ЭПИЧЕСКИЙ ТЕАТР

Термин "эпический театр" казался многим внутренне противоречивым, так

как, согласно Аристотелю, было принято считать, что эпическая и

драматическая формы в корне отличны друг от друга. Различие видели; отнюдь

не в том, что одна из форм обращена к живым зрителям, а другая пользуется

посредничеством книги; такие эпические произведения, как поэмы Гомера или,

песни средневековых певцов, были одновременно и театральным зрелищем, а

драмы вроде "Фауста" Гете или "Манфреда" Байрона, как известно, наиболее

действенны именно как книги для чтения. Различие между драматической и

эпической формой уже со времен Аристотеля видели в различии структуры, в

различии построения, закономерности которого изучаются в двух разных

областях эстетики. Построение это зависело от различных способов, которыми

произведение подавалось публике: в одном случае, посредством сцены, в другом

- посредством книги; однако независимо от этого существовали еще

"драматическое начало" в эпических произведениях и "эпическое начало" в

произведениях драматических. В прошлом веке в буржуазном романе развилось

немало драматических элементов: например, концентрированность сюжета, а

также взаимозависимость отдельных частей. Драматическое начало

характеризовалось известной страстностью изложения, резким выделением

сталкивающихся, противоборствующих сил. Эпический автор Деблин дал

превосходное определение эпосу, сказав, что, в отличие от драматического

произведения, произведение эпическое можно, условно говоря, разрезать на

куски, причем каждый кусок сохранит свою жизнеспособность.

Здесь не место вдаваться в рассуждения о том, в силу каких именно

причин противоречия между эпическим и драматическим, которые казались

непреодолимыми, утратили свою безусловность. Достаточно указать на то, что

уже благодаря техническим достижениям оказалось возможным ввести в

драматическое представление повествовательные элементы. Использование

экрана, механизмов и кино усовершенствовало оборудование сцены, и все это

произошло в историческую эпоху, когда важнейшие события в человеческом

обществе уже нельзя было представить с той простотой, как это делалось

прежде; в эпоху, когда люди материализовали движущие силы или подчиняли

действующих лиц силам невидимым, метафизическим.

Для того чтобы события общественной жизни стали понятны, необходимо

было широко показать зрителю общественную среду во всей ее значительности.

Разумеется, прежняя драма тоже показывала общественную среду, но там

среда не являлась самостоятельной стихией; целиком подчиняясь главному герою

драмы, она была представлена лишь через реакцию на нее главного героя. Для

зрителя это было все равно, что наблюдать бурю, видя не ее самое, а суда,

бороздящие воды, л паруса, кренящиеся под напором ветра. Теперь же в

эпическом театре общественная среда должна была выступить как элемент

самостоятельный.

Сцена стала повествовать. Теперь уже рассказчик не исчезал с

исчезновением четвертой стены. Фон тоже принимал теперь активное участие в

представляемых событиях, взывая с помощью титров к аналогичным событиям,

опровергая или подтверждая высказывания действующих лиц документами,

демонстрируемыми на экране; подкрепляя отвлеченные рассуждения конкретными,

чувственно ощутимыми цифрами; усиливая пластически выразительные, но

незначительные события изречениями и фактами. Актеры тоже перевоплощались не

полностью - они сохраняли известную дистанцию между собой и изображаемым

персонажем, более того, вызывали в зрителе критическое отношение к

персонажу.

Отныне зрителю уже нельзя посредством простого вживания в душевный мир

действующих лиц отдаваться своим эмоциональным переживаниям без всякой

критики (и, значит, без всяких практических результатов). Все темы и события

спектакля подвергаются очуждению. Такому очуждению, которое необходимо,

чтобы понять их. А когда люди имели дело с "само собой разумеющимся", они

просто отказывались от всякого понимания.

"Обыденное" получило элементы, бросающиеся в глаза. И только так могли

стать очевидны законы, причины, следствия. Поступки людей следовало показать

такими, но в то же время следовало показать, что они могут быть и совеем

другими.

То были большие изменения.

Созерцая переживания героя, зритель драматического театра говорит: "Да,

это я тоже уже переживал. И я таков. Это естественно. Так будет всегда. Горе

этого человека потрясает меня, потому что у него нет выхода. Это великое

искусство: здесь все само собой разумеется. Я плачу вместе с теми, кто

плачет, я смеюсь вместе с теми, кто смеется".

Зритель эпического театра говорит: "Этого я бы не подумал. Так делать

нельзя. Это в высшей степени удивительно, почти неправдоподобно. Этому надо

положить конец. Горе этого человека потрясает меня, потому что у него

все-таки есть выход. Это великое искусство: здесь нет ничего само собой

разумеющегося. Я смеюсь над теми, кто плачет, я плачу над теми, кто

смеется".