Проклятый» вопрос русской истории 2 страница

Затем Миллер, охарактеризовав сведения разных средневековых авторов о славянах, обращался к вопросу о происхождении названия «Русь»: «Объявим еще и о другом народе, от котораго Россия нетокмо жительми населена, но и Царей и имя свое получила. Оной народ хотя в начале языком и житием от Славян весьма разнствовал, но столь тесно потом с ними соединился, что уже тому много веков прошло, как их между собою различать неможно было. А именно как Славяне Россиею владели, то от времени до времени приходили от севера Скандинавы, народ силою своего оружия на море и на сухом пути, также и торговым промыслом пред другими славной». Скандинавами считал Миллер и варягов, ссылаясь, между прочим, на «диссертацию» Байера: «Без сумнения, Почтеннейшие Слушатели, признаваете вы по сему Варягов ваших, о которых в летописях и во всех Российских историях упоминается; и хотя известно, что тем именем никакой в Скандинавии народ особливо не назывался, однако сие можно заподлинно доказать, что они ни из какой другой земли выехали как из Скандинавии. Варягами они назывались либо от искусства в мореплавании , в чем наибольше упражнялись, и для того, что морем в Россию пришли… либо от искусства воинскаго , от старинного слова Вар , что войну у Скандинавов значило, в какой силе у Агличан и поныне употребляется. Потому и служившие из Скандинавов в гвардии при дворе Греческих Императоров в Царе граде Варанги назывались».

В доказательство скандинавского происхождения варягов Миллер приводил, в частности, имена первых русских князей и послов и «русские» названия днепровских порогов, приводимые наряду со славянскими названиями византийским императором Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей» (середина X века). Эти имена и названия действительно имеют скандинавские этимологии. Очень много внимания Миллер уделял известиям скандинавских авторов о древней истории и связях Скандинавии с русскими землями — часть этих сведений отличалась сомнительной достоверностью. Помимо скандинавского происхождения названия «Русь» Миллер писал и о том, что «некоторая часть Россиян произошла от Варягов, которая хотя и не столь многочисленна, чтоб с произшедшею от Славян могла сравниться; однако и не так мала, чтоб вовсе об оной умолчать».

О происхождении имени «россов» Миллер писал следующее: «По моему рассуждению, требовать не можно яснейшего о том доказательства, что имя Россиан уже по прибытии Варягов в России зачалось, а от оных и прочим жителям, то есть Славянам, досталось. Каким же образом сие учинилось, мы, не находя в Скандинавии никаких сего имяни следов, себе так представим. Фины Шведов, не ведомо по какой причине, и поныне называют Россами, по их языку Россалейне , Россиян именуют Веннелейне , то есть Венедами, Немцов Саксалейне , то есть Саксонцами, а самих себя Суомалейне , то есть людей в болотных местах живущих. Новгородские Славяне, услышав имя Россов от Финнов, оным всех из северных стран пришельцов нарицали, почему и Варяги от Славян Россианами названы. А потом и сами Славяне, будучи под владением Варягов, имя Россиан приняли, подобным почти образом как Галлы Франками и Британцы Агличанами именованы. А что Славенский язык Варяжский преодолел, сие никому странно не покажется, потому что Славяне Варягов числом превосходили, и что в следующия времяна на их языке все божественныя книги были писаны и Божия служба отправлялась». Иными словами, Миллер предположил, что название «русь/рось» пришло в славянский язык через посредство финского. Скандинавский же источник этого слова он определить затруднился. Заканчивалась речь, разумеется, похвалой Елизавете Петровне.

Итак, получалось, что и название страны, и даже какая-то часть русского народа имели иностранное, а именно скандинавское происхождение. Ситуацию, в которой появилась «диссертация» Миллера, блестяще охарактеризовал в своих «Лекциях по русской историографии» Василий Осипович Ключевский: «То был самый разгар национального возбуждения, которое появилось после царствования Анны и которому была обязана престолом Елизавета Петровна. Минувшее десятилетие стало предметом самых ожесточенных нападок; даже церковные проповеди обратились в политические памфлеты, направленные против этого темного десятилетия. С церковной кафедры говорили, что хищные совы и нетопыри засели тогда в гнезде российского орла. Новое, национальное царствование началось среди войны со Швецией, которая кончилась миром в Або 1743 г. В это время готовиться сказать по случаю тезоименитства государыни на торжественном заседании Академии, что шведы дали Руси и народное имя и государей, едва ли значило украсить торжество». Именно такую реакцию и вызвало произведение Миллера и в ученых, и в придворных кругах. Одним из наиболее резких оппонентов Миллера был Ломоносов, который в 1761 году с негодованием писал: «Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера; и ту ложь, что за много лет напечатана в "Комментариях", хотел возобновить в ученом свете». Как видим, «заклятая диссертация» подверглась тогда почти единодушному остракизму.

Что же было противопоставлено ей? Вскоре после окончания бурных дискуссий Михаил Васильевич Ломоносов сам принялся за написание русской истории. Он начал работать над этим сочинением в 1751 году, но успел написать только первый том, который был издан уже после смерти автора, в 1766 году, большим для того времени тиражом — почти 2500 экземпляров. Это была первая увидевшая свет история России, которую написал профессиональный русский ученый («История» Татищева вышла позже). Работа Ломоносова над «Историей» одобрялась благожелательным отношением двора и императрицы Елизаветы Петровны. Первый том «Древней Российской истории» охватывал период «от начала Российского народа» и до кончины Ярослава Мудрого в 1054 году. Первые главы Ломоносов посвятил «России прежде Рурика», где уделил внимание и тем вопросам, по которым так ожесточенно спорил с Миллером[75].

«Множество разных земель славенского племени есть неложное доказательство величества и древности». Этот патриотический посыл пронизывал все начальные главы «Истории». Славянский народ «славою дел утвердил себе славное имя» (в этом Ломоносов был согласен с Миллером), а начало его, по мнению Ломоносова, относилось к самым древним временам. Так, он полагал, что славянскими народами были балты (жмудь, литва, пруссы и др.), что древними славянами были не только венеты, но и пафлагонцы, мидяне и амазонки, что происхождение славянских народов относится ко временам Троянской войны. Более того, славяне не только составляли «немалую часть воинств» готов, вандалов и лангобардов, но и их главные предводители «были славенской породы». Славянами Ломоносов считал и Одоакра (предводителя племени ругов, лишь по внешнему сходству имен, созвучных русам), и Алариха, и других вождей эпохи Великого переселения народов. Такая вольная интерпретация древних источников позволяла отодвигать историю славян в глубь веков и приписывать им всевозможные исторические свершения. Варягов Ломоносов считал собирательным названием многих народов: «Они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». А «варяги-россы» (часть варягов) были одного происхождения с пруссами. Название же «россы» происходит, по мнению Ломоносова, от имени роксоланов, древнего народа, упоминаемого античными авторами.

Роксоланы[76](буквально «светлые, белые аланы») были одним из сарматских, то есть ираноязычных кочевых племен, которые, по сообщению античного географа Страбона, на рубеже нашей эры жили в приазовских степях, «на равнинах между Танаисом и Борисфеном», то есть между Доном и Днепром. Страбон считал их самым северным народом в этой области («обитает ли какое-нибудь племя за роксоланами, мы не знаем»)[77]. Во II веке н. э. часть роксоланов уже находилась на землях между Днепром и устьем Дуная, то есть вошла в соприкосновение с Римской империей, заняв области в южной Дакии (территория современной Румынии). В 118 году н. э. роксоланы признали власть Рима. Впоследствии они неоднократно воевали с империей, и император Адриан даже вынужден был выплачивать им ежегодную дань. Последний раз роксоланы упоминаются в «Гетике» Иордана (VI век). По всей видимости, они были рассеяны гуннами и прекратили свое существование. Конечно, никаких оснований связывать слово «русь» с роксоланами нет. Но авторы позднего Средневековья и Возрождения могли присваивать древние названия современным им народам, жившим на тех же территориях, что и древние. Уже в польской историографии начала XVI века появилось соотнесение «роксолан» и «Руси»[78]. Затем оно продолжало жить и перешло в науку XVIII века, причем сохранялось даже позже (сторонником этой идеи был в XIX веке Д. И. Иловайский).

Итак, внешнее, лингвистически необоснованное сходство названий послужило Ломоносову основанием и роксолан признать славянским народом. Название же «роксоланы» Ломоносов и вовсе выводил из названия Волги, которая античными авторами именовалась Ра; следовательно, роксоланы — это аланы, которые жили на волжских берегах (на самом деле роксоланы до Волги не доходили). Далее, по предположению Ломоносова, эти роксоланы-славяне переселились к Балтийскому морю, причем на своем пути оставляли такие названия, как Рось (река — приток Днепра) и Старая Русса (город в Новгородской земле). На берегах Балтики «россы»-роксоланы поселились на территории Пруссии, откуда и прибыли на Русь. Таким образом, Ломоносов остроумно соединил и известия поздних источников о происхождении Рюрика от пруссов, и версию о славянском происхождении руси. Это согласование не противоречило ни фантастическим построениям XVI века, ни «славянофильскому» патриотизму елизаветинских времен. Правда, о происхождении Рюрика непосредственно от рода императора Августа Ломоносов написать не решился: «Заключая сие, должно мне упомянуть о происхождении Рурикове от Августа, кесаря римского, что в наших некоторых писателях показано. Из вышеписанных видно, что многие римляне переселились к россам на варяжские береги. Из них, по великой вероятности, были сродники какого-нибудь римского кесаря, которые все общим именем Августы, сиречь величественные или самодержцы, назывались. Таким образом, Рурик мог быть коего-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник. Вероятности отрещись не могу; достоверности не вижу».

В целом Ломоносов как бы продолжал старую традицию историографии XVI–XVII веков (в которой еще многое было основано на внешних подобиях названий и диктовалось желанием обнаружить древние истоки современных народов), находясь в стороне от выработки методов критического анализа источников, которые уже начали формироваться в европейской науке Нового времени. Еще один примечательный момент рассуждений Ломоносова заключается в том, что он упоминает имя Вейдевута «из алан», который был выбран королем ругенских славян, варягов-россов, бывших роксолан, поселившихся на берегах Балтики. Этот «государь», он же «верховный жрец», с начала XVIII века считался предком рода Романовых. Поэтому в начальных главах своей «Древней Российской истории» Ломоносов говорил о происхождении не только династии Рюриковичей, но и династии Романовых, декларируя их общее, «славяно-росское» происхождение. Для русофильских тенденций, возобладавших при дворе Елизаветы Петровны, а затем и Екатерины Великой, такой исторический «разворот» был как нельзя более кстати.

При Екатерине II, которая очень внимательно относилась к «Истории» Татищева, «славянская» версия происхождения предков Рюрика (по крайней мере по женской линии) была весьма распространенной. Так, князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790), который был вторым официальным историографом в России («между» Миллером и Карамзиным), в своей «Истории Российской от древнейших времен» считал варягов германцами, но жившими в Пруссии, а Рюрика производил от рода «лифляндских царей», да к тому же по женской линии и от Гостомысла.

Ключевой фигурой в русской историографии второй половины XVIII века можно считать Августа Людвига Шлёцера (1735–1809)[79]. Он учился в Виттенбергском и Гёттингенском университетах, в 1761–1767 годах жил и работал в России (адъюнкт истории Петербургской академии наук с 1762 года, профессор истории и статистики с 1765-го), а потом вернулся в Германию, где был профессором Гёттингенского университета. В 1768 году Шлёцер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», а затем создал фундаментальный труд «Нестор», который увидел свет в Германии в пяти томах в 1802–1809 годах, а в переводе на русский язык был опубликован в трех частях в 1809–1819 годах. Главной своей задачей Шлёцер считал «воссоздание истинного Нестора», то есть реконструкцию «Повести временных лет» в ее как бы «первоначальном» виде. Это была чисто источниковедческая, текстологическая задача, и таким образом Шлёцер по сути стал основоположником научного изучения русских летописей. Шлёцер не без оснований полагал, что русские летописи требуют научно-критического рассмотрения, поскольку они подвергались неоднократным изменениям и редакциям. С точки зрения современной науки задача Шлёцера по «воссозданию Нестора» кажется несколько наивной, но для того времени это был крупный шаг вперед. Научный подход к главному источнику по истории Древней Руси позволил Шлёцеру весьма презрительно отзываться о своих предшественниках и коллегах. По мнению Шлёцера, русская история до него была практически не разработана, а ученых, владевших соответствующей методикой и знавших основные иностранные языки, якобы не было. К Татищеву Шлёцер относился довольно пренебрежительно, позволяя себе некорректные высказывания типа «татищевские бредни» в отношении рассуждений Василия Никитича о древнейшей истории Европы. Стоит ли говорить, что и Иоакимовскую летопись он не признавал достоверной? Впрочем, в категорию «бредней» у него попадали и некоторые памятники, источниковедческое значение которых было оценено позднее. Так, например, этот заклятый, по определению советских историков, норманист считал скандинавские саги «глупыми выдумками» и предлагал «выбросить эти исландские бредни из всей русской древнейшей истории».

В варягах и Рюрике, вслед за Байером и Миллером, Шлёцер видел конечно же скандинавов, причем эта мысль была облечена им в самую крайнюю форму. Шлёцер писал, что «скандинавы, или норманны в пространном смысле основали русскую державу»[80], а до их прихода местные племена якобы жили без всякого управления, «подобно зверям и птицам» (в этом отношении он, видимо, опирался на известную фразу «Повести временных лет» о том, что древляне и некоторые другие восточнославянские племена жили «зверинским образом», понимая ее буквально). Таким образом, получалось, что именно норманны основали Древнерусское государство; взгляд для того времени вполне объяснимый, если считать, что государство — дело рук конкретных людей.

По поводу происхождения слова «Русь» Шлёцер высказал гипотезу о том, что оно могло восходить (через финское посредничество) к шведскому названию Рослаген. Идея о происхождении финского названия шведов от этого топонима уже фигурировала в шведской науке XVII века у выдающегося филолога Юхана Буреуса. Рослаген — часть береговой полосы шведской провинции Упланд, жители которой издавна строили корабли для морских плаваний. Таким образом, вероятный первоисточник финского обозначения шведов был найден.

Важно то, что именно Шлёцер заложил основу сопоставления сказания о призвании варягов с похожими легендами других народов, отметив ирландскую параллель — рассказ о приходе в Ирландию в IX веке трех братьев из Норвегии (впоследствии такие параллели были многократно умножены, о чем речь впереди). Шлёцер великолепно уловил и основное направление будущих околонорманистских споров и блестяще выразил их суть: «Худо понимаемая любовь к отечеству подавляет всякое критическое и беспристрастное обрабатывание истории… Если Миллеру запрещают произнести речь о варягах потому лишь, что там варяги выводятся из Швеции; если для России считают унижением то, что Рюрик, Синеус и Трувор были морскими разбойниками, то никакой прогресс в историографии невозможен». Шлёцер, конечно, не прав, называя первых русских князей «разбойниками» — как не были только разбойниками ни Эрик Рыжий, ни Кнут Великий, ни Вильгельм Завоеватель, ни другие известные деятели эпохи викингов, — но относительно норманнской «проблемы», и сейчас продолжающей будоражить некоторые общественные круги, его мнение оказалось вполне справедливым. Другое дело, что крайность Шлёцера во взглядах на происхождение Русского государства ставила под удар всю «норманистскую» аргументацию.

Серьезный и взвешенный подход к «варяжской проблеме» продемонстрировала «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина (1766–1826), ставшая выдающимся явлением русской науки и культуры. Она начала издаваться с 1816 года. Карамзин с большим почтением относился к трудам Байера, Миллера и Шлёцера, признавая, что для исторической науки их имена «незабвенны», и даже отослал первый том своей «Истории» на рассмотрение Шлёцеру в Гёттинген. Напротив, он чрезвычайно скептически относился к уникальным сведениям Татищева, почерпнутым из Иоакимовской летописи, отказывая ей в научном доверии (как видим, вполне справедливо). Скандинавское происхождение Рюрика и варягов Карамзин считал «неоспоримой истиной». Тщательно анализируя источники и глубоко аргументируя свои умозаключения, Карамзин выдвинул шесть «обстоятельств», доказывающих скандинавское происхождение варягов. Во-первых, это имена призванных князей и прежде всего Рюрика, хорошо известные в Скандинавии. Во-вторых, свидетельства европейских авторов, в том числе епископа Кремонского Лиутпранда (X век), которые в «русах» видели именно норманнов. В-третьих, телохранители византийских императоров в XI веке назывались «варангами», теми же «варягами» и также были норманнами. «Слово Vaere, Vara , есть древнее Готфское (то есть готское. — Е. П.) и значит союз : толпы Скандинавских витязей, отправляясь в Россию и в Грецию искать счастия, могли именовать себя Варягами в смысле союзников или товарищей. Сие нарицательное имя обратилось в собственное». В-четвертых, «русские» названия Днепровских порогов, которые сообщает Константин Багрянородный в X веке и которые «кажутся Скандинавскими: по крайней мере, не могут быть изъяснены иначе». В-пятых, это сходство древнейшего памятника русского права — Русской Правды — со скандинавскими и немецкими узаконениями. В-шестых, свидетельство Нестора, то есть «Повести временных лет», «что Варяги живут на море Балтийском к Западу и что они разных народов: Урмяне, Свие, Англяне, Готы».

Происхождение названия «Русь» Карамзин выводил из слова «Рослаген» через финское посредничество («руотси» для обозначения жителей Швеции). Подтверждение этому он находил в Бертинских анналах, сообщавших о прибытии ко двору франкского императора послов народа «Рос», которые оказались шведами[81]. Таким образом, Николай Михайлович почти полностью очертил тот круг источников, который на многие годы станет для «варяжской проблемы» основным. Однако Карамзин полагал, что какая-то часть варягов могла переселиться из Швеции в Пруссию, откуда уже потом пришла и на Русь. Тем самым он пытался объяснить известия источников XVI века (Степенной книги) о прусской прародине Рюрика. Авторитет «Истории» Карамзина был настолько велик, что его взгляды надолго определили основную линию русской историографии. Именно Карамзин счел призвание варяжских князей «началом Российской Истории». «Великие народы, — писал он, — подобно великим мужам, имеют свое младенчество и не должны его стыдиться: отечество наше, слабое, разделенное на малыя области до 862 года, по летосчислению Нестора, обязано величием своим счастливому введению Монархической власти». Начало истории русской монархии было для Карамзина одновременно и началом русской истории. Таким образом, 862 год стал в общественном сознании годом создания Русского государства.

Вслед за Карамзиным о большой роли скандинавов в древнейший период русской истории писал известный литератор Николай Алексеевич Полевой (1796–1846) в своей «Истории русского народа» (первый том вышел в 1829 году). Названием своего труда и его концепцией Полевой как бы вступал в соперничество с Карамзиным, попытавшись создать историю народа, а не правителей и политических или военных событий. Попытка эта в общем не удалась, и Полевой так и не смог выйти за рамки истории государства. Его «История», не сопоставимая с уровнем труда Карамзина, была встречена читающей публикой более чем прохладно. Между тем в исторической науке возникали и иные версии о происхождении варягов-руси, порой отличавшиеся большой оригинальностью. Например, профессор Дерптского (ныне Тартуского) университета Иоганн Филипп Густав Эверс (1781–1830) в своих работах развивал версию о хазарском происхождении варягов, не нашедшую, впрочем, поддержки среди историков.

Существенным шагом вперед в изучении «варяжского вопроса» стал вышедший в 1844–1845 годах в Петербурге на немецком языке двухтомный труд «Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen» («Призвание шведских росов финнами и славянами»), принадлежавший перу Ариста Аристовича Куника (1814–1899), выдающегося нумизмата, адъюнкта, а затем академика Императорской Академии наук, который в течение сорока лет служил хранителем в Императорском Эрмитаже. Среди существенных сторон исследований Куника была лингвистическая разработка проблемы. Он, в частности, предложил существенное уточнение в скандинавской этимологии слова «Русь». Название «русь» могло восходить к скандинавскому слову rodsen , имевшему значение «гребцы».

Так якобы называли себя скандинавы, отправлявшиеся на восток, в земли финских, а затем и восточнославянских племен. На финской почве это слово приобрело форму ruotsi , которым и сейчас в финском языке называют шведов (напомню, что финно-угорские племена, к которым относились и чудь, и меря, и весь, в древности населяли огромные территории на севере Руси). Затем из ruotsi возникло слово «русь», которым первоначально именовали варягов, составлявших основу дружины первых русских князей. Потом слово «русь» распространилось уже на все подвластные этим князьям племена и стало названием народа и государства. Эта версия, лингвистически весьма хорошо обоснованная, до сих пор остается одной из наиболее вероятных (хотя отношение самого Куника к ней впоследствии стало скептическим).

Куник также придавал в древнерусской истории большое значение хазарам, полагая, что летописные основатели Киева — Кий и его братья — имели хазарское происхождение (много позже эта мысль также получила развитие у некоторых историков). Важными были наблюдения Куника и над параллелями летописного рассказа о призвании князей. Он, в частности, обратил внимание на похожую легенду о прибытии саксов в Британию, которую зафиксировал немецкий автор X века Видукинд Корвейский. Поскольку находились всё новые и новые аналогии у разных народов, Куник предположил, что сказание о призвании князей является «бродячим мотивом», повторяющимся в разных преданиях Европы. Так постепенно расширялся культурный контекст летописного известия о Рюрике.

Наиболее активным сторонником «норманнской теории» в середине XIX века был Михаил Петрович Погодин (1800–1875), который вообще был очень яркой и неординарной личностью[82]. Сын крепостного крестьянина, получившего вольную, Погодин окончил Московский университет, где впоследствии был профессором, с 1835 года занимая кафедру русской истории. В 1841 году он был избран академиком Петербургской академии наук. Погодин являлся одним из крупнейших историков своего времени и прославился также как собиратель древностей, пополнивших позднее ведущие музеи и библиотеки страны. В 1856 году Погодин построил в Москве деревянный дом (так называемая «Погодинская изба») в «русском стиле», где и разместил свое уникальное «древлехранилище». Это здание сохранилось до сих пор.

В 1825 году Погодин защитил магистерскую диссертацию «О происхождении Руси», которая была опубликована отдельным изданием. В диссертации он полемизировал со взглядами известного историка и литератора, профессора Московского университета Михаила Трофимовича Каченовского, который разделял мнение Эверса о хазарском происхождении Руси (Каченовский известен также как глава так называемой «скептической школы» в русской историографии, ставившей под сомнение достоверность древних русских летописей и других источников того времени). Погодин собрал и проанализировал всевозможные письменные источники, в которых упоминались варяги-русь, и на основе этого анализа сделал вывод об их скандинавском происхождении. В этой работе был обозначен исследовательский метод Погодина, которому он оставался верен всю жизнь. Прежде чем делать какие бы то ни было исторические умозаключения, необходимо изучить максимально возможный комплекс источников по теме и только после этого на их основе строить научные теории. Иными словами, это был очень логичный источниковедческий подход — идти от частного к общему, от конкретных данных, сведений, известий к теоретическим обобщениям. Собственно ничего в этом экстраординарного нет — по идее, так и должен поступать любой исследователь. Поэтому выводы Погодина оказывались достаточно аргументированными. Вообще Погодин в своих произведениях стремился к возможно большей, даже «математической» точности и доказательности (что, правда, не всегда ему удавалось).

Вторая диссертация Погодина называлась «Нестор. Историко-критическое рассуждение о начале русских летописей» (1839; название перекликалось с главным трудом Шлёцера). Она была направлена против адептов «скептической школы», в дискуссии с которыми Погодин доказывал достоверность «Повести временных лет», подкрепляя свои доводы сведениями зарубежных источников. «Варяжская тема» была продолжена им в книгах «Норманский период русской истории» (1859) и «Древняя русская история до монгольского ига» (1871). Само название первой работы однозначно свидетельствует о взглядах автора. Собственно, Погодин и ввел в науку понятие «норманский период русской истории», который он простирал до 1054 года, то есть до смерти Ярослава Мудрого. По мнению Погодина, в этот период норманны играли ведущую роль в русской истории, по сути дела, создав Русское государство. Свое «норманистское» кредо Погодин четко и емко выразил в следующих выводах: «Варяги-русь — племя норманнское. Имя руси принадлежало этому племени. Откуда происходит имя руси — открытое поле для догадок. Где жила первоначально русь — открытое поле для догадок (точно такое же открытое поле для догадок о происхождении имени варягов)»[83].

С именем Погодина связан и второй публичный диспут по «варяжской проблеме» в истории отечественной науки. Михаил Петрович был вообще очень активным полемистом, можно сказать, настоящим борцом «исторического фронта», воспринимавшим научную дискуссию как личное дело чести. Одна из его работ даже называлась «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями» (1874). Впрочем, военизированная лексика была в те годы вообще характерна для исторической науки (применительно к древнерусской истории) — можно вспомнить и название книги П. Г. Буткова «Оборона Летописи русской, Несторовой, от наветов скептиков» (1840). Диспут же Погодина с Костомаровым, состоявшийся 19 марта 1860 года, напоминал скорее эффектную интеллектуальную дуэль.

Но вначале познакомимся со вторым дуэлянтом. Николай Иванович Костомаров (1817–1885), выпускник Харьковского университета, много занимался исследованиями в области украинской истории (и в частности, эпохой Богдана Хмельницкого), истории Речи Посполитой и Московского царства. Будучи профессором Киевского университета, он вместе со своими единомышленниками (среди которых был и Т. Г. Шевченко) организовал тайное общество — так называемое «Кирилло-Мефодиевское братство», участники которого разделяли идеи панславизма. В 1847 году общество было разгромлено, Костомарова, как и его товарищей, арестовали, и год он провел в Петропавловской крепости. После этого несколько лет историк прожил в Саратове, фактически в ссылке, откуда вернулся в 1856 году и вскоре стал профессором Петербургского университета. К числу самых известных его произведений относится «Русская история в жизнеописаниях главнейших ее деятелей». Особенную актуальность публичному диспуту Погодина и Костомарова придавал тот факт, что само это действо происходило незадолго до празднования 1000-летия России, отмеченного в 1862 году с большим размахом.

Поводом к дискуссии послужила статья Костомарова «Начало Руси», опубликованная в журнале «Современник» (Т. 79, кн. 1, отд. 1). Костомаров полагал, что варягов-русь «нельзя искать» ни в Скандинавии, ни у балтийских славян. Зато название «Русь» можно обнаружить в низовьях реки Неман, то есть на землях литовских племен. По мнению историка, «название Руси география удерживала за правым рукавом реки Немана» — земли по его берегу назывались Русью (Русиею), а местные жители — руссами, русью. Этот народ был литовского происхождения. А значит, славянские и финно-угорские племена «призвали к себе из жителей прибалтийского побережья (варягов) русь-литовскую (жмудь, жившую на берегах реки Руси)». Эта оригинальная «литовско-жмудская» версия вызвала отповедь Погодина. Михаил Петрович написал ответ Костомарову, приехал в Петербург и лично зачитал свой текст оппоненту в Публичной библиотеке 9 марта 1860 года: «Я считаю вас честным, добросовестным исследователем в куче шарлатанов, невежд, посредственностей и бездарностей, которые, пользуясь исключительным положением, присвоили себе на минуту авторитет в деле науки и приводят в заблуждение неопытную молодежь; вот почему я требую от вас, во имя этой науки, полной сатисфакции, то есть торжественного отступления от Жмуди, или полного отражения приведенных мною кратких доказательств, за коими я готов выдвинуть и тяжелую артиллерию. Иначе бросаю Вам перчатку и вызываю на ученый поединок. Секундантов мне не нужно, разве тени Байера, Шлёцера и Круга (академик Филипп Иванович Круг, крупный нумизмат, был известен своими работами по древнерусской истории. — Е. П.)… Без шуток, приехав на неделю в Петербург, предлагаю вам публичное рассуждение в университете, Географическом обществе, или в Академии, в присутствии лиц, принимающих живое участие в вопросе»[84]. Костомаров умел держать удар. Он принял вызов Погодина, сочтя его предложение «высокою для себя честью» и выразив готовность явиться «с оружием в руках», куда ему будет угодно. Отвечая Костомарову, Погодин подчеркивал, что главная цель диспута состоит в том, чтобы «возбудить в молодых деятелях участие к вопросу о происхождении Руси (здесь под русью подразумевается народ. — Е. П.), который… важен, особенно в наше время, когда скоро исполнится тысяча лет основанному ею государству».