Проклятый» вопрос русской истории 3 страница

Публичное «прение» происходило в Большом зале Петербургского университета 19 марта 1860 года. Диспут открыл ректор университета Петр Александрович Плетнев (1792–1866), знаменитый литератор, друг Пушкина (к нему обращено посвящение, открывающее «Евгения Онегина»). Вначале слово взял Погодин, который привел доказательства скандинавского происхождения варягов-руси, а затем зачитал свое письмо Костомарову. В своем выступлении Погодин привел также обзор различных мнений историков о происхождении руси, перечислив с десяток версий. При этом его речь была облечена в живую, очень интересную, полемическую форму. Костомаров отвечал столь же живо и решительно. Вскоре диспут превратился в энергичный диалог, настоящую словесную дуэль, сопровождавшуюся смехом, шумом и аплодисментами публики. «Словом, публика была велика и обильна, а порядка в ней не было», — писали в прессе, перефразируя знаменитые слова летописи. Особенно горячо студенты поддерживали Костомарова, который приписывал это, впрочем, не столько силе своего убеждения, сколько желанию молодежи идти наперекор устоявшимся догмам. В общем диспут закончился ничем — каждый из оппонентов, разумеется, остался при своем мнении, но вопрос об истоках Руси вновь оказался в центре общественного внимания. Князь Петр Андреевич Вяземский остроумно подвел итог этому мероприятию: «Прежде мы не знали, куда идем, а теперь не знаем и откуда».

«Литовская версия» Костомарова осталась в науке лишь кратковременным, хотя и ярким эпизодом. Она не нашла сторонников в исторических кругах. Сам же Николай Иванович называл рассказ о призвании варяжских князей «басней» и даже не включил в свою популярную «Историю в жизнеописаниях» ни одного деятеля начального периода древнерусской истории до Владимира Святого.

В 1876 году по «норманской теории» прогремел залп сразу из трех орудий. Наиболее мощным по своему содержанию был труд Степана Александровича Гедеонова (1816–1878) «Варяги и Русь» (1876). Сын директора императорских театров, почетный член Петербургской академии наук, Гедеонов с 1863 года служил директором Императорского Эрмитажа (то есть был коллегой по службе Куника). Ему, в частности, принадлежит заслуга приобретения для музея коллекции античных ваз, скульптур и других предметов, собранной маркизом Кампана (из этого собрания в Эрмитаж поступили огромная римская статуя Юпитера и знаменитая гидрия «Царица ваз» из Южной Италии). В результате заграничных поездок Гедеонова Эрмитаж приобрел также «Мадонну Литту» Леонардо да Винчи и «Мадонну Конестабиле» Рафаэля (находилась у императрицы Марии Александровны до ее смерти, после чего передана в музей). Книга Гедеонова «Варяги и Русь» была задумана им еще в 1846 году, а в 1862–1863 годах в «Записках Императорской Академии наук» увидел свет ее первый вариант под названием «Отрывки из исследований о варяжском вопросе», который был удостоен Уваровской премии Академии наук. Книга представляла собой новый вариант этой работы, измененный и дополненный автором.

Гедеонов выступил против «норманской системы происхождения руси», подробно разбирая аргументы ее сторонников и противопоставляя ей «балтийско-славянскую» теорию. «Как русский язык, русское право и религия, так и народные обычаи, действия первых князей, военное дело, торговля и пр., — по мысли Гедеонова, — совершенно свободны от влияния норманского». Норманнов он вообще считал «случайным элементом» в русской истории, а название «варяги» возводил к древневерхненемецкому wari, wehr — «оборона, оружие», с добавлением суффикса ang, апк , то есть «варяг» — это «ратник» в языке балтийских славян. От них это слово перешло к славянам восточным: «Под этим названием стали они разуметь всех вообще балтийских пиратов» — как скандинавов, так и славян. Однако варяги Рюрика были, по мнению Гедеонова, вендами, то есть балтийскими славянами, что якобы доказывают и имена первых князей. Имя «Рюрик» «для шведского конунга, — писал Гедеонов, — так же странно и необычайно, как для русского князя имена Казимира или Прибислава» (в этом он как раз ошибался). «Рюрика» Гедеонов объяснял из этнонима «рерики» (reregi ), то есть «соколы» (слав , raroh, rarog ), как называли западные авторы ободритов, главным городом которых был Рерик. Следовательно, «Рюрик», то есть «сокол», было прозвищем вендского князя. Имя «Синеус» Гедеонов объяснял из славянского слова «синий»: Синеслав или Синослав могло превратиться у западных славян в Синеуш или Синуш, откуда древнерусское «Синеус». «Трувор» — это гипотетическое западнославянское имя «Трубор». «Олег» (а значит, и «Ольга» — женская форма имени «Олег») — это вендское имя «Ольгость» (Wolhost ), то есть «великий гость». «Игорь» — западнославянское «Инго» с восточнославянским окончанием «-орь». Подобным же образом Гедеонов объяснял и другие варяжские имена русской летописи. Следы вендского начала он находил в языке, праве, религии и обычаях Древней Руси. Само слово «Русь» он также считал славянским, возводя его корень к слову «река» (названия Волга — Ра/Рось, Неман — Рось/Русь, Рось — приток Днепра, Русса в Новгородской земле и мн. др.). Таким образом, русь оказывалась автохтонным, местным, восточнославянским населением, а варяги — западнославянскими вендами-ободритами.

Работа Гедеонова имела большое значение — его подробный разбор сведений различных источников и выявление слабых мест в доводах оппонентов продемонстрировали те вопросы, которые требовали дальнейшего исследования и, следовательно, стимулировали развитие научной мысли. Гедеонов показал всю сложность «варяжской проблемы», но его лингвистические изыскания выглядели крайне примитивными, а значит, и малоубедительными. Дилетантизм автора в вопросах языкознания приводил к вольным интерпретациям названий и имен. И хотя объем привлеченного им к исследованию материала впечатляет, выводы Гедеонова оказались с научной точки зрения далеко не безупречны.

Другим активным антинорманистом того времени был Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920), по гимназическим учебникам которого училось не одно поколение русских школьников (только его пособие по русской истории для средней школы переиздавалось более сорока раз). Иловайский придерживался крайне правых, консервативных убеждений, состоял членом Союза русского народа. Свои взгляды на раннюю историю Руси он изложил в книге «Разыскания о начале Руси» (1876). Русь он считал наименованием восточнославянского племени Среднего Поднепровья, то есть полян, и производил это слово от названия роксолан, якобы сохранившегося до древнерусских времен. Государство в Приднепровье, по мнению Иловайского, существовало еще до прихода варягов. Под варягами он подразумевал норманнов, но летописный рассказ о призвании варяжских князей считал «сказкой», созданной летописцем по образцу более поздней новгородской традиции приглашения князя на престол. Влияние скандинавов Иловайский признавал незначительным, в том числе и в силу неразвитости скандинавского общества того времени: «Не из бедной, полудикой Скандинавии проникали тогда в Россию семена цивилизации, а разве наоборот, из Руси в Скандинавию». Понятно, что такой «патриотический» взгляд на русскую историю считался наиболее подходящим для воспитания юношества.

Третьей антинорманской работой, опубликованной все в том же 1876 году, была первая часть «Истории русской жизни с древнейших времен» Ивана Егоровича Забелина (1820–1908), непревзойденного знатока русских древностей и особенно эпохи Московского царства. Забелин был одним из основателей Исторического музея в Москве, в 1892 году он стал почетным членом Академии наук. Варягов Забелин считал балтийскими славянами, сближая это слово с названием «вагры», а название «Русь» связывал с Ругией, областью между реками Одером и Травою. При этом он относил начало истории славянской руси еще к позднеантичным временам.

Традиционных взглядов на варягов-русов придерживался Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879), один из крупнейших российских историков, обессмертивший свое имя фундаментальной «Историей России» в 29 томах; первый ее том увидел свет в 1851 году. То, что варяги были скандинавами, для Соловьева представлялось несомненным: «варяги летописца суть скандинавы», на очевидных сообщениях «Повести временных лет» «основывается мнение о скандинавском происхождении варягов-руси, и основывается крепко; вот почему это мнение древнейшее, древнейшее в науке, древнейшее в народе». «Свидетельство русского летописца подтверждается свидетельствами иностранными… Подле этого мнения, основанного на очевидности, некоторые хотели и хотят дать место предположению, что князья варяго-русские и дружина их были происхождения славянского, и указывают преимущественно на Поморье (Померанию) как на место, откуда мог быть вызван Рюрик с братьями; но для чего нужно подобное предположение в науке? Существуют ли в нашей древней истории такие явления, которых никак нельзя объяснить без него? Таких явлений мы не видим. Скажут: славяне должны были обратиться к своим же славянам, не могли призывать чужих, но имеет ли право историк настоящие понятия о национальности приписывать предкам нашим IX века? Мы видим, что племена германское и славянское, чем ближе к языческой древности, тем сходнее между собою в понятиях религиозных, нравах, обычаях; история не провела еще между ними резких разграничивающих линий, их национальности еще не выработались, а потому не могло быть и сильных национальных отвращений… С другой стороны, с варягами скандинавскими у наших северных славян была связь издавна; издавна были они знакомы друг с другом. Наконец, если бы новгородцы и кривичи, по нашим настоящим понятиям, непременно хотели иметь своим князем славянина, то не надобно забывать, что в союзе с ними были племена финские, у которых не могло быть этого желания». Действительно, с точки зрения науки (а не идеологии) для Соловьева оставалось непонятным существование «славянской» гипотезы. Очень важная мысль состоит и в недопустимости приписывать современные представления о национальности далекому прошлому.

«Сличив различные толкования ученых, — отмечает Соловьев далее, рассуждая о значении названий «варяги» и «русь», — можно вывести верное заключение, что под именем варягов разумелись дружины, составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых; это название, как видно, образовалось на западе, у племен германских; на востоке у племен славянских, финских, греков и арабов таким же общим названием для подобных дружин было русь (рось), означая, как видно, людей-мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским. Прибавим сюда, что название "русь" было гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями».

Между тем влияние варягов было не слишком значительно: «Кроме греков, новорожденная Русь находится в тесной связи, в беспрестанных сношениях с другим европейским народом — с норманнами: от них пришли первые князья, норманны составляли главным образом первоначальную дружину, беспрестанно являлись при дворе наших князей, как наемники участвовали почти во всех походах — каково же было их влияние? Оказывается, что оно было незначительно. Норманны не были господствующим племенем, они только служили князьям туземных племен; многие служили только временно; те же, которые оставались в Руси навсегда, по своей численной незначительности быстро сливались с туземцами, тем более что в своем народном быте не находили препятствий к этому слиянию. Таким образом, при начале русского общества не может быть речи о господстве норманнов, о норманнском периоде». Как видим, в этом выводе Соловьев не соглашался с Погодиным. «Но если влияние норманнской народности было незначительно, если, по признанию самых сильных защитников норманнства, влияние варягов было более наружное, если такое наружное влияние могли одинаково оказать и дружины славян поморских, столько же храбрые и предприимчивые, как и дружины скандинавские, то ясно, что вопрос о национальности варягов-руси теряет свою важность в нашей истории», — заключал исследователь. Соловьев тем самым занимал совершенно верную позицию, выводя «варяжскую проблему» из эпицентра идеологического фронта русской истории. К версии же Гедеонова он относился отрицательно. Вот его оценка «славянской гипотезы»: «Недавно г-н Гедеонов снова поднял вопрос о славянском происхождении варягов-руси… Исследования его замечательны своею отрицательною стороною, где он опровергает некоторые мнения ученых, держащихся скандинавского происхождения варягов-руси; но положительная сторона исследования не представляет ничего, на чем бы можно было остановиться… То же должно сказать и об исследованиях г-на Иловайского».

Призвание же варяжских князей Соловьев расценивал как событие значительного масштаба для русской истории. Князья призывались «для установления наряда внутреннего» — именно так понимает это слово летописи Соловьев. «Какое значение имеет призвание Рюрика в нашей истории?» — задается он вопросом. И дает на него ответ: «Призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю. Главное, начальное явление в основании государства — это соединение разрозненных племен чрез появление среди них сосредоточивающего начала, власти. Северные племена, славянские и финские, соединились и призвали к себе это сосредоточивающее начало, эту власть», которая затем объединила и все остальные племена[85]. Как историк так называемой «государственной школы», Соловьев именно в государстве видел одно из центральных звеньев исторического процесса. Его трезвый, научный взгляд на «норманскую проблему» позволил наконец вывести ее за рамки политических спекуляций и открыл пути для сугубо научного решения этого вопроса. Однако впоследствии историческая наука еще не раз в этом отношении «откатывалась назад».

Поворотным моментом в истории «варяжской темы» стала книга знаменитого датского ученого-лингвиста и историка, профессора Копенгагенского университета Вильгельма Томсена (1848–1927). В том же 1876 году, когда была опубликована книга Гедеонова, Томсен прочитал в Оксфордском университете три лекции на тему «Отношения Древней Руси и Скандинавии и происхождение Русского государства», которые были изданы в нескольких странах, а в 1891 году вышли в русском переводе отдельной книгой под названием «Начало Русского государства»[86]. Этот труд в комплексной, обобщенной форме представил квинтэссенцию «норманской теории», которая нашла в нем свое законченное, можно сказать, «классическое» воплощение. Характерной особенностью работы Томсена была ее лингвистическая составляющая. Его лингвистические наблюдения и выводы не утратили своего значения до сих пор. В начале лекций Томсен нарисовал широкую панораму тех племен, которые населяли Восточно-Европейскую равнину накануне образования Древнерусского государства, особо остановившись на происхождении и ранней истории славянства. Летописный рассказ о призвании варягов Томсен назвал «младенчески простодушным повествованием Нестора о начале русского государства», тем не менее признав достоверность его основы. Остановился он и на историографических спорах вокруг «норманнской проблемы». Среди «антинорманистов» Томсен особо выделил Гедеонова: «Я называю здесь лишь одного писателя из лагеря антинорманнистов, сочинение которого, по крайней мере, производит впечатление серьезной обдуманности и больших познаний, — С. Гедеонова. Громадное же большинство сочинений других антинорманнистов не может даже иметь притязаний на признание их научными: истинно научный метод то и дело уступает место самым шатким и произвольным фантазиям, внушенным, очевидно, более нерассуждающим национальным фанатизмом, чем серьезным стремлением найти истину. Всякий беспристрастный читатель выносит из чтения подобных трактатов такое впечатление, что в данном случае дело сводится к одному — какой бы то ни было ценой устранить неприятный факт основания русского государства при помощи чужеземного княжеского рода, как будто подобное обстоятельство может заключать в себе что-нибудь оскорбительное для великой нации… Следует признать, что критицизм антинорманнистов пролил новый свет на некоторые частности вопроса; но главная сущность дела осталась совершенно нетронутой, и в своих основаниях теория скандинавского происхождения Руси не поколеблена ни на волос».

Томсен дал блестящий обзор иностранных (византийских, арабских и латиноязычных) источников, в которых упоминаются варяги и русь. Относительно происхождения названия «русь» он соглашался с тем, что в его основе лежит древний шведский корень со значением «гребля» или «плавание». В этом отношении Томсен развивал гипотезу Куника: «Весьма вероятным является предположение, что шведы, жившие на морском берегу (Финского залива. — Е. П.) и ездившие на противоположный его берег, очень рано могли назвать себя — не в смысле определения народности, а по своим занятиям и образу жизни — roPs-menn или roPs-karlar, или как-нибудь в этом роде, т. е. гребцами, мореплавателями». В основе слова «варяг», согласно Томсену, лежал корень var , означавший «защиту», «покровительство»; варяг, таким образом, — «человек, положение которого обеспечено по договору, находящийся под особым покровительством». Также Томсен определил ряд слов древнерусского языка, имеющих скандинавскую этимологию. Всего их набралось 13, в том числе гридь, тиун, кнут, лавка, ларь, скот, стяг, якорь. Важной частью работы Томсена было объяснение около сотни имен, известных в Древней Руси, преимущественно из древнескандинавского языка. Приведу заключительный пассаж всей книги:

«Мы видели, что, по древнему русскому преданию, единодушно подтверждаемому также множеством других разнородных свидетельств, заложение первых основ русского государственного строя является делом скандинавов; что под именем руси у народов Востока разумелись в древние времена норманны; серьезная и добросовестная критика никогда не будет в состоянии опровергнуть этого факта. Норманны заложили основание, на котором природные славяне возвели исполинское здание, и из незаметно малого зерна, посеянного пришельцами с Севера, развилось одно из величайших государств, когда-либо существовавших в мире».

На рубеже XIX–XX веков острота дискуссий по «варяжскому вопросу» стала спадать. Серьезное научное изучение проблемы, внимание к археологическим данным, к исследованию летописей, расширение круга источников и применение комплексных методов на стыке истории, текстологии, лингвистики и археологии позволили более глубоко и детально проработать имеющийся материал, а само развитие исторической науки открыло возможность уйти от примитивного представления о жесткой взаимосвязи начала династии и начала государства, от «опрокидывания» современных этнических представлений в далекое прошлое. Конечно, в рамках «норманизма» также появлялись крайние позиции, абсолютизировавшие роль и участие норманнов в начальный период русской истории, но такие взгляды объективной наукой всегда корректировались, и взвешенные подходы к оценке варяжского влияния становились постепенно преобладающими.

Археология, на протяжении XX века давшая самый значительный объем источников подревней истории Руси, стала играть всё более заметную роль. Ей также были не чужды определенные «перехлесты» — особенно на первых порах изучения темы. Так, большую роль в археологическом плане сыграла монография шведского ученого Туре Арне (1879–1965) «La Suede et l'Orient» («Швеция и Восток»), имевшая подзаголовок «Археологические этюды о связях Швеции и Востока в эпоху викингов». Она увидела свет в Упсале в 1914 году; в ней на основе археологических находок автор выдвинул теорию о норманнской колонизации Руси. В 1917 году в Стокгольме из печати вышел сборник статей Арне, посвященных истории русско-шведских культурных связей. Он назывался «Det stora Svitjod» («Великая Швеция»). Под этим условным наименованием, известным по скандинавским сагам[87], Арне подразумевал и Киевскую Русь, то есть весь тот ареал, на который распространялось влияние норманнов. Даже русский эпос (былины), по мнению Арне, в основе своей являлся скандинавским. Ученик Арне археолог Хольгер Арбман (1904–1968) продолжил исследования скандинавских археологических древностей эпохи викингов, в том числе и на территории Руси[88].

Под влиянием работы Арне рассматривал начальную русскую историю и такой замечательный знаток древнерусских летописей, филолог и историк, как Алексей Александрович Шахматов (1864–1920), уже упоминавшийся ранее. По его мнению, на Русь прибывали настоящие «полчища скандинавов», которые состояли из двух колонизационных потоков. Первые норманны (шведы), прибывавшие в Восточную Европу еще с VIII века и сыгравшие большую роль в образовании Русского государства, именовались русью , а второй, более поздний поток скандинавских пришельцев назывался варягами. Именно это слово и было зафиксировано в «Повести временных лет» применительно к скандинавам и «первой волны».

Между тем находки некоторых археологических памятников присутствия норманнов на Руси (такие, как рунические надписи) были тогда еще весьма незначительны, что вызывало недоумение одного из основателей отечественной скандинавистики профессора Петербургского университета Федора Александровича Брауна (1862–1942, с 1920 года — в эмиграции, где стал профессором Лейпцигского университета). Кстати, именно он ввел в научный оборот первую скандинавскую руническую надпись, найденную на территории Древней Руси, — знаменитый мемориальный камень с острова Березань в устье Днепра, обнаруженный в 1905 году (надпись на нем датируется второй половиной XI века). Уже в эмиграции Браун опубликовал одну из лучших своих работ «Варяги и Русь» (Беседа. 1925, № 6/7). Ученики и последователи Брауна внесли существенный вклад в исследование русско-скандинавских отношений начальной поры. Так, Карл Федорович Тиандер (1873–1938), профессор Петербургского университета, в своих «Датско-русских исследованиях» (1915) собрал значительный свод сказаний о приходе братьев со своим племенем на новую землю — близких по содержанию летописной легенде, в разных культурных традициях. На основе их сопоставления он выявил определенную общность мотивов и причислил рассказ «Повести временных лет» о варяжских князьях к типу «переселенческих сказаний». Тот же мотив, по его мнению, нашел отражение и в некоторых других летописных известиях (о Кие и его братьях, об Аскольде и Дире). А выдающийся скандинавист Елена Александровна Рыдзевская (1890–1941, умерла в блокадном Ленинграде) провела масштабное сопоставление преданий «Повести» с мотивами скандинавских саг — это исследование было опубликовано спустя три десятилетия после ее смерти[89].

Подобные научные разыскания продолжались русскими историками и в эмиграции. Существенное значение имеют, например, статья Владимира Алексеевича Мошина (1894–1987) «Варяго-русский вопрос», опубликованная в Праге в 1931 году, автор которой дает подробнейший разбор истории изучения этой темы, классифицируя все гипотезы, и работа Александра Львовича Погодина (1872–1947) «Варяги и Русь», увидевшая свет в седьмом выпуске «Записок Русского научного института в Белграде» в 1932 году. В 1934 году в датском Орхусе была опубликована известная книга датского ученого Адольфа Стендер-Петерсена (1893–1963) «Die Varagersage als Quelle der altrussischen Chronik» («Варяжская сага как источник древнерусской летописи»). Самого Стендер-Петерсена в советские годы причисляли к реакционным норманистам. Главным его «прегрешением» было то, что он высказал предположение о скандинавских источниках летописных сказаний о первых русских князьях.

Наконец, явлением зарубежной исторической науки, причем науки русской эмиграции, стала серия книг Георгия Владимировича Вернадского (1887–1973), сына великого ученого Владимира Ивановича Вернадского. Вернадский-младший после революции эмигрировал и стал профессором русской истории Йельского университета. Свой взгляд на древнюю русскую историю он изложил в книгах «Ancient Russia» («Древняя Русь») (1943), которая стала первой книгой многотомного проекта «История России», и «The Origins of Russia» («Истоки Руси») (1959)[90]. Теория Вернадского отличалась своеобразием. В книге «Древняя Русь» он нарисовал широкую картину истории народов, населявших территорию будущей Руси, с древнейших времен. По его предположению, название «рос/русь» произошло из иранских языков. В этом отношении Вернадский как бы развивал идеи Ломоносова и отчасти Гедеонова (приводя примеры древних названий рек с тем же корнем). «Сарматские племена аорсы и роксоланы распространились уже во втором веке до н. э. по территории Волги, Дона, Донца, Днепра. Имена этих племен могут быть выведены из иранских слов ors или uors ("белый") и rukhs ("светлый"). Возможно, некоторые реки в районе распространения этих племен должны были стать известны под племенными именами поселенцев. Однако возможность двойного происхождения этих имен не следует упускать из виду. Иранское племенное имя могло быть рационализировано местными славянами с помощью их собственного языка (рос от росб)».

Вернадский полагал, что в IV–VII веках в приазовских землях существовал симбиоз славян (антов) и иранцев (алан), общим наименованием которых было «асы». «Некоторые из асских кланов, а среди них и те, что жили в Приазовье, были известны, по крайней мере, с IV века как рухс-асы ("светлые асы"), или роксоланы, или рокасы (рогасы)… Таким образом, росы (русь, рось), чье имя по прошествии времени было присвоено пришельцам из Скандинавии, первоначально были ирано-славянским племенем». Уже в первой половине VIII века началось проникновение на территорию будущей Руси скандинавов (норманнов), называвшихся на Руси варягами. При этом первой волной скандинавского потока были шведы. По мнению Вернадского, они довольно быстро добрались до Дона и Азовского моря, где, установив контроль над рухс-асами, приняли их имя. Отсюда якобы происходит название «асы» (верховные божества) в скандинавской мифологии, прародина которых, по сообщениям «Саги об Инглингах» и «Младшей Эдды», записанных в начале XIII века, находилась в Азии, к востоку от Дона. Главный город в этой земле назывался Асгард, и оттуда асы переселились в Скандинавию. Так скандинавские мифологические представления (хотя на самом деле сопоставление асов с Азией носит явно вторичный, искусственный характер[91]), по мысли Вернадского, оказались отражающими далекую историческую действительность. По его мнению, в конце 730-х годов в Приазовье сформировался Русский каганат, ведущая роль в котором поначалу принадлежала норманнам: «Отряд шведов, контролировавший местные племена асов и рухс-асов (русь), видимо, не был многочисленным, и постепенно шведы не только смешались со своими вассалами, но и приняли их название и сами стали известны сначала как асы, а затем как русь». Позже, на рубеже VIII–IX веков, земли Русского каганата попали под власть хазар и мадьяр (угров), что отразилось, в частности, в именах легендарных основателей Киева.

Следующая волна варягов, пришедших с Рюриком, состояла из датчан (данов). Русь «Повести временных лет» следует, по мысли Вернадского, идентифицировать с датчанами, что подтверждается и возможностью отождествления летописного Рюрика с ютландским конунгом Рориком, имевшим владения во Фрисландии (об этом отождествлении см. далее). Название «русь» применительно к Рюрику и его соплеменникам Вернадский выводит из топонима «Рустринген»: так называлась область, бывшая леном Рюрика. Таким образом, существовало две Руси — «старая шведская русь Русского каганата и новая фрисландская русь Рюрика»[92]. Затем Олег, представитель третьего потока скандинавов, уже норвежцев, объединил Северную и Южную Русь в одно государство.

Эта теория, которая совмещала целый ряд историографических версий — и иранское происхождение «руси», и роксолан, и Русский каганат в Приазовье, и скандинавских асов, и хазарские имена основателей Киева, и норманнов-варягов, и Рорика Фрисландского, — высказанных ранее разными учеными, начиная с XVIII века выглядит столь же остроумной, сколь и неправдоподобной. Не говоря уже об искусственности многих лингвистических построений, следует признать, что никаких данных о проникновении скандинавов на юг Руси в VIII веке не имеется. Столь же сомнительны и попытки объяснить происхождение наименований «русь» и «асы» от роксолан, Азии и тем более Рустрингена. Иранское влияние на древнерусскую культуру действительно нельзя недооценивать, однако прямую связь между древнерусской Русью и сарматскими племенами Причерноморья установить затруднительно. Всё это делает теорию Вернадского, хотя и чрезвычайно заманчивую, маловероятной. Тем не менее отдельные ее положения не лишены оснований. Стоит ли говорить, что труды Вернадского, где, помимо скандинавского влияния на раннюю историю Руси (да еще и с начала VIII века!), признается также влияние иранское, хазарское и мадьярское, вызвали крайне негативную реакцию у советских историков.

В советский период отношение к «норманской проблеме» было скептическим, хотя и с некоторыми колебаниями. Главная идея заключалась в том, что скандинавы сыграли очень незначительную роль в начальной русской истории, не оставив в ней никакого заметного следа. Образование же самого Древнерусского государства, в соответствии с марксистской концепцией, объявлялось результатом социально-экономического развития восточных славян, осуществивших эту историческую «задачу» без всякой посторонней помощи. Понятно, что и в «норманизме» уже к началу XX века никто не приписывал норманнам создание русской государственности — вопрос об этнической принадлежности варягов и происхождении первых князей не связывался напрямую с проблемой возникновения Древнерусского государства, как это было во времена Шлёцера. Развитие исторической науки, этнологии и социальной антропологии показало всю сложность процесса складывания государственности, которая не возникает одномоментно, в результате деятельности каких-то определенных внешних сил. Но официальная советская историография представляла норманизм именно таким, каким он был в период своего формирования, клеймя имена «ученых немцев» — пресловутой триады Байера, Миллера и Шлёцера.