-либо отрицательным последствиям.

И в то же время, в других случаях, если информация, заложенная в приеме, окажется полностью или в существенной части ошибочной, это не только не изменит линии поведения допрашиваемого в желательном для следователя направлении, но и упрочит его нахождение в 1-м состоянии, что, безусловно, следует иметь в виду при принятии решения об использовании «хитрости».

И, наконец, если Васиров находится в 1-м состоянии и информация Ошенковой правдива, то с большой степенью вероятности данный прием явится необходимым импульсом-раздражителем для рассогласования модели Васирова о знаниях следователя, внесет в нее желаемый диссонанс и приведет Васирова к выдаче искомой следователем информации, даче им правдивых показаний по существу предмета допроса.

«Золото! — перебил его Васиров, — Золото!»

Необходимо также иметь в виду, что и при весьма вероятном и даже достоверном значении информации, заложенной в «следственной хитрости», использование ее может не привести к желаемому эффекту, что, однако, нельзя расценивать как безусловное нахождение допрашиваемого во 2-м состоянии. Дело в том, что на линию его поведения влияют многочисленные субъективные психофизиологические факторы: особенности темперамента, быстрота реакции на внезапные раздражители, острота рефлексии, толерантность к стрессу, эмоциональная стабильность и т. п.

Очень точно овладение преступником «хитростью» описал Ф. М. Достоевский в «Преступлении и наказании». Порфирий Петрович разговаривает с Расколъниковым:

«...вот в чем дело-с, вся-то сутъ-с: проходя тогда по лестнице ... позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?

— В восьмом, — отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же секунду, что мог бы этого не говорить.

— Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы во втором-то этаже, в квартире-то отворенной — помните? — двух работников или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..

232 . .

— Красильщиков? Нет, не видел... —медленно и как бы роясь в воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом своим и замирая от муки поскорее бы отгадать, в чем именно ловушка, и не просмотреть бы чего? — Нет, не видал, да и кварти-"ры такой, отпертой, что-то не заметил... а вот в четвертом этаже

(он вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник один переезжал из квартиры...<...>

— Да ты что же! — крикнул вдруг Разумихин, как бы опомнившись и сообразив, — да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?»

Применяя приемы из группы «следственных хитростей», следователь не лжет, он маневрирует имеющейся в его распоряжении информацией; он действительно использует ее хитро, но не в обыденном смысле понятия хитрости, а в том, которое вкладывал в него великий диалектик Гегель. «Разум, — писал он, — столь же хитер, сколь могуществен. Хитрость состоит вообще в опосредствующей деятельности, которая, позволив объектам действовать друг на друга соответственно их природе и истощать себя в этом воздействии, не вмешиваясь вместе с тем непосредственно в этот процесс, все же осуществляет лишь свою собственную цель».

Основные варианты применения следователем при допросе в строго конфликтной ситуации «следственных хитростей», направленных на получение правдивых показаний, достаточно подробно разработаны такими видными криминалистами, как Р. С. Белкин, И. Е. Быховский, А. В. Дулов, Л. М. Карнеева, А. Р. Ратинов и др. Например, А. Р. Ратинов предложил девять таких вариантов; И. Е. Быховский, придерживаясь в целом той же концепции, объединил их в четыре более укрупненные группы, которые мы и рассмотрим более подробно.

1. Приемы, направленные на сокрытие намерений следователя относительно целей допроса.

Применяя приемы этой группы, следователь временно скрывает основную цель допроса, смещает его акценты на выяснение обстоятельств, непосредственно не представляющих интереса по расследуемому делу, рассчитывая, однако, при этом косвенным образом получить показания об обстоятельствах, составляющих предмет до* проса. Рассуждает следователь при этом примерно так: «Мне нужно выяснить, где Иванов находился в момент совершения преступления.

Если он его действительно совершил, то, очевидно, готов ответить на прямо поставленный об этом вопрос и даже, может быть, приготовил себе алиби. Однако если я смещу акценты и начну выяснять, где он находился в интересующее меня время, но не в связи с расследуемым преступлением, а в связи с каким-либо совершенно иным событием, не имеющим отношения к Иванову, он, обосновывая свою непричастность к нему, возможно, назовет действительное место своего нахождения в это время. И возможно, — конечно, если он причастен к совершению расследуемого мною преступления, — это будут интересующие меня место и время, так как он будет полагать, что они-то как раз следователя не интересуют». Проиллюстрируем сказанное примером из следственной практики, приведенным в одной из работ А. Р. Ратинова.