Внутренние и внешние аспекты культуры и методы их прочтения

Мыслительные и смысловые элементы, лежащие в основе лю­бой логически интегрированной системы культуры, можно рас­сматривать с двух сторон: внутренней и внешней. Первая от­носится к сфере внутреннего опыта, существующего либо в виде хаотических и бессвязных образов, идей, стремлений, ощу­щений и эмоций, либо в виде упорядоченных систем мышления, сотканных из этих элементов внутреннего опыта. Это — сфера разума, ценности, смысла. Для краткости будем называть ее «ментальностью культуры» (или «культурной ментальностью»). Вто­рая состоит из неорганических и органических объектов чувственного восприятия: предметов, событий, процессов, в которых воплощается, организуется, реализуется или облекается внутрен­ний опыт. Эти внешние феномены относятся к системе культуры лишь постольку, поскольку они суть проявления ее внутренней стороны. Вне ее они перестают быть частью интегрированной культуры. Отсюда вытекает, что на первом месте для исследова­теля интегрированной культуры — ее внутренняя сторона. От нее зависит, какие внешние явления, в каком смысле и до какой сте­пени становятся частью системы. Другими словами, внутренняя сторона культуры управляет внешней.

Лишенная своего внутреннего смысла Венера Милосская пре­вращается в обыкновенный кусок мрамора, ничем не отличающийся по своим физико-химическим свойствам от та­кого же необработанного куска мрамора. Симфония Бетхове­на превращается в простую комбинацию звуков или даже в ко­лебания воздушных волн определенной длины. «Метафизика» Аристотеля становится материальным предметом из бумаги — такой же книгой, как и миллионы других книг. Лишенные свое­го внутреннего содержания, многие явления, принципиально отличные по своей культурной сути, делаются похожими. Дей­ствия хирурга, делающего надрез скальпелем на теле пациента, и те же самые действия убийцы, режущего ножом свою жерт­ву, становятся неразличимы по причине сходства их внешних форм.

Теперь возникает ряд вопросов: можем ли мы адекватно по­стичь внутреннюю сторону данной культуры? Поскольку это нечто неуловимое, а зачастую и дедуктивное — в том смысле, что для того, чтобы ее понять, ее нужно «вычитать» в формах ее внешнего воплощения, которые отличаются от внутреннего смысла, — можем ли мы быть уверены, что наше «считывание» правильно, что мы не придаем данному сочетанию внешних яв­лений смысла, которого в нем нет?

Ответ на поставленные выше вопросы зависит от того, что подразумевается под истинной или подлинной ментальностью, которая воплощена в данной совокупности произведений. Сре­ди прочих возможных пониманий подлинного смысла назовем следующие.

Термин «подлинный смысл» может отсылать нас к умона­строению лица или лиц, создающих или использующих эти про­изведения, — например, смысл, который имел в виду Бетховен, когда писал свою музыку, или держал в уме Данте, сочиняя «Бо­жественную комедию», или же подразумевал любой другой тво­рец или преобразователь сложной и содержательной культур­ной ценности. Такова психологическая интерпретация подлинного смысла данного феномена. Согласно этой точке зрения, правиль­ное понимание внутренней стороны культуры в точное ли совпа­дает с тем пониманием, которое было у ее творцов или рефор­маторов,

Но можно ли достичь этого с некоторой долей уверенности? Можно ли в точности восстановить и заново воспроизвести ход мыслей творцов, реформаторов, отдельного лица или группы лиц? Во многих случаях — да. И по одной простой причине: смысл или цель зачастую ясно и недвусмысленно провозглаша­ется самим творцом. Мы можем постичь главный смысл «Поли­тики» Аристотеля, «Божественной комедии» Данте, «Principia» Ньютона, «Геттисбергской речи» Линкольна потому, что он ясно выражен в этих произведениях.

Сам по себе характер объектов культуры — надписей, писем, хроник, книг, воспоминаний и других «свидетельств» — часто дает достаточно оснований для воссоздания изначального смыс­ла, подразумеваемого автором. Если бы это было не так, то сле­довало бы отбросить всю историческую науку, потому что по­добного рода психологическая интерпретация культуры является одной из главных ее задач.

Итак, это один из способов понимания подлинной духовной сути явлений культуры. В какой-то мере он будет использовать­ся и в настоящей работе. Но это, однако, не единственно возможный способ понима­ния. Может быть, еще и социально-феноменологическое пони­мание внутреннего аспекта культурных явлений. И этот способ интерпретации, возможно, более важен для моих целей, и вооб­ще для социологов, чем чисто психологический.

В чем сущность социально-феноменологического понима­ния? Во-первых, это причинно-функциональное истолкование культуры, имеющее своей целью обнаружение причинно-функ­циональных связей между составными частями культурной цен­ности или комплекса ценностей. Многие люди могут не знать о подлинных причинах своих поступков и о том, что между их поступками и поступками их современников есть связь; они могут не знать о причинной связи между многими переменны­ми своей культуры, — и, тем не менее, эти причинные связи су­ществуют. Дело ученого открыть и показать их существование. Коль скоро это сделано, детали культурной конфигурации неза­висимо от любого психологического смысла, который можно им придать, сразу становятся понятными как элементы причин­но-связанного единства. Другими словами, первый способ соци­ально-феноменологической интерпретации духовной основы яв­лений культуры — причинно-функциональный. Теоретически, по крайней мере, он может быть совершенно независим от пси­хологического. Многозначные связи между плотностью населе­ния и преступностью, коммерческими циклами и уровнем смерт­ности, способом производства и формами собственности, религией и числом разводов — вот примеры того класса явле­ний, к которым может быть применимо причинное понимание (каузальное прочтение).

Вторая форма социально-феноменологической интерпрета­ции внутреннего аспекта культуры — логическое понимание. Мы можем ничего не знать ни о психологическом смысле культурных ценностей, ни об их причинных связях; и все же относительно многих культурных комплексов мы вправе задать следующие вопросы в надежде получить на них удовлетворительные ответы: яв­ляются ли элементы данной культуры логически связанными или они логически противоречат друг другу? Образуют ли они рацио­нально постижимую и согласованную систему или нет? Если да, то каков характер этой системы? Есть ли в ней единые принципы, которые пронизывают все ее компоненты, или таких принци­пов нет? Эти и подобные вопросы и даваемые на них ответы мо­гут быть независимы от какой бы то ни было психологической интерпретации рассматриваемой культурной конгломерации. В ряде случаев психологическая интерпретация помогает обна­ружить логический смысл; часто они сопутствуют друг другу, иног­да мы не можем ничего сказать о психологическом смысле; иног­да психологическая интерпретация вступает в противоречие с логическим пониманием. Как бы то ни было, логическое понима­ние стоит на своих собственных ногах и теоретически независимо от психологического смысла.

Необходимость в логической интерпретации возникает так­же по причине ограниченных возможностей психологического понимания. Дело в том, что большинство явлений культуры представляет собой результат деятельности многих индивидов и групп, чьи интересы и намерения могут не совпадать друг с дру­гом, а зачастую и вступать в противоречие. Когда все они пере­плетаются, то усиливают, ослабляют или видоизменяют друг друга до такой степени, что становится почти невозможным отличить их друг от друга. Возьмем ли мы Парфенон, или один из величайших христианских соборов, или совокупность нра­вов, законов, верований, или любые другие творения культуры — все они суть воплощения поступков, усилий, целей, желаний, идей, чувств огромных масс людей или социальных групп. И по­чти невозможно разобраться или выделить, какие цели и наме­рения были у каждого, кто участвовал в создании этих сложных культурных ценностей, то есть дать каждому из них «психологи­ческую интерпретацию».

Исходная предпосылка настоящей работы заключается в том, что любой культурный комплекс может быть логически интер­претирован. И хотя это — предпосылка любого научного ис­следования, все же один специальный ее аспект заслуживает того, чтобы сказать о нем особо. Дело вот в чем: и геометрия Евклида, и геометрия Лобачевского — обе логически безупречны; и та и другая полностью соответствуют канонам одной и той же мате­матической логики; и тем не менее, их теоремы и выводы — разные. Как можно объяснить такое противоречие? Ответ прост. Обе геометрии логичны, правильны, обе отвечают канонам ма­тематической логики, но начинают они с разных больших посы­лок: одна — с аксиомы, что прямая линия есть кратчайшее рас­стояние между двумя точками; другая — с иного предположения. Исходное противоречие между обеими системами ведет к целому ряду различий в последующих выводах, несмотря на идентичность логико-математического канона, соблюдаемого и в том и в другом случае. Большая посылка каждой системы, однажды принятая, правомерна в своих собственных пределах. Этот принцип особо важен в сфере логической интерпретации культуры.

Подводя итог этим рассуждениям, можно сделать вывод, что надлежащее логическое понимание культурных явлений требу­ет, во-первых, применения критериев дедуктивной и индуктив­ной логики; во-вторых, понимания того, что большие посылки различных культур могут быть разными; в-третьих, бесприст­растной позиции по отношению к тому, справедливы или не­справедливы эти большие посылки. Если исследователь верно уловит специфические посылки культуры, то следующей его за­дачей будет показать, в какой степени данная культура интегри­рована с точки зрения этих посылок, исходя из непререкаемых канонов логической достоверности. Если ему удастся решить эту проблему, то главная его задача выполнена. Выясняя большую посылку данной культуры, исследователь постигает ее душу, тело, ее социокультурную физиогномику; определив степень и харак­тер ее логической интеграции, он отвечает на вопрос о ее интегрированности или неинтегрированности.

Эта строго научная и беспристрастная позиция относительно логической интерпретации культурных комплексов сохраняется на всем протяжении настоящей работы. Один и тот же крите­рий логических норм соблюдается при изучении всех различных культур, но о логичности или нелогичности каждой из них можно судить всегда с точки зрения больших посылок (если они есть).

Далее сам собой напрашивается вопрос о методе. Если харак­тер больших посылок культуры играет столь важную роль при решении вопроса о ее логической интегрированности, то, следо­вательно, ключевой принцип, с помощью которого можно по­нять природу интегрированной культуры, нужно искать в пер­вую очередь в этих посылках. В любой цепочке логических умозаключений — касаются ли они культуры или чего-нибудь иного — весь ряд выводов и особенно заключение обусловлены утверждением, с которого начинается эта цепочка. Так, в силлогизме «Все люди смертны — Сократ человек — следователь­но, Сократ смертен», цепочка, состоящая из утверждения о том, что Сократ — человек, и заключения о его смертности, заранее была управляема первоначальным утверждением. Оно-то и яв­ляется тем ключом, с помощью которого постигается природа всего единства, в данном случае — силлогизма. Итак, если мы хотим найти ключ к такому единству помимо логики, с помо­щью которой оно оформлено, то мы должны обратиться не ко второй посылке или заключению, а к большей посылке. Подоб­ный метод следует применять и к логически интегрированному культурному единству. По этой причине на следующих страни­цах, посвященных предварительной классификации основных типов интегрированной культуры, я буду следовать правилу упо­рядочения типов культуры не на основании их внутренних ха­рактеристик, а в соответствии с их большими посылками.