Философского

знания

Попытаюсь начать с того, на чем я остановился ранее... Ты же, Клиний, - продолжал я, - напомни мне, на чем мы тогда остановились.

Как мне кажется, вот на чем: мы пришли к выводу, что необходимо философствовать. Не так ли?

- Да, - отвечал он.

- Философия же - это приобретение знания; как по-твоему? - спросил я.

- Да, - отвечал он.

- Какое же мы собираемся приобрести знание, если правильно к этому приступить? Не то ли, попросту говоря, что принесет нам пользу?

- Несомненно, - сказал он.

- Ну а принесло бы нам какую-то пользу умение обнаруживать, обходя землю, большие залежи золота?

- Быть может, - отвечал он.

- Но ведь перед этим, - возразил я, - мы установили, что ничего бы не выгадали, даже если бы без хлопот и раскопок у нас в руках оказалось все золото... Ведь коли бы мы не знали, как использовать золото, то ясно, что от него не было бы никакой пользы. Припоминаешь ли? - спросил я.

- Конечно, - отвечал он, - припоминаю.

- Точно так же, видимо, и от любого другого знания не будет никакой пользы - ни от умения наживаться, ни от врачебного искусства, ни от какого иного, если кто умеет что-либо делать, пользоваться же сделанным не умеет. Разве не так?

Клиний согласился. <…>

- Следовательно,... - продолжал я, - мы нуждаемся в таком знании, в котором сочеталось бы умение что-то делать и умение пользоваться сделанным.

- Это ясно, - отвечал он.

- Значит, как видно, нам вовсе не нужно становиться искусными в изготовлении лир и сноровистыми в подобном умении. Ведь здесь искусство изготовления и искусство применения существуют порознь, хотя и относятся к одному и тому же предмету, ибо искусство изготовления лир и искусство игры на них весьма отличаются друг от друга. Не так ли?

Он согласился. <…>

- Но, во имя богов, - сказал я, - если мы изучим искусство составления речей, то именно приобретение этого искусства сделает нас счастливыми?

- Я этого не думаю, - отвечал Клиний, схватив мою мысль.

- А как ты можешь это обосновать? - спросил я.

- Я знаю некоторых составителей речей, не умеющих пользоваться собственными речами, которые сами они сочинили, подобно тому как изготовители лир не умеют пользоваться лирами. В то же время есть другие люди, умеющие пользоваться тем, что первые приготовили, хотя сами приготовить речи не умеют. Ясно, что и в деле составления речей искусство изготовления - это одно, а искусство применения - другое.

- Мне кажется, - сказал я, - ты достаточно веско доказал, что составление речей - это не то искусство, обретя которое человек может стать счастливым. А я уж подумал, что здесь-то и явится нам знание, которое мы давно ищем. Ведь... сочинители речей, кажутся премудрыми, и искусство их - возвышенным и волшебным. Да и неудивительно: оно как бы часть искусства заклинаний и лишь немного ему уступает. Только искусство заклинателей - это завораживание гадюк, тарантулов, скорпионов и других вредных тварей, а также недугов, а искусство сочинителей речей - это завораживание и заговор судей, народных представителей и толпы. Или ты думаешь иначе? - спросил я.

- Нет, я думаю то же, что ты говоришь, - отвечал он.

- Так к чему же, - спросил я, - мы еще обратимся? К какому искусству?

- Что-то я не соображу, - отвечал он.

- Но, - вставил я, - кажется, я нашел!

- Что же это? - спросил Клиний.

- Мне представляется, - отвечал я, - что искусство полководца, более чем какое-либо другое, если им овладеть, может сделать человека счастливым.

- А я так не думаю.

- Почему? - спросил я.

- Да ведь оно напоминает искусство охоты - только на людей.

- Ну и что же? - спросил я.

- Никакое охотничье искусство, - отвечал он, - не идет далее того, чтобы схватить, изловить. А после того как дичь, за которой охотятся, схвачена, звероловы и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают свою добычу поварам; а геометры, астрономы и мастера счета, которые тоже ведь охотники, ибо не создают сами свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют существующие, - они... передают диалектикам заботу об использовании своих находок.

- Значит, прекраснейший и мудрейший Клиний, вот как обстоит дело?

- Конечно. И стратеги, - продолжал он, - таким же точно образом, когда захватят какой-либо город или военный лагерь, передают их государственным мужам, ибо сами они не умеют воспользоваться тем, что захватили... И если нам необходимо искусство, которое, сделав какое-то приобретение, создав что-либо или изловив, само же и умеет этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас счастливыми, то надо искать какое-то иное искусство, не полководческое.

К р и т о н. Что ты говоришь, Сократ? Этот юнец мог произнести такие слова?

С о к р а т. А ты не веришь этому, Критон?

К р и т о н. Клянусь Зевсом, нет. Я думаю, что, если он такое сказал, он не нуждается в обучении ни у Евтидема, ни у кого-либо еще из людей... Но после того какое еще искусство вы рассмотрели? И нашли вы или не нашли то, ради чего предприняли изыскание?

С о к р а т. Где же, дорогой мой, найти! Наоборот,... когда мы дошли до царского искусства и стали исследовать, доставляет ли оно кому-либо счастье, то, подобно заблудившемся в лабиринте, подумали было, что мы уже у самого выхода; и вдруг, оглянувшись назад, мы оказались как бы снова в самом начале пути, заново испытав нужду в том, с чего начались наши искания.

- Как же это случилось с вами, Сократ?

- Сейчас скажу. Показалось нам, что государственное и царское искусство - это и есть то, что мы ищем... Именно этому искусству, подумали мы, и военное дело, и другие искусства передоверяют руководить тем, что сами они создают, - единственному знающему, как всем этим пользоваться. <…>

К р и т о н. Но разве не верно показалось вам это, Сократ?

С о к р а т. Ты рассудишь сам, Критон, если соблаговолишь послушать меня.... Мы снова принялись за рассмотрение примерно так: “Ну а царское искусство, руководящее всем, само-то оно что-нибудь для нас производит? Или ничего?...”... Не приводит ли тебя этот вопрос в некоторое смущение?

К р и т о н. Да, клянусь Зевсом, Сократ.

С о к р а т. Точно так же и нас, Критон. Но ведь, насколько ты знаешь, если оно - то самое, какое мы ищем, оно должно приносить пользу.

К р и т о н. Несомненно.

С о к р а т. Не должно ли оно доставлять нам некое благо?... Благо, которое, как мы согласились с Клинием, должно быть не чем иным, как неким знанием.

К р и т о н. Да, ты это говорил.

С о к р а т. Но другие дела, которые кто-то мог бы счесть задачей государственного искусства, их ведь множество: например, делать граждан богатыми, свободными и умиротворенными - все это оказалось ни благом, ни злом. Искусство это должно делать нас мудрыми и передавать нам знание, коль скоро оно хочет быть полезным и делать людей счастливыми... Но всех ли и во всем делает оно достойными? И может ли оно передать всякое знание - и сапожничье, и плотничье, и любое другое?

К р и т о н. Нет, Сократ, этого я не думаю.

С о к р а т. Ну а какое же знание может оно передать? И какую мы можем извлечь из этого знания пользу? Ведь оно не должно быть творцом ни одного из тех дел, что не плохи и не хороши, и не должно передавать никакого иного знания, кроме себя самого. <…>

К р и т о н. Да, клянусь Зевсом, Сократ, в ужасном оказались вы тупике!

С о к р а т. Вот я и сам, Критон, когда попал в это трудное положение, на все лады стал молить обоих наших гостей,... призывая их спасти нас - меня и мальчика... и... совершенно серьезно нам показать, что это за наука, изучая которую мы бы достойно прожили оставшуюся часть жизни.

К р и т о н. Ну и как? Пожелал вам это показать Евтидем?