Малый юбилей и большие ожидания

Целью моей статьи "Дарвин ±120" (Химия и жизнь, 1979, № 12) было сообщить о прежних (до Ч. Дарвина) эволюционистах, практически неизвестных тогда русскоязычному читателю, и показать важность их идей для понимания самой эволюции. Ту же цель преследует и нынешняя моя статья, только погружение в прошлое идет теперь вдвое глубже (не на 240 лет, а на 500), и авторы, в основном, названы иные.

4 В дарвинизме рассуждают об отборе признаков в пассивной среде, но реальная среда активна, ибо состоит из других видов. Поэтому даже простейшая задача адаптации вида к среде должна быть формализована как игра. Если и вид, и среда могут изменять лишь по одному параметру, то это – матричная игра 2x2, где каждый игрок – коллектив особей; если же одновременно могут меняться по два параметра, то это – матричная игра 3x3. Если изменчивость ненаправленна, то каждый игрок знает лишь, выгодно ли выполняемое им действие. Тогда процесс поиска оказывается неустойчивым – каждый игрок блуждает далеко от оптимальной стратегии. Решение игры возможно, если игрок, выполняющий невыгодное действие, знает, какое из двух других действий более выгодно [30]. Это и есть направленность изменчивости.

Тогда же журнал "Природа" (1979. № 9) устроил дискуссию о номогенезе Л.С. Берга. В ней ботаник А.К. Скворцов, пламенный дарвинист, утверждал, что Берг не добавил ничего нового к ламаркизму, и был, конечно, прав (Дарвин также ничего к ламаркизму не добавил, он предложил новое учение). Остальные три участника говорили как раз о том новом, что нашли у Берга – концепцию, альтернативную (или дополнительную) дарвинизму. Это обычно – каждый видит свое.

Один из участников, ботаник и философ Ю.А. Урманцев, привел 2 примера, когда разнообразие растительных структур (венчиков цветка барбариса и жилок листа липы) не случайно и не приспособительно, а задается возможностями соответствующих систем [29]. Недавно канадский ботаник Р. Джан [13] проследил конкретный номогенетический механизм эволюции растений, и стало понятно, что Урманцев верно объяснял тогда одно из свойств номогенеза – ограниченность числа вариантов.

Всех участников этой дискуссии, как и ей подобных, объединяло одно – уверенность, что отбор для эволюции необходим. Но способен ли этот постулируемый ими фактор выполнять возложенную на него теоретиками роль? В том же году мы с Г.Г. Маленковым опубликовали статью [19], где ответ отрицателен – селективная явность сама по себе недостаточна для определения судеб обладателей полезных мутаций. Вывод шел вразрез со всей традицией математического дарвинизма, уверявшего, что отбор всесилен. Разница в методе – в статье все допущения сделаны с учетом реальных черт эволюции (а не с целью обосновать априорный тезис). В качестве помощника отбору в [19] упомянут генетический поиск – понятие, введенное мною ранее (1976) и являющее собой частный случай случайного поиска (анализ см. [20]).

Главным же для нашей темы событием того года представляется мне публикация основного труда Л.H. Гумилева [11]. Хотя начальство отказалось его печатать и книга была лишь депонирована, но о концепции много говорили. Гумилева приглашали с лекциями, и на одной из них мне случилось самому его слушать. Лектор говорил уверенно и отшлифованно, явно рассчитывая на общий восторг, а не на критику. Описав пассионарность по дуге большого круга, он бросил фразу: "Вы, биофизики, должны найти механизм этого явления". Будучи по образованию биофизиком, я, когда задавали вопросы, спросил его приблизительно так: "Ваши примеры касаются довольно мелких событий, а для поиска механизма их мало. Можно ли уложить на большой круг, например, Великую французскую революцию?"

Ответ Гумилева меня поразил – она, мол, не заслуживает включения в число этногенетических событий, поскольку тогда всего лишь "горстка санкюлотов выгнала правительство". Сейчас мне понятно: выйдя из заключения, Гумилев избегал актуальных тем (хотя именно ради актуальных аналогий его и приглашали) и видимо привык осаживать неугодных оппонентов именно так – парализуя их шокирующим тезисом. Мне бы смолчать и обдумать сказанное, но я парировал: две главных революции (французская и русская) проявляют целый ряд сходств и потому никакая теория не имеет права их игнорировать. То, что Гумилев ответил, было столь далеко от науки, что приводить это здесь не следует. Лишь недавно, лет через 15 после его смерти, мне стало ясно, что тогда он выражал неприятие вовсе не мне (он не знал обо мне и даже не спросил, кто я), а структурализму в духе Леви-Строса.

Словом, тогда "Этногенез" Гумилева прошел мимо меня. Прошел, насколько знаю, и мимо многих. Неприятие своей концепции Гумилев объяснял ее оригинальностью, но вопрос куда сложнее. Давать ей оценку здесь не место, и я ограничусь биологической стороной дела. Метисация – процесс биологический, и столь же биологическим Гумилев полагал феномен роста пассионарности. Многократно сославшись на биогеохимическую энергию В.И. Вернадского, он не только нигде не разъяснил ее роли в этногенезе вообще и в росте пассионарности, в частности, но нигде толком не описал сам феномен этногенеза. Его описания – перечень множества не увязанных друг с другом примеров, никогда не изложенных внятно и очень редко снабженных ссылками на более внятные изложения. Хочется бросить чтение, что многие и делают; но, уверяю, так поступать не надо. Разберем один пример.

Гумилев опирался на материал по Евразии, а этногенез, шедший в иных местах, упоминал для сравнения. В своей главной книге он коснулся мимоходом Африки и Америки в такой реплике: "Протестанты, попавшие в Южную Африку – голландцы, французские гугеноты и немцы – сложились в этнос, названный "буры". Они были наиболее нетерпимы к аборигенам. Рабство в Трансваале (одна из бурских республик. – Ю.Ч.) было отменено только в 1901 г. А французы на Гаити обучили негров-рабов французскому языку и католической религии... В 1792 г., когда английский флот блокировал революционную Францию, негры подняли восстание против французских плантаторов... И убили всех находившихся на острове французов" [11. С. 432].

Что хочет сказать автор и почему этногенез в Африке пояснен восстанием негров в Америке, непонятно. Но мысль о влиянии религии на этногенез для Гумилева столь важна, что приходится вести поиски. В его итоговой книге читаем: "...A как же Центральная Африка? А она была чужда и той и другой стихии. Добровольно она не принимала ни протестанство, ни католичество, но зато ислам там распространялся с потрясающей легкостью, даже без каких-либо насилий... Попытка обратить негров в христианскую веру дала результаты раине мрачные. Когда французы стали заселять Гаити и построили там массу плантаций, великолепные гасиенды, они привезли туда негров-рабов и обратили их всех в свою католическую веру... Но случилась французская революция, и тогда негры сразу потребовали, чтобы им дали свободу тоже. Об этом и речи, конечно, французы не допускали. Свобода, равенство и братство были не для негров. Тогда негры восстали, и... все белое французское население было вырезано. Подать помощь из Франции было невозможно, так как... английский флот не пропускал французские корабли, и выехать с острова было нельзя. До сих пор там негритянская республика; официально религия там католическая" [12. С. 258-259].

От новых деталей суть не прояснилась, зато видно, что пояснение Африки Америкой – не случайность, а теоретическая установка автора. Ищем дальше. В 1894 г. германский этнолог Ф. Ратцель, признав успешное распространение ислама в черной Африке и роль мусульман-метисов, отмечал еще и совсем иное: возник "новый народ либерийцев" состоящий из настоящих, вернувшихся из Америки негров". Он напомнил их происхождение. В 1787 г. "английские друзья человечества" купили у местных вождей полуостров Сьерра-Леоне (на западе Африки) для расселения негров – то были беглые рабы и пленники, отбитые у работорговцев. В 1820 г. опыт англичан повторили американцы, купившие мыс Месурадо (к юго-востоку от Сьерра-Леоне) – эта земля и стала основой будущей Либерии. Любопытно, что либерийцы расширили свою территорию "частью мирным путем, частью с помощью той же грубой силы, какую по отношению к ним употребляли белые" [25. С. 344, 388]. Следовательно, они в массе были (как и положено беглецам) достаточно пассионарны. Либерия, республика негров, существует с 1847 г. поныне, тогда как в Сьерра-Леоне община была вскоре разгромлена французами, а в 1808 г. стала английской колонией.

Теперь ясно, что имел в виду Гумилев: за счет перемещения и смещения племен родился "новый народ либерийцев", притом народ агрессивный, а это и есть этногенез по Гумилеву. Но зачем Гумилев заменил Либерию на Гаити? Да очень просто: таких действий протестантам, по его схеме, не полагалось, вот и взят аналогичный пример с католиками.

5 На самом деле специфика гаитянской революции была не столько в насаждаемой французами религии, сколько в их манере колонизации. В испанской части острова Гаити рабов было около 15% населения, 75% которого составляли мулаты, а на французской – рабов было 85%, и угнетались они более жестоко, причем мулатов было менее 10%. Восстание началось, когда рабовладельцы решили игнорировать декрет Конвента Франции об отмене рабства (1791) и пытались занять испанскую часть острова. Франция (вопреки словам Гумилева) активно помогала им, но вскоре восстание негров повторилось. Уцелевшие белые покинули остров вместе с католическим префектом (1804), после чего в испанскую часть острова вторглась уже армия негров. Налицо пассионарный взрыв, хотя и протекавший гораздо быстрее, чем требует схема Гумилева (видимо, поэтому он о ней тут и не сказал; напомню, что он не включал в свою концепцию даже великие революции). Литературу см. при статьях "Гаити" и "Либерия": старую – в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, новую – в Католической энциклопедии (М., 2002, 2005).

К тому же в Гаити (в отличие от Либерии) роль мулатов установлена документально: несколько лет (до 1820) т;}м агрессивной монархии негров противостояла республика мулатов, а восточная часть острова (Доминиканская республика) состояла тогда (как и состоит ныне) из мулатов на 3/4.

Итак, чтобы понять один абзац, вполне типичный для Гумилева, мне пришлось просмотреть более десятка книг и статей в энциклопедиях, на что целиком ушло два рабочих дня. Читать так целую книгу (а у Гумилева книг много) невозможно, и встает вопрос: как относиться к его концепции? Мое мнение – надо пробовать понять каждую его идею и, если она выглядит здравой, то проверять каждый его аргумент и искать свои. Пусть связи с "дугой большого круга" мне не видно, пусть в большинстве утверждений и понятий Гумилева мне не удалось увидать реального смысла, пусть конкретные исторические реалии оказалось перепутаны, но рост пассионарности как фактор эволюции этносов представляется мне мыслью верной и сходной с идеей роста активности как фактора биологической эволюции (о нем см. [34]).