Феодальное общество и город средневекового Запада

О высоком уровне развития частнособственнических отношений в Рим­ской империи, в частности в Галлии, известно достаточно. Наряду с крупной земельной собственностью галло-римских аристократов, все более укрепляв­шихся в своих поместьях в течение III—V вв. в связи с варварскими вторжени­ями, развалом имперской структуры и общей натурализацией хозяйства, здесь в это время сохранялось и свободное крестьянство, а также свободные ремес­ленники и торговцы, при широком распространении в сельских районах раз­нообразных форм личной зависимости.

Иными словами, эволюция западноримских провинций, прежде всего Гал­лии, порождала оптимальные условия для зарождения элементов протофеодаль-ной общественной структуры. Их основы, как о том говорилось выше, явственно прослеживаются еще в кельтское время. Римское завоевание узаконило, ввело в жесткие юридические рамки, но тем самым обеспечило и юридически закрепи­ло переход от традиционных отношений власти-собственности кельтских арис­тократов к, в сущности, уже частной собственности на землю провинциальной галло-римской (как и иберийско-римской, африканско-римской и пр.) знати.

На кельтских территориях, вошедших в состав Римской империи, галло-рим-ский синтез рубежа эр, с одной стороны, привел к активной урбанизации и латинизации (через распространение школьного образования), а с другой — ут­верждения как крупного, так и среднего или мелкого землевладения на частно­собственнической правовой базе.

В условиях потрясшего сами устои империи "кризиса третьего века", по мере роста фискального гнета и административного произвола, жизнь в городах начи­нает понемногу замирать. Возрастает значение крупных сельских поместий. Их хозяева, в общественном положении и образе жизни которых уже не трудно разглядеть прообраз будущих феодальных сеньоров, окружены домашними ра­бами и различными категориями зависимого (в том числе и добровольно ищуще­го их покровительства) крестьянского населения, фактически становятся реаль­ными носителями власти в масштабах своих земельных владений.

Под опеку влиятельных магнатов переходят целые деревни, а то и неболь­шие городки. Это несколько затушевывает собственнические отношения как490___________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

таковые, переплетая их с отношениями личностными, однако в целом никоим образом не отменяет их. Черты будущего феодализма проявляются еще ярче, когда в условиях прогрессирующей агонии Западно-Римской империи, усили­вающейся анархии и варварских вторжений виллы магнатов начинают укреп­ляться, а их хозяева — вооружать зависимых от них людей (колонов, слуг, даже рабов), что повышает общественный статус последних.

Все это, совместно с упадком городов, замиранием торговли и почти пол­ной натурализацией хозяйства, способствовало становлению к середине I тыс на территории Галлии и других позднеримских провинций по сути уже фео­дально-крепостнической, в ее экономическом понимании, системы, дальней­шее эволюционное развитие которой в некоторой степени было нарушено ус­тановлением власти германских королей. Однако следует подчеркнуть, что здесь мы не видим еще такого важнейшего элемента собственно феодализма как соединение иерархии землевладения с пирамидой власти, равно как и условно­го характера землевладения, вассально-сеньоральной лестницы и пр.

Было бы сильным упрощением полагать, что утверждавшие свою власть над бывшими римскими провинциями германцы несли с собой "первобытно­общинные отношения". После завоеваний у варваров, как отмечает Ж. Ле Гофф, привязанность к личной собственности была даже более сильной, чем у рим­лян. Франкская Салическая правда особенно дотошна и сурова в отношении различных форм посягательства на собственность, вплоть до потравы скотом чужой нивы, кошения травы на чужом поле, сбора чужого винограда и пр. И даже при произошедшем в последующие столетия поглощении мелкого сво­бодного крестьянского землевладения крупным, феодальным, на протяжении всей средневековой эпохи сохранялось представление о тяжести хозяйствен­ных правонарушений и преступлений.

Создававшиеся вестготами и остготами, франками и вандалами, бургундами и лангобордами варварские королевства накладывали привычные для германцев отношения личной верности-зависимости военных предводителей и их дружин­ников (которым выделялись в управление отдельные области) на сложившиеся в романоязычных провинциях рухнувшей Римской империи общественные фор­мы, включавшие крупное, связанное с эксплуатацией зависимого населения — колонов — землевладение, а также самоуправляющиеся коммуны деградировав­ших городов и уже сформировавшуюся, общую для всей Западной Европы, цер­ковную структуру во главе с первосвященником "Вечного города".

Новоиспеченные германские короли для укрепления власти вынуждены были считаться с авторитетом церкви (даже когда они сами были арианами) и тради­циями муниципального самоуправления, привлекать на свою сторону автори­тетную местную землевладельческую аристократию и использовать остатки римской администрации. При этом они присваивали себе земли римского им­ператорского фиска с проживавшим там свободным крестьянским населени­ем, становясь верховными землевладельцами в масштабах складывавшихся королевств раннего Средневековья. Это позволяло им раздавать земли в услов­ное держание, с правом использования в личных целях частей местных дохо­дов, родственникам, приближенным и доверенным лицам, которые — как гра­фы — направлялись управлять отдельными областями-графствами.

В результате всех этих сложных процессов, при усиливающейся романиза­ции варваров на территории бывших имперских провинций и определеннойЗападнохристианская цивилизация средневековья 491

варваризацией быта потомков местной знати, смешавшихся с пришельцами посредством брачных связей, формировалась более-менее унифицированная социальная структура, в основе которой лежало деление на "могущественных" людей варварского и римского происхождения и "смиренных" в обеих этни­ческих группах. В руках первых сосредоточивались земля и власть, тогда как другие оказывались в зависимости от них.

В свое время М. Блок высказал, поддержанную Л. Февром и другими меди­евистами идею о разделении истории средневекового Запада на "два феодаль­ных периода" с весьма различными ведущими тональностями. Рубежом между ними французский историк обоснованно считал XI в. С этого времени усили­вается новая аристократия, прочно, по праву наследования, удерживающая свои земли и рассматривающая себя в качестве не королевских наместников или чиновников, а полновластных господ, за самим королем признающая лишь права "первого среди равных".

В конце XI в. начинается "экономическая революция второго феодального периода", заложившая основания последующего роста Западнохристианского мира. Последний, динамично развиваясь в течение XII—XIII вв., переживает мучитель­ный кризис XIV в. (страшная эпидемия чумы в его середине, разгорающаяся Сто­летняя война и пр.) и вступает в свою новую фазу — Ренессанса в Италии и того сложного, продолжавшегося до начала XVI в., в сущности до Реформации, време­ни, которое И. Хейзинга удачно назвал "Осенью Средневековья".

Оправившаяся от опустошительных нашествий извне (арабских, норман-ских, венгерских) Западная Европа XI в., сохранившая наполненный энергией осевших варваров латинский индивидуалистически-рационалистически-прак-тицистский потенциал, приступает к активной хозяйственной деятельности. Сперва в авангарде этого преобразования стояли организовывавшие на рацио­нальных началах свои крупные хозяйства монастыри, ожившие с началом клю-нийского движения за обновление церковной жизни. Однако вскоре вырабо­танный в них и освященный авторитетом христианства дух уважительного от­ношения к физическому труду, к деятельности инженеров, вообще дух изобре­тательности и предприимчивости постепенно выходит за стены монастырей и проникает в светскую жизнь. Его основным носителем становится городской торгово-ремесленный люд.

Рассудочный рационализм схоластики в лице Роджера Бэкона, предвестни­ка будущего британского эмпиризма, обращается — впервые в истории чело­веческой культуры! — к опытному изучению природы как основы знания, а целью науки провозглашается увеличение власти человека над природой. По­этому, приводя многочисленные данные об усовершенствовании агротехники, рационализации в иных сферах экономической деятельности, современные исследователи приходят к выводу, что процесс технического развития, кото­рый, набирая силу в эпоху Возрождения, определит затем характер европей­ской цивилизации в Новое время, берет начало в Средние века — со второго, по М. Блоку, периода феодализма: первых трех веков II тыс.

Формирование эффективной системы сельского хозяйства к северу от Альп и Луары, связанный с этим рост народонаселения и его колонизационная дея­тельность в самой Западной Европе и на ее периферии (от плато Испании до болотисто-лесистых низменностей Прибалтики), развитие у знати жажды пре­стижного потребления, стимулировавшее развитие торговых отношений с со-492_____________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

седними цивилизациями, и многое другое — все это способствовало взлету городской экономической жизни, основанной на духе рационализма и прагма­тизма, связанном с деньгами и расчетом.

Это развивало абстрактное мышление с акцептацией внимания на количе­ственных в ущерб качественным категориях, с привязанностью к плоскости эмпирически данного бытия. Оцениваемая абстрактными количественными категориями конкретика деловой жизни становится основой ориентации бюр­герского сознания, что подготавливает проанализированную М. Вебером в ее связи со становлением капитализма протестантскую деловую этику накопи­тельства, труда и предпринимательства.

Эволюция экономики в этот период повлекла за собой настоящую пере­оценку социальных ценностей. Если ранее немногочисленные и рассеянные ремесленники и купцы, в отдельных случаях иногда далее игравшие важную роль, как общественные группы не имели никакого значения, то с конца XI в. они консолидируются в пределах коммун и становятся во многих местах важ­ной, а в некоторых регионах — Северная Италия, затем Северная Германия и отчасти Нидерланды с Фландрией —- со временем и ведущей силой. Прежде всего, выдвигается образующее по преимуществу городской патрициат купе­чество, торговый и связанный с ним ростовщический капитал. В результате, как пишет М. Блок, рожденный в весьма редко сотканном обществе, где тор­говля мало что значила и деньги были редкостью, европейский феодализм глу­боко изменился, когда ячейки человеческой сети уплотнились, а обращение товаров и звонкой монеты стало более интенсивным.

Феодальный строй, с анархизмом и своеволием которого безуспешно пыта­лись в Х-—XII вв. справиться папство и императорская власть, с XII—XIII вв. изнут­ри подрывается (а в Северной Италии вокруг таких процветавших городов, как Венеция, Флоренция или Генуя, и ликвидируется) развитием городов. При этом феодализм в Северной Франции, затем — Англии, а также Пиренейских государ­ствах (где он был развит куда слабее) сверху начинает обуздываться королевской властью. Но если королевская власть в течение XIII—XV вв. формировала каркасы и контуры новоевропейских территориально-государственных структур, в преде­лах которых зарождались современные нации, то в городах складывались новые типы социально-экономических отношений и соответствующие им формы мента­литета, столетиями пользовавшиеся переосмысливаемыми по-своему, но воспри­нимаемыми из официального христианства идее-образами.

Такого рода новое, исходящее не от католической церкви, а часто и созна­тельно направленное против нее переосмысление христианства, часто с замет­ными нехристианскими или, по крайней мере, неортодоксально-христианскими инъекциями, неизменно порождало учения, объявлявшиеся папами еретически­ми. С такими течениями католическая церковь боролась жестоко и беспощадно, как о том свидетельствует история преследований вальденсов и катаров в XII в., разгром и истребление южнофранцузских альбигойцев при параллельном вве­дении инквизиции в начале XIII в., маниакальная охота на ведьм и пр.

Базовые принципы Новоевропейской цивилизации, во многом наследовавшей и развивавшей, но в ином категорически отметавшей основания Западнохристи-анского мира феодального периода, вырабатывались и утверждались в течение всей первой половины II тыс. именно в городах, являвшихся по своей природе по отношению к господствовавшему феодализму чужеродными элементами. Как пер-Западнохристианская цивилизация средневековья 493

вым млекопитающим, им удалось выжить и окрепнуть в условиях засилия фео­дальных динозавров, выработав в себе те качества, бороться с которыми (когда те достаточно развились) господствовавшие ранее силы оказались не в состоянии.

Но победили не столько города сами по себе, сколько выработанный в их среде дух индивидуализма, сочетавшийся с высокой способностью к самоорга­низации, рационализма и прагматизма, предпринимательства и практического расчета, склонного переводить все стоимости и ценности на денежный эквива­лент. Поэтому средневековый город со своими цехами, гильдиями, мелочной регламентацией и пр., как далеко он бы не отстоял от реалий развитого капита­лизма, можно считать эмбрионом буржуазности, созревавшем в лоне феодаль­но-католического Западнохристианского мира.

Специфика и уникальность средневекового города на широком историчес­ком фоне, в его совершенно справедливом противопоставлении типу восточно­го города и определенном, но вовсе не абсолютизируемом сближении с горо­дом античным (с которым он и был связан тонкой пунктирной линией истори­ческой преемственности), были раскрыты в специально посвященном этой теме исследовании М. Вебера. Немецкий ученый обоснованно подчеркивал, что сред­невековый западный город был не только экономическим центром торговли и ремесла, политически (обычно) крепостью и часто местонахождением гарни­зона, административно судебным округом, но также скрепленным клятвой брат­ством. Как и в древнегреческом полисе, отношения между его полноправными гражданами-собственниками строятся по горизонтали как союзно-договорные, с выборными и отчетными перед гражданами органами власти.

Индивид выступает собственником, гражданином и воином, полноценным и свободным (в рамках принятых коммуной и защищающихся церковью норм) контрагентом в принципе любых экономических, общественно-политических или культурных отношений. Налагаемые же коммуной запреты и самоограни­чения в конечном счете призваны служить интересам если не всех поголовно, то, по крайней мере, основной массы ее членов. И до тех пор, пока в самой бюргерской среде разделение по признаку богатства и бедности не заходило уж очень далеко, эти ограничения не воспринимались враждебно даже наибо­лее преуспевавшими предпринимателями, понимавшими, что их частный инте­рес непосредственно связан с процветанием города как целого.

Сама коммунально-цеховая система была взорвана изнутри ее обогатившими­ся членами лишь с созданием централизованных государств преимущественно уже в эпоху абсолютизма, в XVI—XVII вв., когда интересы и права молодой бур­жуазии берется защищать утверждающееся национальное государство. Поэтому же (хотя, естественно, не только поэтому) капитализм в указанные столетия бурно развивается в Нидерландах, Англии и Франции, тогда как Италия и Германия, не создавшие таких государств, резко отстают. Но основы индивидуальных прав и свобод, в том числе (и в первую очередь) в сфере экономики, предприниматель­ства, были заложены именно в средневековых западных городах.

Таким образом, подводя итоги сказанному, следует подчеркнуть, что в усло­виях противостояния и борьбы основных начал средневекового Западнохрис­тианского мира в первой трети II тыс. в городских коммунах рождается опира­ющаяся на собственность индивидуальная, юридически оформленная свобода, реализующая свои возможности, в первую очередь, в утилитарно-предприни­мательской, рационализированной деятельности.494 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

К XV—XVI вв. Западная Европа созрела для идеи личной, в том числе и духовной свободы, нашедшей свое выражение в двух разных, стремящихся опе­реться на, соответственно, античную и раннехристианскую традиции формах. Имеется в виду, с одной стороны, романский, сперва — собственно итальян­ский, гуманизм, делающий акцент на индивидуальности в ее чувственно-худо­жественном, гедонистическом и эстетическом отношении к миру, и, с другой — немецкая (а затем швейцарская и пр.) Реформация, акцентирующая внимание на активно действующей в материально-практической плоскости индивидуаль­ности в ее конечной связи с трансцендентным первоначалом — Богом.

Отсюда — этическая насыщенность протестантского менталитета, сочета­ющаяся (в отличие от православного или даже католического сознания) с рели­гиозным санкционированием обогащения как основы дальнейшей практичес­кой деятельности, направленной в сущности на еще большее обогащение. Это, естественно, вело к накоплению капитала, тогда как возрожденческая психо­логия (вполне в соответствии со столь почитавшейся ею античной ценностной шкалой) смотрела на приобретенные богатства с точки зрения их реализации во внеэкономической сфере: от создания художественных шедевров до быто­вой роскоши и утонченных чувственных наслаждени.

Во времена Возрождения и особенно Реформации в Западнохристианском мире человеческая личность находит опору в самой себе через утверждение своей конечной укорененности в божественном первоначале бытия. Но если романский мир эту укорененность трактует в ключе пантеистически восприня­того неоплатонизма (с его последним аккордом в натурфилософии Джордано Бруно), что снижает трагизм персональной драмы каждого из живущих, делая малозначимым для повседневной практики трансцендентную деперсонализи­рованную первореальность, то германский мир доводит драму личных взаимо­отношений каждого верующего и Бога, не имеющих между собою никаких посредников, до крайнего напряжения, получающего свое предельное выраже­ние в философии С. Кьеркьегора.

Глубокое созвучие кьеркьегоровской философии с интуициями Б. Паскаля, как и по духу полупротестантским движением янсенизма в целом, убеждает, что соответствующие умонастроения были характерны и для втянутых в эпи­центр становления Новоевропейской цивилизации северных областей роман-ско-католического мира, куда относилась и Северная Франция с Парижем.

Индивидуальное "я" мыслится в той мере, в какой за ним (и в связи с ним) стоит непосредственно Бог. Обратной стороной этого выступает уверенность новоевропейской буржуазии в своей "богоизбранности" и превосходстве над всеми прочими людьми, особенно — представителями других цивилизаций.