Рассказ к "Дивергенту". 4 страница

— Основные законы татуажа, — начинает Тори, — чем меньше твоя жировая прослойка или чем ты костлявее в месте нанесения татуировки, тем больнее тебе будет. Первую картинку стоит набивать… я даже не знаю, на руке или…

— Или на заду, — предлагает Зик, фыркнув от смеха.

Тори хмурится.

— Обычно первую татуировку там не делают. Да и последнюю тоже.

Я кошусь на парня, который бросил мне вызов. У него — непроницаемое лицо. Я понимаю, чего он ждет и на что надеются они все — что я набью что-нибудь маленькое на плече или на ноге, — то, что легко спрятать. Я бросаю взгляд на стену с символами. Один из них меня особенно привлекает — искусное изображение пламени.

— Вот эту, — заявляю я, указывая на рисунок.

— Понятно, — отвечает Тори. — Уже придумал, где?

У меня на колене — глубокий шрам, полученный еще в детстве от падения на тротуаре. Мне всегда казалось глупым, что та боль, которую я испытал, не оставила на мне видимых отметин. Иногда, не имея доказательств, я начинал сомневаться, что действительно прошел через это, — спустя время воспоминания становились смутными. Мне хочется иметь своего рода знак, свидетельствующий о том, что хотя раны и заживают, они не исчезают. Они — всегда и везде со мной, таков порядок вещей. Вот чем будет для меня первая татуировка — шрамом. И меня вполне устраивает подобный расклад. Тату должна запечатлеть самое худшее воспоминание, связанное с физической болью, которое у меня есть. Я кладу руку на грудную клетку, думая о синяках, которые были там, и о страхе за свою жизнь, который я чувствовал в те давние моменты. У моего отца была череда плохих ночей сразу после смерти матери.

— Ты уверен? — спрашивает Тори. — Возможно, ты выбрал самое болезненное место на теле.

— Ну и хорошо, — отвечаю я и сажусь в кресло.

Толпа лихачей улюлюкает и передает по кругу уже другую фляжку — бронзовую, крупнее предыдущей.

— Значит, сегодня у нас здесь мазохист. Отлично. — Тори садится на стул и надевает резиновые перчатки.

Я пододвигаюсь вперед и задираю рубашку. Тори протирает мои ребра ватой со спиртом. Она почти закончила, но внезапно морщит лоб и касается моей кожи кончиком пальца. Спирт щиплет мою не зажившую рану, и я вздрагиваю.

— Откуда все это, Четыре? — спрашивает Тори.

Я поднимаю глаза и замечаю, что Амар очень мрачен.

— Он у нас неофит, — поясняет он. — Они вечно ходят в порезах и синяках. Ты пока не видела, как они хромают. Грустное зрелище.

— У меня на колене гигантский синяк, — вступает Зик. — Отвратительного синего цвета…

Зик закатывает штанину, чтобы продемонстрировать присутствующим свой синяк, и неофиты тут же начинают показывать свои ссадины и шрамы.

— Этот я получил, когда меня скинули с зиплайна [Гравитационное устройство, состоящее из кабелей и блоков, размещенное между двумя точками, которое изначально было создано для быстрой доставки людей и грузов через каньоны, реки и непроходимые области в отдаленных районах Китая и тропических лесах Коста-Рики. В настоящее время зиплайн используется в качестве аттракциона и представляет собой спуск по натянутым над оврагами металлическим тросам от одной платформы до другой. Зиплайн также известен под следующими названиями — «сильный наклон», «летучая лисица» и «тирольская переправа».].

— А ты в меня ножом попал, когда у тебя рука дрогнула во время метания ножей, и теперь мы в расчете.

Тори пристально смотрит на меня пару секунд, и я уверен, что она не поверила Амару, но решила не поднимать щекотливую тему. Вместо этого она включает жужжащую иглу. Амар вручает мне флягу. Алкоголь до сих пор жжет мне горло, а игла касается моих ребер. Я опять вздрагиваю, но почему-то боль меня не пугает.

Я ею наслаждаюсь.

* * *

На следующий день, когда я просыпаюсь, у меня все болит. Особенно голова. О Господи, моя голова!

Эрик устраивается на краю матраса моей кровати и завязывает шнурки. Кожа вокруг кольца на его губе красная — наверное, он проколол ее недавно. А я даже не обращал внимания на его пирсинг.

Он пялится на меня:

— Выглядишь паршиво.

Я сажусь, и от быстрого движения в черепе стучит еще сильнее.

— Надеюсь, когда ты проиграешь, ты не будешь оправдываться своим похмельем, — говорит Эрик немного насмешливо. — Потому что я в любом случае тебя сделаю.

Он поднимается, потягивается и выходит из спальни. Сперва я не шевелюсь, обхватив голову руками, а затем встаю, чтобы принять душ. Из-за татуировки на боку мне приходится мыть только половину тела. Лихачи просидели со мной несколько часов, ожидая, пока мне доделают тату, и к тому моменту, когда мы ушли, все фляжки были пусты. Тори одобрительно подняла вверх большой палец, когда я поковылял из салона, а Зик положил руку мне на плечо и сказал:

— Я думаю, теперь ты настоящий лихач.

Вчера вечером я расслабился. Сейчас я хочу, чтобы мой разум снова стал сосредоточенным. Я жажду вернуть свою решительность, хочу, чтобы крохотные человечки с молотками исчезли из моего мозга. Я долго стою под прохладной водой, потом смотрю на часы на стене в ванной. Десять минут до боя. Я опоздаю. И проиграю. Как и сказал Эрик.

Я давлю рукой на лоб, пока бегу в тренажерный зал, буквально выпрыгивая из ботинок. Когда я влетаю туда, неофиты, перешедшие из других фракций, и неофиты-лихачи уже стоят по краям зала. Амар занял место в центре ринга. Он сверяется с наручными часами и критически вздергивает брови.

— Как мило, что ты все-таки к нам присоединился, — говорит он. По выражению его лица я понимаю, что вчерашнее панибратство закончилось на пороге тренажерного зала. Он показывает на мою обувь. — Зашнуруй ботинки и не трать мое время.

Эрик на другой стороне ринга тщательно разминает пальцы, один за другим, и буравит меня взглядом. Я в спешке завязываю шнурки и засовываю их в ботинки, чтобы не мешались.

Когда я смотрю на Эрика, я чувствую только биение своего сердца, пульсацию в висках и жжение в боку. Амар отходит. Эрик несется вперед и ударяет меня прямо в челюсть. Я спотыкаюсь и отклоняюсь назад, держась за лицо. Вся боль сосредоточилась у меня в голове. Я вскидываю руки, чтобы блокировать следующий удар. В теле пульсирует кровь, и я замечаю, что Эрик поднял ногу. Я пытаюсь увернуться, но он сильно бьет меня по ребрам. Чувство такое, будто по мне проходит электрический разряд.

— Это проще, чем я думал, — констатирует Эрик.

Меня бросает в жар от стыда, но я улучаю возможность врезать ему в живот. Он бьет меня в ухо, отчего в нем начинает звенеть, я теряю равновесие и пальцами касаюсь пола.

— Знаешь, — тихо произносит Эрик, — по-моему, я вычислил твое настоящее имя.

У меня затуманивается зрение. Это слишком мучительно. Я даже не представлял, что боль бывает настолько разная. Меня слово облили кислотой или подожгли. Я на миг скорчиваюсь от невыносимой, резкой, а потом — тупой, ноющей боли. Эрик ударяет меня снова, на сей раз целясь мне в лицо, но попадает в мою ключицу. Он опять замахивается и насмешливо спрашивает:

— Мне сообщить им? Открыть твой секрет?

Он цедит мою фамилию сквозь зубы, а это куда более опасное оружие по сравнению с его мускулами, локтями или кулаками. Во фракции Альтруизма поговаривают, что проблема эрудитов заключается в их эгоизме, но я считаю, что дело в их высокомерии, в той гордости, которую они испытывают, когда знают недоступное остальным. В этот момент, оцепенев от страха, я понимаю, в чем кроется слабость Эрика. Он не верит, что я не могу причинить ему такую же сильную боль, какую он причиняет мне. Он считает, что я — все тот же парень, какой и был в самом начале — скромный, самоотверженный и пассивный. Я чувствую, как моя паника улетучивается, меня охватывает ярость, и я вцепляюсь в запястье Эрика, чтобы он не мог сдвинуться с места, и бью его изо всей силы снова и снова. Я даже не вижу, куда именно приходятся мои удары, я не чувствую, не слышу ничего. Я пуст, одинок, я — ничто.

Наконец я различаю его крики — он закрывает свое лицо обеими ладонями. По его зубам и подбородку стекает кровь. Он хочет вырваться, но я не отпускаю его. Я хорошенько пинаю его в бок, и он падает. Из-под его сжатых рук я вижу его глаза. У него стеклянный, расфокусированный взгляд, а кровь кажется очень яркой по сравнению с бледной кожей. Ко мне приходит осознание, что это сделал я, и меня снова охватывает страх, но уже другого рода. Я начинаю бояться себя и того, каким я становлюсь. Мои костяшки зудят. Я выхожу с ринга, хотя меня еще никто не отпускал.

* * *

Лагерь Лихачества — это тихое и полное тайн место, которое идеально подходит для восстановления сил. Я нахожу коридор рядом с Ямой и прислоняюсь к стене, позволяя прохладе проникнуть в меня. У меня опять заболела голова, как и все остальные части тела, которые горели во время боя, но я почти не замечаю недомогания. Мои костяшки липкие от крови Эрика. Я пытаюсь стереть ее, но она успела высохнуть. Я выиграл бой, значит, пока я в безопасности среди лихачей — нужно радоваться, а не бояться. Я должен быть счастлив — ведь я наконец нашел убежище и окружающие меня не избегают. Они встречаются с моим взглядом за обеденным столом и здороваются со мной. Но я знаю, что у всего есть цена. Но что же я должен заплатить, чтобы быть лихачом?

— Привет.

Я поднимаю голову. Передо мной стоит Шона, которая стучит по каменной стене, будто это дверь. Она улыбается.

— А где же тот танец победителя, который я ожидала увидеть?

— Я не танцую, — отвечаю я.

— Да, мне надо было догадаться, — соглашается она.

Шона садится напротив меня, облокотившись на противоположную стену, подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. Наши ноги находятся в нескольких дюймах друг от друга. Не знаю, почему я это заметил. Ну ладно, все ясно — она же девушка. Я теряюсь. Как мне общаться с девушками, особенно если они из Лихачества? Что-то подсказывает мне, что нельзя никогда знать наверняка, что можно ожидать от лихой девчонки.

— Эрик в больнице, — беспечно говорит Шона. — Возможно, ты сломал ему нос. И ты точно выбил ему зуб.

Я опускаю глаза. Я выбил кому-то зуб?

— Кстати, не мог бы ты мне помочь? — произносит она, подталкивая мою ногу носом своего ботинка.

Точно — девушки из Лихачества непредсказуемы.

— Помочь в чем?

— Научить меня драться. У меня плохо получается. Я вечно позорюсь на ринге. — Она качает головой. — Через два дня у меня состоится бой. Девицу зовут Эшли, но она просит, чтобы все называли ее Эш. — Шона закатывает глаза. — Ну, ты понимаешь, пламя Лихачества, пепел [?Ash (англ.) — пепел.] и все такое. В общем, она одна из самых сильных в нашей группе, и я боюсь, что она меня убьет. По-настоящему убьет.

— Почему ты хочешь, чтобы тебе помог именно я? — спрашиваю я, внезапно что-то заподозрив. — Потому что я Сухарь, а Сухари помогают людям?

— Что?.. Нет, разумеется, не поэтому, — отвечает Шона, в замешательстве морща брови. — Мне нужна твоя поддержка, потому что ты лучший в своей группе.

Я смеюсь.

— Ладно тебе!

— Вы с Эриком были единственными, кто не проиграл ни одного боя. Но ты только что его победил. Теперь ты — самый лучший. Слушай, если не хочешь связываться со мной, то просто…

— Я помогу, — заявляю я. — Только не знаю, как.

— Разберемся, — говорит она. — Встретимся завтра днем на ринге.

Я киваю. Она усмехается, встает и собирается уходить, но, не пройдя и пары шагов, оборачивается и, пятясь, бросает мне:

— Хватит хандрить, Четыре. Ты нас всех впечатлил. Пойми это.

Я наблюдаю, как она поворачивает за угол в конце коридора. Бой меня так сильно взволновал, что я даже не думал о том, что значила победа над Эриком. А теперь я первый среди неофитов в своей группе. Хоть я и выбрал Лихачество в качестве убежища, но я не просто выживаю здесь, а превосхожу многих. Я смотрю на кровь Эрика, которая запеклась на моих костяшках, и невольно улыбаюсь.

Конец ознакомительного фрагмента

Сын.

Рассказ к "Дивергенту".

Маленькая квартирка пуста, на полу еще виднеются следы от взмахов метлы. У меня нет ничего, чем можно заполнить это пространство, кроме одежды Отречения, лежащей на дне сумки. Я бросаю её на голый матрас и проверяю прикроватные ящики для белья.

Удача Бесстрашия была добра ко мне, потому что я занял первое место, и потому что, в отличие от моих общительных приятелей-посвященных , я хотел жить один. Другие, как Зик и Шона , выросли в окружении беcстрашных , и для них тишина и спокойствие жизни в одиночестве были бы невыносимы.

Я быстро стелю кровать, туго натягивая простыню так, что почти видны углы. Простынь местами изношена - я не уверен, от моли или от прежнего использования. Синее стеганое одеяло пахнет кедром и пылью. Я открываю рюкзак со своими скромными пожитками и достаю рубашку из Отречения – разорванную там, где я отрывал материю, чтобы перевязать рану на руке. Она выглядит маленькой - сомневаюсь, что смог бы влезть в нее, если бы попытался надеть, но я не пытаюсь, а просто складываю её и убираю в ящик.

Я слышу стук.

- Входите, - говорю я, думая, что это Зик или Шона. Но в комнату, скрестив руки на груди, входит Макс, высокий темнокожий мужчина с синяками на костяшках пальцев. Он быстро осматривает комнату и кривит губы в отвращении, увидев серые брюки на кровати. Его реакция немного удивляет меня. В этом городе не так уж много людей, которые выбрали бы Отречение своей фракцией, но не так уж много и тех, кто ненавидит ее. Видимо, я нашел одного из них.

Я замираю, не зная что сказать. В моей комнате лидер фракции, в конце концов.

- Привет, - говорю я.

- Прости за беспокойство, - говорит он. - Я удивлён, что ты не пожелал поселиться с другими новобранцами. Ты ведь подружился с кем-нибудь, не так ли?

- Да, - говорю я. - Просто так мне привычнее.

- Полагаю, тебе нужно некоторое время, чтобы забыть свою старую фракцию. - Макс проводит пальцем по кухонной стойке, смотрит на собранную пыль и вытирает руку о штаны. Он бросает на меня неодобрительный взгляд, призывающий отказаться от старой фракции как можно быстрее. Если бы я всё еще был инициируемым, мне следовало бы беспокоиться об этом, но теперь я бесстрашный, и он не может отнять это у меня, даже если я похож на Стиффа.

Или может?

- После обеда вы будете выбирать работу, – говорит Макс. – Есть что-то на уме?

- Думаю, это зависит от того, что вы можете предложить, – отвечаю я. – Я бы хотел заняться чем-нибудь, связанным с преподаванием. Вроде того, что делал Амар.

- Я думаю, что новобранец, занявший первое место, может заняться чем-то получше , чем быть "инструктором новобранцев", правда? - Брови Макса приподнимаются, и я замечаю, что одна из менее подвижна, чем другая – её пересекает шрам. - Я пришел потому, что появилась возможность.

Он выдвигает стул из-под маленького столика рядом с кухонной тумбой, разворачивает его и садится верхом. Его черные ботинки заляпаны светло-коричневой грязью, а концы шнурков истреплены. Он, возможно, самый старый бесстрашный, которого я видел, и он, должно быть, сделан из стали.

- Честно говоря, один из членов-лидеров Бесстрашия становится слишком старым для этой работы, - говорит Макс. Я сижу на краю кровати. - Оставшиеся четверо думают, что было бы неплохо влить немного свежей крови в руководство. Новые идеи для новых бесстрашных и особенно для инициации. Это задание в любом случае дают самому молодому лидеру, так что все отлично складывается. Мы думали над тем, чтобы перейти от недавних уроков инициации к тренировочной программе, чтобы понять, все ли кандидаты хороши. Ты – закономерный выбор.

Внезапно я чувствую себя так, словно моя кожа мне мала. Он и правда думает, что я могу быть выбран лидером Бесстрашных в свои 16 лет?

- Тренировочная программа будет длиться как минимум год, - говорит Макс. - Она будет жесткой, и проверит твои навыки в разных областях. Мы оба знаем, что ты отлично справишься в части пейзажей страха.

Я киваю, не раздумывая. Должно быть, он не против моей самоуверенности, потому что на его губы трогает легкая улыбка.

- Тебе не нужно будет идти сегодня на встречу по выбору профессии, - продолжает Макс. - Обучение начнется очень скоро – собственно, завтра утром.

- Подождите, - говорю я. Сквозь неразбериху в моей голове внезапно пробивается мысль. - У меня нет выбора?

- Конечно, у тебя есть выбор. - Он выглядит озадаченным. - Я просто подумал, что кто-то вроде тебя хотел бы учиться, чтобы стать лидером, а не стоять целыми днями у стены с ружьем на плече, или учить новобранцев хорошим боевым приемам. Но если я ошибаюсь...

Я не знаю, почему сомневаюсь. Я не хочу проводить дни, охраняя стену, или патрулируя город, или же меряя шагами пол тренировочного зала. Я умею драться, но это не значит, что я хочу заниматься этим дни напролет, каждый день. Возможность принести пользу в Бесстрашии затрагивает часть меня из Отречения, ту часть, которая еще живет во мне и время от времени напоминает о себе.

Думаю, что мне просто не нравится, когда у меня нет выбора.

Я качаю головой.

- Нет, вы не ошиблись. - Я откашливаюсь и стараюсь говорить увереннее, решительнее. - Я хочу заниматься этим. Благодарю вас.

- Превосходно. - Макс поднимается и лениво хрустит костяшками, словно это старая привычка. Он протягивает мне руку для рукопожатия, и я ее пожимаю, хотя этот жест все еще мне непривычен – отреченнный никогда не стал бы дотрагиваться до другого просто так.

Он уходит, и частицы сухой земли отлетают с подошв его ботинок. Я сметаю их метлой, которая стоит у стены рядом с дверью. И только когда я закатываю стул обратно под стол, я понимаю: если я стану командиром бесстрашных , представителем фракции, мне снова придется встретиться с моим отцом лицом к лицу. И не один раз, а постоянно, до тех пор, пока он снова не исчезнет во мраке Отречения.

Мои пальцы цепенеют. Я столько раз встречался со своими страхами в симуляциях ,но это не значит, что я готов встретиться с ними в реальности.

- Чувак , ты все пропустил! - Глаза Зика широко открыты, он встревожен. - Единственные должности, которые оставались, это грязная работа вроде мытья туалетов. Где ты был?

- Все в порядке, - отвечаю я, неся поднос к нашему столу у двери. Шона сидит там со своей младшей сестрой Линн и ее подругой Марлен. Сначала, когда я увидел их, я хотел было развернуться и немедленно уйти, – Марлен, по моему мнению, слишком весела даже для хорошего дня, – но Зик уже меня заметил, поэтому было поздно. Позади нас шел Юрайя , стараясь удержать поднос, на котором было значительно больше еды, чем он мог бы съесть.

- Я ничего не пропустил – ранее ко мне зашел Макс.

Пока мы садимся за стол под одной из ярко-синих ламп, свисающих со стен, я рассказываю им о предложении Макса, стараясь, чтобы это не звучало слишком впечатляюще. Я только-только нашел друзей, и мне не хотелось бы порождать соперничество между нами безо всяких причин. Когда я заканчиваю, Шона подпирает одной рукой голову и говорит, обращаясь к Зику :

- Кажется, нам нужно было лучше стараться во время инициации, ага?

- Или убить его до того, как он прошел финальный тест.

- Или всё вместе. - Шона широко улыбается мне. - Мои поздравления, Четыре. Ты это заслужил.

Я чувствую на себе их взгляды, будто это отчетливые, мощные тепловые лучи, и тороплюсь сменить тему.

- А что выбрали вы?

- Комнату наблюдения, - говорит Зик. - Моя мама раньше там работала и уже научила меня большинству из того, что нужно знать.

- Я занимаюсь чем-то вроде отслеживания маршрута лидеров, - говорит Шона. - Не самое захватывающее занятие, но, по крайней мере , я буду выбираться наружу.

- Ага, послушаем, что ты скажешь об этом в конце зимы, когда будешь с трудом пробираться сквозь фут снега и льда, - неприятным тоном говорит Линн. Она тыкает вилкой в груду картофельного пюре. - Лучше бы мне хорошо пройти инициацию. Я не хочу застрять у стены.

- Разве мы это не обсуждали? - говорит Юрайя. - Не произноси слово "я" по меньшей мере недели за две, прежде чем это произойдет. Меня от этого тошнит.

Я смотрю на гору еду на его подносе.

- А от такого объедания нет?

Он переводит на меня взгляд и склоняется над подносом, продолжая есть. Я запихиваю в себя еду – у меня нет аппетита с самого утра, я слишком обеспокоен завтрашним днем, чтобы набивать желудок.

Зик замечает кого-то в кафетерии.

- Я сейчас вернусь.

Шона наблюдает за тем, как он пересекает комнату, чтобы поздороваться с несколькими молодыми членами Бесстрашия. Они не выглядят намного старше, но я не вижу среди них тех, кто проходил инициацию, значит, они должны быть старше на год или два. Зик что-то говорит группе, состоящей в основном из девушек, что заставляет их рассмеяться, он тыкает одну из девушек по ребрам, и та взвизгивает. Рядом со мной Шона хмурится и промахивается вилкой мимо рта, испачкав всю щеку соусом от цыпленка. Линн фыркает в тарелку, и слышно, как Марлен пинает ее под столом.

- Итак, - громко произносит Марлен, - ты знаешь кого-то еще, кто будет проходить это командирское обучение, Четыре?

- Если подумать, я также не видела там сегодня Эрика, - говорит Шона. - Я надеялась, что он оступился и свалился в пропасть, но ...

Я засовываю кусок еды в рот и стараюсь об этом не думать. В этом свете мои руки выглядят синими, словно у мертвеца. Я не говорил с Эриком с тех пор, как обвинил его в том, что он косвенно виноват в смерти Амара – кто-то сообщил Джанин Мэтьюс , лидеру Эрудиции, что Амар осознавал себя в симуляции; и, как бывший эрудит, Эрик – наиболее вероятный подозреваемый. И я еще не решил, что мне делать в следующий раз, когда мне придется с ним говорить. То, что я его побью еще раз, не будет доказательством, что он предатель фракции. Мне нужно будет найти способ обличить его недавнюю деятельность с Эрудицией и передать информацию одному из лидеров Бесстрашия, – вероятно, Максу, потому что я знаю его лучше остальных.

Зик возвращается обратно к столу и плавно садится на свое место.

- Четыре. Что ты делаешь завтра вечером, Четыре?

- Не знаю, - отвечаю я. - Ничего?

- Уже нет, - заявляет он. - Ты идешь со мной на свидание.

Я давлюсь картофельным пюре.

- Что?

- Ммм , не хочется говорить тебе об этом, дружище, - вставляет слово Юрайя , - но на свидания ты должен ходить один, а не тащить с собой друга.

- Вообще, это двойное свидание, - отвечает Зик. - Я пригласил Марию, а она попросила найти пару её подруге Николь, и я сказал, что ты мог бы быть в этом заинтересован.

- Которая из них Николь? - спрашивает Линн , вытягивая шею, чтобы рассмотреть группу девушек.

- Рыжеволосая, - говорит Зик. - Итак, в восемь часов. Ты с нами, и это не обсуждается.

- Я не... - говорю я. Я смотрю на рыжеволосую девушку на другом конце комнаты. У нее светлая кожа, огромные черные глаза, на ней плотно прилегающая футболка, подчеркивающая изгибы талии и ... другие части, на которые мой внутренний отреченный просит меня не обращать внимания. Но я все же обращаю.

Я никогда не был на свидании, все из-за строгих ритуалов ухаживания, принятых в моей бывшей фракции, включавших участие в совместной работе и, может быть – только может быть – ужин с другими членами семьи и помощи в уборке после ужина. Я даже никогда не думал о том, хочу ли я пойти с кем-нибудь на свидание, настолько это было невозможным.

- Зик , я никогда …

Юрайя хмурится и сильно тыкает пальцем в мою руку. Я отталкиваю его руку.

- Чего?

- О, ничего, - радостно отвечает Юрайя. - Ты говорил совсем как Сухарь, не как обычно, и я подумал, что мне надо проверить...

Марлен смеется.

- Ага, так и есть.

Мы с Зиком обмениваемся взглядами. Мы ни разу напрямую не обсуждали, что не нужно рассказывать, из какой я фракции, но, насколько мне известно, он ни разу никому об этом не упоминал. Юрайя знает, но, несмотря на свой длинный язык, он, похоже, понимает, когда нужно придержать информацию. Кроме того, я не знаю, почему Марлен еще этого не выяснила, возможно, она не очень наблюдательна.

- Это неважно, Четыре, - говорит Зик. Он проглатывает последний кусок еды. - Мы пойдем, ты будешь разговаривать с ней, как с обычным человеком – которым она и является, может быть, она позволит тебе – выдохни – взять ее за руку...

Шона внезапно поднимается, и ее стул скрежещет по каменному полу. Она заправляет волосы за ухо и, опустив голову, уходит, чтобы вернуть поднос. Линн рассерженно смотрит на Зика , хотя выражение ее лица не сильно отличается от ее обычного вида, и идет за сестрой через кафетерий.

- Ну хорошо, тебе не нужно ни с кем держаться за руки, - продолжает Зик , словно ничего не произошло. - Просто приходи, хорошо? Я буду у тебя в долгу.

Я смотрю на Николь. Она сидит за столом недалеко от места, куда возвращают подносы, и снова смеётся над чьей-то шуткой. Может быть, Зик прав, может быть, это неважно, и, может быть, это еще один способ забыть мое прошлое в Отречении и вступить на путь моего будущего в Бесстрашии. И к тому же, она милая.

- Хорошо, - соглашаюсь я. - Я приду. Но если ты отпустишь шуточку про то, что можно держаться за руки, я разобью тебе нос.

Когда ночью я возвращаюсь в комнату, там все еще пахнет пылью и немного плесенью. Я включаю одну из ламп, и отблеск света отражается от чего-то на поверхности стола. Я провожу по нему рукой, небольшой кусок стекла вонзается мне в палец и прокалывает до крови. Я зажимаю его кончиками пальцев и несу в сторону мусорного ведра, куда я положил утром сумку. Но теперь сумка, которая лежит на дне корзины, покрыта осколками разбитого стеклянного стакана.

Ни одним из стаканов я еще не пользовался.

По спине пробегает холодок, и я осматриваю квартиру в поисках следов проникновения. Простыни не смяты, ящики не выдвинуты, и не похоже, чтобы кто-то двигал кресла. Но я бы помнил, что разбил стакан этим утром.

Так кто же был в моей квартире?

Не знаю, почему, но первое, что находят мои руки, когда утром я ковыляю в ванную, - машинку для стрижки волос, которую я купил вчера на деньги, что получил в Бесстрашии. И, пока я продолжаю моргать, пытаясь проснуться, я включаю ее и касаюсь ею головы так, как я всегда это делал с тех пор как подрос, отгибаю уши вперед, чтобы не поранить их лезвиями; я знаю, как извернуться и подняться, чтобы было видно большую часть затылка. Этот ритуал успокаивает нервы, заставляет меня сосредоточиться и подготовиться. Я стряхиваю отрезанные волосы с шеи и плеч и сметаю их в корзину.

Это - утро Отречения. Быстро принять душ, съесть незамысловатый завтрак, убрать дом. За исключением того, что я ношу черный цвет Бесстрашия, сапоги, брюки, футболку и куртку. Я избегаю смотреться в зеркало, когда выхожу, и стискиваю зубы, понимая, насколько глубоко во мне эти привычки Сухаря, и насколько тяжело будет изгнать их из сознания, потому что они повсюду. Я покинул это место страха и пренебрежения, и поэтому освоиться мне будет сложнее, чем кому-либо, сложнее, чем если бы я выбрал Бесстрашие по верным причинам.

Я быстро двигаюсь по направлению к Яме, которую видно сквозь арку на полпути к стене. Я держусь подальше от края тропы, хотя дети-бесстрашные иногда бегут по самому краю, и я, наверное, должен быть храбрее, чем они. Я не уверен, что храбрость - это то, что ты обретаешь с возрастом, как свободу - но, возможно, здесь, в Бесстрашии, храбрость ценится превыше свободы, как подтверждение того, что жить должно и нужно без страха.

Я впервые ловлю себя на мысли, что думаю о жизни в Бесстрашии, и я продолжаю размышлять, поднимаясь по дорожке к Яме. Я достигаю лестничного пролета, который подвешен под стеклянным потолком, и продолжаю смотреть вверх, чтобы не видеть пространства, открывающегося подо мной и не начать паниковать. Тем не менее, к тому времени, как я добираюсь до верха, мое сердце сильно колотится; я чувствую сердцебиение в горле. Макс сказал, что его офис на десятом этаже, поэтому я еду на лифте с группой бесстрашных, направляющихся на работу. Не похоже, что они знакомы друг с другом - для них неважно помнить имена, лица, потребности и желания, возможно, они держатся за друзей и семьи, образуя могущественные, но разрозненные группы внутри фракции. Как та, что я создаю себе.

Когда я достигаю десятого этажа, я не уверен, что знаю, куда мне идти, но потом замечаю, как кто-то темноволосый заворачивает за угол напротив меня. Эрик. Я следую за ним, частично потому, что он, вероятно, знает, куда идет, но еще и потому, что хочу знать, что он делает, даже если он идет не туда, куда нужно мне. Но когда я поворачиваю за угол, я вижу Макса, стоящего к комнате для собраний со стеклянными стенами, окруженного молодыми бесстрашными. Самому старшему около двадцати, самому младшему вряд ли намного больше чем мне. Макс видит меня сквозь стекло и жестом приглашает зайти внутрь. Эрик садится рядом с ним. "Подхалим ", - думаю я, но сажусь с другой стороны стола, между девушкой с серьгой в носу и парнем с такими ярко-зелеными волосами, что я не могу смотреть прямо на него. В сравнении с ним я чувствую себя слишком обыкновенным - во время обучения я сделал тату с огнем Бесстрашия на спине, но они не выставлены напоказ.

- Кажется, все уже на месте, поэтому давайте начнем. - Макс закрывает дверь в комнату и становится перед нами. Он выглядит настолько странно в этом обычном месте, как будто он находится здесь скорее для того, чтобы разбить все стекла и устроить беспорядок, чем провести собрание.