Сказка для взрослых»: «трудовая теория» как фрагмент ненаучной картины мира

Сколько одуванчик ни поливай,

а огурец из него не вырастет.

Народная мудрость

Объективная реальность отражена в языковой (ЯКМ) и научной картинах мира (НКМ). Считается, что ЯКМ искажает действительность, в то время как НКМ является ее точной копией. При этом как-то упускается из виду, что история науки представляет собой последовательность сменяющих друг друга НКМ. И далеко не всегда старая научная теория становится частным случаем новой НКМ. От многих теорий приходится отказываться по причине несоответствия их действительности. За формирование мировоззрения в большей степени отвечают философия и религия, чем наука. Однако некоторые научные теории в силу своего содержания претендуют на роль ценностных ориентиров. Помимо научного значения, они приобретают общественно-политическое звучание и метафизическое измерение. Подобным амбициозным построением является «трудовая теория» – лингвистический мазок на эволюционистской КМ и предмет нелингвистических научных забот филолога.

Неосведомленность студента-гуманитария в проблемах современной естественнонаучной картины мира извинительна. Но научная эрудиция профессионального лингвиста обязана простираться в области, сопредельные с основными мировоззренческими проблемами. Глоттогенез неразрывно связан с антропогенезом в ряду более общих проблем. Прежде чем на исторической сцене появляется главный герой «трудовой теории», которого некоторые предпочитают видеть своим предком, должны были образоваться Вселенная и жизнь. Вне этого контекста рассматривать отдельно взятую проблему бессмысленно. Необходимо убедиться в самой возможности эволюции.

По известным науке законам, небытие не обязано рождать бытие, бытие – эволюционировать в жизнь, жизнь – в сознание и самосознание. Во все это эволюционизм предлагает просто поверить. Неклассический период, в который вступила наука в ХХ в., характеризуется повышенной значимостью плюрализма. Однако это обстоятельство не освобождает теорию от обязательства иметь научную аргументацию. Доказательство – последовательность причин, из которых с необходимостью выводится одно и только одно следствие, принципиально подвергаемое фальсификации. Обнаружив в цепочке причинно-следственных связей положение, из которого можно сделать два вывода, мы оказываемся у границы достоверного знания. Каждый из двух выводов является необязательным допущением – гипотезой. На каком-либо основании можно выбрать один. Но даже если он будет предпочтительней, он не будет логически необходимым, а, следовательно, и безальтернативно доказательным. Наука нуждается в аксиоматике и философии, но еще больше она нуждается в однозначно интерпретируемых фактах. Эволюционизм защищается именно как религиозная доктрина и полностью удовлетворяет классическому определению веры апостола Павла – «вера есть … уверенность в невидимом» (Евр. 11,1).

В том, что эволюция не научная теория, отдавали себе отчет и советские атеисты: «Представляя собой сложную, нестандартную теоретическую конструкцию, это учение (дарвинизм. – С.П.) не укладывается в «нормальную» схему структуры и генезиса научной теории» [Мирзоян 1988, 186]. На языке «нормальной» науки «нестандартность» дарвинизма называется ненаучностью. Религиозной догмой признавал естественный отбор Л.С. Берг [Берг 1977, 93]. А.А. Любищев соглашался с выводом «известного биолога» Н.Я. Данилевского: «… Дарвинизм не только и не столько биологическое, сколько философское учение, купол на здании механистического материализма» [Любищев 1982, 195]. Современное науковедение, различая среди теорий описательные, научные и дедуктивные, относит дарвинизм к первой группе, в которой выделение объектов и явлений, а также формулировка общих закономерностей основаны на эмпирических данных, но «корректировка доказательств и логический анализ не проводятся» [Дубнищева 2005, 31]. Иными словами, факты дарвинизма логически допускают противоположные выводы, и экспериментально доказать правоту эволюционизма невозможно.

Понятно, что у нас не многие могли позволить себе диссидентскую дерзость академиков-антидарвинистов. Не скованные советскими представлениями о научности и клятвой верности партии, западные ученые обходятся без эвфемизмов: «Я пришел к выводу, что дарвинизм – это не проверяемая научная теория, а метафизическая исследовательская программа – возможный интеллектуальный каркас для проверяемых научных теорий» [Поппер 1995, 40]. Биолог М. Дентон: «В конечном итоге, дарвиновская теория эволюции не более чем великий космогонический миф двадцатого века» [Цит. по: Гудинг, Леннокс 2001, 181]. Директор французского Национального центра научных исследований Л. Бонуар назвал эволюционизм «сказкой для взрослых» [Цит. по: Хоменков 2000, 65-66].

Говорить о прямохождении и труде как о факторах эволюции человека не научнее, чем вместе с папуасами считать, что язык появился, когда сырой бамбук, из которого были сделаны первые люди, треснул в разведенном богами костре. Статья Энгельса наукообразнее, но обоснована не лучше, чем папуасская легенда. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть работы ученых-атеистов последарвиновских поколений, которым стали известны факты, препятствующие «трудовой гипотезе». Ф. Энгельс считал, что прямохождением «был сделан решающий шаг для перехода обезьяны к человеку» [Энгельс 1997, 144]. Но по эволюционной хронологии, бипедализм (двуногость) возник на 2,5-3 млн. лет раньше, чем изготовление орудий, без которых нашего предполагаемого предка нельзя видеть человеком [Лалаянц 2005, 187]. Труд – специфический вид деятельности человека, в отличие от целесообразной, но инстинктивной деятельности животных, поэтому он не мог возникнуть раньше самого человека [Гивишвили 1995, 41].

Многие частности первоначального дарвинизма пересмотрены, но не преодолен его общий недостаток. Остается неизвестным эволюционный механизм: «Современная эволюционная гипотеза представляет собой множество противоречащих друг другу предположений, неспособных сформулировать основной механизм эволюции сложных систем» [Вертьянов 2006, 196]. Необъяснима и логика эволюции. Если в ходе естественного отбора выживает наиболее приспособленный, то развитие должно двигаться в направлении простейших, потому что самые жизнестойкие существа на планете – это амебы и бактерии. Естественный отбор не мог породить существа, чувствительного к боли, обладающего альтруизмом, совестью и другими неполезными для выживаемости качествами.

Приведем рассуждение Н.О. Лосского: «Здесь нужно заметить, что ссылка на случайное изменение вовсе не объясняет первых случаев появления нового качества, а при решении проблемы альтруизма она еще и бессмысленна, так как при допущении онтологической обособленности живых особей немыслимы никакие случайные изменения организма, которые могли бы так глубоко изменить природу, чтобы создать выход из обособленности их, составляющий характерную черту альтруизма. Ссылка на случайные изменения здесь так же нелепа, как утверждение, что хотя суммирование нулей не может дать единицы, но при миллионах повторений возможно случайное изменение, дающее из нулей единицу» [Лосский 2000, 247-248]. Даже такой яростный пропагандист эволюционного учения, как Т. Хаксли, которого называли «бульдогом Дарвина», считал, что этика принципиально не выводима из эволюции. А выдающийся эволюционист Ф. Добжанский признавался, что какая-то связь должна быть, но установить он ее не способен [Пригожин 1989, 18]. Альтруизм – не лучшее средство экономического процветания даже в человеческом обществе, что особенно хорошо заметно в современных каменных джунглях. Немногие могут позволить себе роскошь – настоящую совесть. Достаточно представить совестливого примата в условиях реального закона джунглей, чтобы оценить его шансы на выживание и понять проблему эволюционистов.

Ч. Дарвин высказывал надежду: «Тот, кто убедится, что виды изменчивы (в макроэволюционном смысле – С.П.), окажет хорошую услугу, добросовестно высказав свое убеждение…» [Дарвин 1987, 355]. Сегодня мы убедились, что виды не изменчивы. Группа российских генетиков во главе с академиком Ю.П. Алтуховым показала несостоятельность макроэволюции. Каждый вид имеет совокупность стабильных отличительных признаков, изменения которых для него пагубны. Популяция, накопившая мутантные гены, не образует нового вида. Она либо погибает, либо превращается в устойчивую систему, не подверженную действию отбора. Сотни тысяч поколений бактерий, соответствующие миллионам лет эволюционной хронологии, получают в лабораторных условиях за 1,5 года. Бактерии мутируют, но остаются бактериями, а не превращаются в другой вид [Вертьянов 2006, 197 и 201]. Экспериментальное опровержение дарвинизма? Да! Но, кроме эксперимента, ученый использует интерпретирующую его результаты философию. Эволюционисты объявили бактерии тупиковой ветвью эволюции, и здесь уже не возразишь. Стоит только напомнить, что полная иммунизация теории от критики означает ее ненаучность.

В 1981 г. старший палеонтолог Британского музея естественной истории, автор общего пособия по теории эволюции К. Паттерсон прочитал в аналогичном Американском музее лекцию. Он задал состоявшей из специалистов аудитории начавший мучить его вопрос: «Можете ли вы мне сказать об эволюции что-нибудь, ну хоть одну вещь, которая наверняка была бы фактом? Я задавал этот вопрос сотрудникам отдела геологии Музея естественной истории под открытым небом, – молчание было мне ответом. Я задавал его участникам семинара по эволюционной морфологии в Чикагском университете, весьма представительному собранию эволюционистов, – снова долгое молчание. Наконец один человек сказал: «Я могу сказать такую вещь. Теорию эволюцию нельзя преподавать в школе!» [Цит. по: Энкерберг, Уэлдон 2000, 75] (По электронной версии книги). Хотелось бы добавить: и в вузе тоже! Нельзя преподавать как доказанную и безальтернативную теорию. В освободившейся от идеологической цензуры российской науке 90-х была собрана и формализована естественнонаучная доказательная база для альтернативы окостеневшей в виде догмы «трудовой теории». Сегодня, когда от дарвино-энгельсовской версии человеческой родословной отказались даже эволюционисты-атеисты, изложение статьи Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» является рассказом о том, как не могли возникнуть человек и его язык. Сохранение «трудовой теории» в учебном процессе возможно только в качестве факта истории науки.

Чем ее можно заменить? В проблеме происхождения языка необходимо различать две стороны: откуда и как появился язык. Первое основание классификации (по источнику происхождения) является мировоззренческим значимым, второе – в этом отношении нейтрально. С мировоззренческих позиций «трудовой теории» противостоит божественное происхождения языка. Классификации гипотез по материалу первичной речи (жест, звукоподражание), по факторам-генераторам языка (труд, досуг, творчество) и по условиям рождения речи (индивид или коллектив) совместимы с любой из этих двух мировоззренчески непримиримых гипотез. Непримиримых в рамках религиозных и научных традиций православной России.

Реконструкции языка доисторического периода имеют предел, и в рамках своей науки лингвист вынужден довольствоваться аналогиями. Отдельно взятая фонема – информационный нуль, но соединение фонем информативно: 0+0=1. Почему возможен подобный парадокс? Данный арифметический абсурд вне диалектического закона перехода количества в качество. Где нет количества, не может появиться и качество. Ничего + ничего = ничего. Но, вдыхая воздух, выдыхаем-то мы смысл. Ответ банален: символизация незнаковых объектов возможна только посредством интеллектуального начала. Между вздохом и выдохом находится опосредующая интеллектуальная среда – человеческий разум. Появление смысла и качественное языковое приращение возможны только при участии осуществляющего творческий акт субъекта. Чтобы прийти к такому выводу не нужно никаких изысканий. Но часто бывает так, что наше сознание скользит по поверхности фактов, не находя в них интереса и не замечая за их обыденностью неожиданных следствий. А познание кончается вместе с сомнением и удивлением. Этот тавтологический пример дает информацию к размышлению. Через его самоочевидность становится наглядной невозможность появления самого языка без участия внешнего по отношению к человеку Разума.

Для смыслопорождения нужна творческая интеллектуальная энергия. Отождествление знакомого со знакомым – это низшая форма интеллектуальной деятельности, подобная сортировке карточек с буквами без умения складывать их в слова. Мышление высших животных представляет собой «картографирование» без элементов конструирования (синтаксиса). Не будучи подключенным к семиотически творческому интеллекту, язык животных не обладает возможностью изменения. Он не модифицирует свою одномерную структуру. Его биологически обусловленные означающие не имеют потенций семантического приращения. Язык животных аналогичен мертвому языку. Чтение мертвого языка – это отождествление известного с известным, только воспроизводящее заложенные в язык смыслы. Бесконечным повторением попыток прочтения Вергилия невозможно вызвать никаких изменений в латыни. Точно так же «картографирование» обезьяны не имеет никакой возможности превратиться в символизацию человека. С семиотической точки зрения между нами непроходимая пропасть.

Превращение непроизвольной и нечленораздельной вокализации обезьяны в семиотическую сталкивается и с проблемой передачи усвоенного навыка. Сделавший это открытие обезьяний уникум должен был закрепить его на генном уровне или успеть за свою жизнь обучить еще кого-нибудь. Как установила генетика, благоприобретенные признаки не наследуются. Чтобы объяснить своим сородичам принципы семиозиса, надо было иметь такого же талантливого ученика и обладать даром педагога (или дрессировщика?), бесконечно превосходящим мастерство А.С. Макаренко или Дуровых. Гений стоит перед проблемой объяснения решения вопроса, который другими еще даже не поставлен. История науки знает массу случаев невосприимчивости современников к гениальным прозрениям. Например, Леонардо да Винчи не смог объяснить спроектированный им вертолет. Более того, американский астроном С. Ньюком (1835-1909) считал невозможным создание летательного аппарата тяжелее воздуха как раз накануне полета братьев Райт 17 декабря 1903 г. А ведь это ученый с мировым именем, почетный член Петербургской АН. Как же обезьяньего «Леонардо» могли понять существа, которым было предложено двинуться в сторону от собственной природы? Причем надо помнить, что «объяснение» здесь не просто процесс по передаче знания. Это операция генной инженерии по переписыванию видового генома. Перед гением остро встал бы и интимный вопрос. Это, конечно, тоже предусмотрела эволюция, заботливо подготовив параллельно эволюционировавшую особь другого пола. Эволюции приходится приписать целеполагание и планирование широкомасштабной долгосрочной программы по его осуществлению. Так, может быть, за термином эволюция скрыт некто Другой?

В логике аналогия – худший из видов доказательств. Преодолев неуместный при решении подобного рода проблем лингвистический изоляционизм, можно обнаружить кое-что и поосновательнее. Человеческое мышление оперирует законом тождества: А=А. При всей своей естественности данный закон уникален. Мы живем в мире неповторимых предметов, где ничего нельзя сделать дважды. Отлитые в одной матрице стандартные болванки имеют неразличимые человеком отличия. Полученные клоны еще раз это подтвердили: клон никогда не является полной материнской копией. Процесс производства знаков логическим мышлением – единственный процесс, абсолютно точно воспроизводимый в принципиально неограниченных количествах. В деятельности мышления логический закон тождества проявляет себя как возможность создавать понятия – точно соотносить информацию о разных предметах одного рода и кодировать ее в слове.

Мышление даже самых интеллектуальных животных не знает данного закона. Между самыми примитивными людьми и самыми гениальными приматами есть различие, ликвидировать которое принципиально невозможно. Термодинамически стабилизованная мыслительная деятельность обезьяны не выходит за рамки повторяющихся инстинктивных действий и поэтому не обладает ни индивидуальным, ни видовым прогрессом [Кобозев 1971, 185]. В терминах физики «язык» животных (как и мертвая материя) – закрытая равновесная система, вывести которую из равновесного состояния может только внешняя творческая сила. Без нее абиогенез и превращение сигнальной системы животных в человеческий язык исключены. Для языка такой творческой силой является человеческий ум, а для биологической системы – надприродный Разум.

Уникальный парадокс (а, по сути, чудо!) человеческого мышления в том, что, используя энтропийную систему мозга, оно создает безэнтропийные объекты – продукты человеческой логики: «Под безэнтропийностью логического суждения понимается возможность точного воспроизведения данного результата из данных посылок согласно данному алгоритму» [Там же, 93]. Невозможность создания абсолютного тождественных объектов следует из теоремы Нернста-Планка, накладывающей табу на понижение температуры до абсолютного нуля (- 273º С) и запрещающей, помимо прочего, абиогенез – переход мертвой молекулярной системы к жизни [Там же, 169]. Как указывает Н.И. Кобозев, тождество объектов ограничено вторым началом термодинамики [Там же, 108]. Объекты любого класса только похожи друг на друга. Не исключение и слова, вызываемые рефлекторной реакцией человека на внешний мир, – междометия. Лишь логические понятия абсолютно самотождественны.

Сортировка огромного количества информации человеческим сознанием – безэнтропийный процесс. Животные понижают энтропию информации (меру ее неопределенности) не до нуля. Суть их так называемого предметного мышления – распознать предмет как фактор и условие жизнедеятельности. Их коммуникативная деятельность имеет биологическую природу. В свое время В. Гумбольдт проницательно указал: «…Все, кроме человека, побуждают своих сородичей не к пониманию через со-мышление, а к действию через со-ощущение» [Гумбольдт 2000, 302]. Сегодня можно уточнить: «Информация для животного – посылка не для логического суждения, а для инстинктивного действия» [Кобозев 1971, 89]. Выйти за пределы своей «видовой логики» для животного нет никакой возможности. Его мозг не способен упорядочить кванты информации и преобразовать постоянный информационный шум в логический продукт.

Но в том-то и дело, что человеческий мозг по своим физическим характеристикам тоже к этому не способен! Энтропийная операция не может произвести безэнтропийную продукцию, так же, как типографский оттиск не может содержать меньше опечаток, чем матрица, с которой он сделан [Там же, 120]. Для процесса человеческого мышления «необходима столько низкая энтропия, а иногда даже полная безэнтропийность механизмов мозга, которую не может обеспечить биохимический материал мозга и нейронная сеть, построенная из этого материала» [Там же, 7].

Безэнтропийную продукцию может вырабатывать система, существующая в температурном режиме абсолютного нуля. Но такой системы в природе нет и быть не может. Следовательно, атомно-молекулярная масса человеческого мозга имеет надприродный источник питания. Где же он? По Кобозеву, наше мышление черпает отрицательную энтропию в вакууме, который можно рассматривать «как необходимый компонент сознания и жизни» [Там же, 183].

А здесь необходимо сказать то, о чем не мог говорить советский ученый, сформулировав за него «закон Кобозева»: безэнтропийная продукция появляется только из безэнтропийного источника или с его использованием. Из ловушки космологического аргумента, указывающего на необходимость Причины причин, материализм выходил просто: материя вечна и не нуждается ни в какой причине. Будучи пусть и особым, но все-таки состоянием материи, вакуум немыслим беспричинным. В лице вакуума мы имеем такое основание, которое позволяет логически непротиворечивым образом описать то, что необъяснимо в рамках эволюционизма. В любой космологической модели, согласно «закону Кобозева», энтропийная материя не может структурироваться в безэнтропийный физический объект. Безэнтропийный вакуум обязан иметь безэнтропийную причину, которая разом объясняет всё: и возникновение «из ничего» (на которое, кстати, указывает Библия: «всё сотворил Бог из ничего» (2 Мак. 7, 28)), и абиогенез, и отсутствие переходных форм, и появление человека с его сознанием и языком. Но такой причины в природе нет и быть не может. Претендовать на статус такой поразительной причины может только выведенный из-под действия физических законов нематериальный фактор с бесконечной творческой мощью, обусловившей наблюдаемое нами поразительное многообразие мира, и которому вакуум служит средством поддержания стабильности Вселенной. Кажется, перед нами термодинамическое «доказательство» бытия Бога и методологическая основа для альтернативы «трудовой теории». Именно такой вывод делает А.И. Солженицын, который пишет о работе замечательного русского физика, безвестного профессора МГУ Николая Ивановича Кобозева: «Бдительность могла потому задавить эту книгу (как в нашей стране задушены тысячи их за полстолетия), что здесь доказывается существование противоэнтропийного центра во Вселенной, т.е., уходя из физической терминологии, – Бога» [Солженицын 1997, 496].

Второе начало термодинамики – самое фундаментальное обобщение процессов во Вселенной. Согласно ему, положительная энтропия постоянно стремится к увеличению, т.е. система приходит из большего порядка в меньший – деградирует. Закон нарастания положительной энтропии в замкнутой системе запрещает существование мира. В момент своего возникновения, не имея внешнего источника, подводящего отрицательную энтропию, Вселенная сразу же пришла бы в равновесное состояние, т.е. погибла. Спроецируем второе начало на материал интересующих нас наук. Без подвода отрицательной энтропии невозможно: распыление неизвестной природы сверхплотного первоатома и превращение его во Вселенную (космология); зарождение жизни и разума (биология); создание безэнтропийных объектов для фиксации логического мышления (семиотика) и, следовательно, превращение сигнальной системы животных в человеческий язык (антропология и лингвистика).

Остаются выводы. Общенаучный: вне мира должен существовать источник отрицательной энтропии, без которой бытие невозможно. Мировоззренческий: каждый человек выбирает, с чем или с Кем этот источник отождествить и как нему относиться. Лингвистический: «трудовая теория» должна занять подобающее ей место в научных архивах, ибо гораздо легче переписать страницу учебника по «Теории языка», чем законы природы.

Список литературы

Берг Л.С. Теории эволюции // Берг Л.С. Труды по теории эволюции. 1922-1930. М., 1977.

Вертьянов С.Ю. Общая биология: Учебник для 10-11 кл. общеобразовательных учреждений / Под ред. Ю.П. Алтухова. Изд. 2-е, расшир. М., 2006.

Гивишвили Г.В. Есть ли у естествознания альтернатива богу // Вопросы философии, 1995, № 2.

Гудинг Д., Леннокс Дж. Мировоззрение: Для чего мы живем и каково наше место в мире. Ярославль, 2001.

Гумбольдт В. О мышлении и речи // Избранные труды по языкознанию. М., 2000.

Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора. М., 1987.

Дубнищева Т.Я. Концепции современного естествознания. 2-е изд., испр. и доп. Новосибирск, 2005.

Кобозев Н.И. Исследование в области термодинамики процессов информации и мышления. М., 1971.

Лалаянц И.Э. Тайны генетики. Люди и клоны. М., 2005.

Лосский Н.О. Ценность и бытие: Бог и Царство Божие как основа ценностей. Харьков-Москва, 2000.

Любищев А.А. Об отношении таксономии и эволюции // Любищев А.А. Проблемы, формы, систематики и эволюции организмов: Сборник статей. М., 1982.

Мирзоян Э.Н. От дарвинизма к эволюционной биологии // Дарвинизм: история и современность. Л., 1988.

Поппер К.Р. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии. 1995. № 12.

Пригожин И. Переоткрытие времени // Вопросы философии, 1989, №8.

Солженицын А.И. О книге Н.И. Кобозева // Публицистика. В 3-х тт. Ярославль. Т. 3. 1997.

Хоменков А. Эволюционный миф и современная наука // Шестоднев против эволюции: В защиту святоотеческого учения о творении. Сбор. статей / Под ред. диакона Даниила (Сысоева). М., 2000.

Энкерберг Дж., Уэлдон Дж. Гипотеза творения. Научные свидетельства в пользу Разумного Создателя. Симферополь, 2000.

Энгельс Ф. Диалектика природы М., 1997.