Тихое место

Однажды Петровичем был обнаружен странный забор на пересечении двух улиц, настоящие названия которых были утеряны, наверное, еще до основания города в этом месте.

Улица, что убегала от Петровича вперед и назад, испокон веков именовалась Менделеевской. Разумеется, до рождения Менделеева она, скорей всего, называлась Шаромыжнической или еще как‑нибудь, но после того, как Менделеев стал знаменит, улица моментально превратилась в Менделеевскую.

– В честь Менделеева, разумеется! – восклицал любой заезжий человек.

И, как правило, не угадывал. Потому что улица так называлась в честь распивочной, что всегда находилась на этой улице.

– Водка! Точно! – восклицал опять тот же самый любой заезжий человек.

И ошибался еще раз. Никакой водки. Только вино наливом и на месте из граненых стаканов, изгрызенных не одним поколением выпивох.

– Опа… Так Менделеев к вину не имеет никакого отношения! – восклицал неугомонный турист.

И ошибался в очередной раз. Потому как в распивочной с вином химичили всегда. Аш‑два‑о, понятное дело, лилось безо всякой химии и по рецептуре предков. А вот добавки для вкуса и крепости – тут и сам Менделеев вздохнул бы от зависти. В вине было все. Спившийся учитель физики, завсегдатай распивочной, убил двадцать лет на ежевечерние исследования в попытках на глазок определить присутствие изотопов естественных радиоактивных элементов в предлагаемом вине и добился‑таки успеха. Всего‑то за два дня до потери рассудка, на почве непонимания общественностью и беспробудного пьянства.

Поэтому всех продавцов вина из этой распивочной называли не иначе как Менделеев.

И улица была Менделеевской. Потому как едва ли не каждый половозрелый мужчина, встреченный на этой улице, либо только что слезно попрощался с Менделеевым, о чем свидетельствовала его поступь, либо направлялся на встречу с Великим Химиком.

Улица, что пересекала путь Петровича, буквально на следующий день после появления Шаромыжнической, именуемой впоследствии Менделеевской, стала Отливочной.

– Из‑за того, что располагалась близко к лаборатории Менделеева! – смеялся заежий турист. И наконец‑то был прав.

Жители улицы постоянно отлавливали клиентов Менделеева в процессе, давшем название улицы, стыдили их всяко и били крепко, но в своей Священной Войне терпели поражение изо дня в день, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Уж они‑то точно знали, что улица называлась Огородной, но, кроме них, это знание не передавалось никому. Поэтому разговор с таксистом звучал примерно так:

– На Огородную, пожалуйста.

– Опа. А где у нас в городе Огородная?

– Ну как же… По Аграрной…

– Чего? По какой?

– По Менделеевской! А там – третий поворот…

– Тююю. Отливочная, что ль? А она Огородная, что ль?

– ДА!

– Тююю. А я всегда ее как Отливочную знаю…

Ну, в общем, на известном всем перекрестке Петровичем вдруг был обнаружен забор. Причем забор не был построен за ночь, не был перекрашен или передвинут с места. Забор на этом углу был всегда. Просто Петрович обнаружил его только в этот вечер. Раньше он его просто не замечал.

Знаете ведь, как это бывает? Ну вспомните свой последний диалог с женой:

– Соседи картину купили как унас. Точь‑в‑точь.

– Какую картину, дорогая?

– Ну нашу. С тюльпанами.

– Какую нашу?

– У нас в спальне. Над кроватью. Картина. Что на ней нарисовано? Скажи мне, пожалуйста.

– Ну‑у. Ты меня совсем уж… Тюльпаны нарисованы. Конечно. Чет я отвлекся…

– Как ты можешь, а? Ну как? В спальне у нас ромашки! А тюльпаны у нас в прихожей! Ну как так можно, а? Они ж тут уже лет пять висят!

– Д‑а‑а‑а? Ну‑ка, погоди… Хмм. Смотри… и вправду картина…

…Ну так вот. О чем, бишь, мы? Забор!! На перекрестке был обнаружен высоченный забор, который здесь стоял всегда. По крайней мере, Петровичу не вспоминался пейзаж, в котором вместо этого забора фигурировали бы другие виды. У забора сидело не менее десяти человек, которые почему‑то не торопились ни к Менделееву, ни на Отливочную. Они просто сидели у забора и напряженно прислушивались к чему‑то. Петрович специально минут десять внимательно смотрел на них – ни слова, ни жеста, ни друг на друга не посмотрят. Просто сидят и ждут чего‑то. На забор смотрят и прислушиваются. Один даже ухо приложил.

– Але! – вежливо начал разговор Петрович. – Чего ждем, народ? Каменный забор мироточить обещается?

– Тсссс! – зашикал на Петровича народ и вновь обратился в слух.

– Величие наше растет на глазах! – раздалось вдруг из‑за забора.

– Оуу! – воскликнул один из слушающих и начал быстро записывать в блокнот.

– Допиши там! – предложил благодушно настроенный Петрович: – Величие наше на пятках расти не может, ибо это низко. У военных величие растет на погонах. У остальных – на глазах, вызывая косоглазие, бельмы, дальнозоркость и расфокусировку. У женщин величие растет на радость мужчинам…

– Тсссс! – опять шикнули на Петровича. – Не мешай!

– Я не могу без тебя! – с надрывом сказали из‑за забора. – Не могу и все тут. Можешь делать с этим что хочешь!

– О! Мое это! – сказал молодой человек из слушающих. – Тиха все! Еще должно быть что‑то.

– Чего тебе еще надо, Сеньор Чудилио? – хмыкнул Петрович. – Если без тебя за забором не могут, мучаются и страдают – надо за забор лезть, а не слушать тут. Чего еще будет… Ничего тебе не будет с такой позицией!

– …все для тебя, – долетела концовка чего‑то еще из‑за забора.

– Не услышал!! – закричал молодой человек на Петровича. – Из‑за тебя не услышал!

– Надо было за забор прыгать сразу – там лучше слышно. Там бы услышал! – парировал Петрович, которому было‑таки неудобно за то, что помешал молодому человеку слушать. – Там дама тебя просит! Исстрадалась вся! А ты тут стоишь – слушаешь. Жестокий ты человек!

– А ну марш оба отсюда! – попросили остальные слушающие. – Сейчас тут пропустим все из‑за вас. Идите вона подальше и там ругайтесь.

– Эх‑х, – попрощался со всеми молодой человек, окинул на прощание Петровича тем еще взглядом, сплюнул презрительно и ушел за угол.

– И нечего в меня глазюками стрелять! – кинул в спину Петрович. – У меня супротив таких залпов броня толстенная. У любого спроси тут – «Реагирует Петрович на взгляды молодых людей?» Люди тебе скажут. Посмеются и скажут. Я тебе в отцы гожусь! Иди вона на отца своего глазами постреляй! Ты посмотри на них. Все обидчивые стали, как прибалтийские страны.

– Вот ведь мудак, этот Петрович! – зло сказали из‑за забора. – Старый, неадекватный дурак.

– Что‑о? – взъярился Петрович. – Кто это там смелый такой?

– Точно, мудак! – голосом молодого человека прокричали из‑за забора.

– Я вот сейчас кому‑то там устрою! – пообещал Петрович. – Сейчас там кому‑то участок станет тесен! Сейчас там кому‑то взгрустнется очень! Сейчас там без кого‑то придется обходиться всем дамам!

– Козел ты, Петрович! Шумное чмо! Скандалист престарелый! Псих! – ответил десяток голосов из‑за забора. – Шел бы отсюда! Дать бы тебе по морде, да мараться неохота!

– Ну все, – с громким хлопком лопнуло терпение Петровича. – Заготавливайте бинты там. Не расходитесь, мужики. Сейчас к вам из‑за забора ваши ораторы полетят.

Петрович зашагал вдоль забора в поисках калитки и, как водится, выбрал неправильное направление изначально.

– Сейчас‑сейчас, – пообещал он опять мужикам, проходя мимо них обратно. – Сейчас здесь будут крики.

Калитка обнаружилась шагах в тридцати.

«А ну как побьют? – мелькнуло в голове Петровича. – Много их там вроде».

Петрович замялся у калитки – «Плюнуть, что ли?.. Не‑ет… Нельзя. Эти там смотрят. Скажут – струсил. Зайду! В драку ж не полезу – чего им на меня прыгать? Опять же с дамами вроде сидят… Зайду!»

Петрович толкнул калитку и шагнул на чью‑то, утопаюшую в деревьях частную собственность, на всякий случай втянув голову в плечи. Потому что втянутая в плечи голова – залог, что шею не сломают сразу, и вообще должно как‑то расположить хозяев к незваным гостям.

«А красиво тут, – оценил Петрович. – Домик, сад… Прям рай».

– Э‑э‑э, – позвал Петрович. – Люди тут есть? Кто‑то живой?

«Что‑то я ерунду говорю», – подумал Петрович и решил исправиться:

– Кто‑то есть?! А?!

– Всегда кто‑то есть. Бэ. Обязательно живых надо? Да еще и людей? – последовательно ответили на все вопросы за спиной.

У Петровича с громким и неприличным звуком екнуло сердце и со скрипом подогнулись колени. Петрович медленно обернулся и с облегчением обнаружил за спиной мужичонку ростом всего‑то метра полтора. Мужичок закрывал калитку за Петровичем.

– Откуда ж люди тут! – перешел к делу Петрович. – Тут сволочи какие‑то. Обзываются через забор. Обижают всяко. Главное – ничего ж не сделал. Мимо шел. А еще и женщины иже с ними!

– Я тебя обзывал? – спросил мужик. – Ко мне претензии есть?

– А я знаю? – сварливо сказал Петрович. – Мне через забор не видно.

– Ну посмотри на меня. Я похож на хулигана? – мужик улыбнулся Петровичу и зачем‑то показал ладони. Как будто человек не может обзываться с пустыми руками. Однако Петровича почему‑то именно этот жест убедил, что мужик не виноват.

– Да не! К тебе нет претензий, – протянул руку Петрович. – Петрович я.

– Садовник я, – протянул руку мужик.

– О. Молодец. А зовут как? – спросил Петрович.

– Не помню. Всегда Садовником называли, – пожал плечами мужик. – А какая разница?

– А никакой, действительно, – согласился Петрович. – Я… Я это… Пенсионер я.

– А. Тоже неплохо, – одобрительно кивнул Садовник.

– Невозможно так жить! – донеслось из сада. – Ты мне надоел до смерти!

– Вот! Вот! Слышал? У тебя в саду кто‑то есть! Я ж говорил – ругается! Меня обругали тоже. Обидно очень, – заговорил о своем Петрович.

– Нет там никого, – покачал головой Садовник.

– Я катастрофически одинок! – подтвердили из сада.

– Как же нет! Я ж слышу. Там же кто‑то болтает! За дурака меня держишь? – обиделся Петрович.

– Сам посмотри, – открыл Садовник калитку в сад.

Петрович заглянул в сад. В саду, кроме деревьев и травы под ними, не обнаружилось никого.

– Как же… – повернулся он к мужику. – Я ж слышал только что…

– Вот я дурак был! И чего связался с ними! – сказали в саду.

Петрович развернулся и опять не увидел никого. Он шагнул в сад и тщательно его осмотрел. Заглянул за каждый ствол, оглядел каждую ветку и не обнаружил никого.

Садовник присел на скамеечку, закурил трубку и улыбался, наблюдая за Петровичем.

– Чертовщина какая‑то, – растерянно сказал Петрович Садовнику. – Я ж слышал.

– Ты никогда не слышал меня! И не старался услышать! – раздался мелодичный женский голос за спиной Петровича.

– Ох, ё! – испугался Петрович и резко обернулся.

За спиной не было никого.

– Что это, а? – растерянно спросил Петрович у Садовника.

– Чаю будешь? – предложил вместо ответа Садовник. – Идем чай пить?

– Идем, – Петровичу стало очень страшно и неуютно в саду с голосами.

Через минут пять они сидели друг напротив друга и пили чай.

– Слышь… Садовник… А Садовник? – в который раз спросил Петрович. – А что у тебя там? Невидимки?

– Нет, – покачал головой Садовник. – Невидимок не бывает. Наверное. Не верю я в них, в общем. Ерунда какая‑то получается. Человек – и вдруг невидимый. Его б еще в роддоме потеряли бы. Не бывает. Наверное.

– А у тебя в саду что? – возразил Петрович.

– Слова, – ответил Садовник и отхлебнул из чашки.

– Вестимо, слова, – согласился Петрович. – Их же кто‑то говорит? Ведь так?

– Конечно, говорит, – кивнул Садовник. – Иначе зачем слова? Чтоб говорить.

– Во‑о‑от. А кто говорит? – мягко продолжил Петрович.

– Да разные люди говорят. Ты вона тоже говоришь, – опять непонятно разъяснил Садовник.

– В саду! В саду кто говорит?! – не выдержал Петрович.

– В саду никто не говорит. Там плоды созревают, – улыбнулся Садовник. – Хотя, конечно, и в саду говорить можно.

– Ты дурак какой‑то, а? Или издеваешься надо мной? – вскипел Петрович так, что самовару стало завидно. – Я в саду… Я сам слышал!

– И я слышал. И что? – хихикнул Садовник.

– И кто у нас в садуууу? – сыграл в воспитателя детского сада Петрович.

– Никто‑о‑о! – сыграл в ребенка Садовник и засмеялся.

– Злой ты! – обиделся Петрович. – Трудно сказать, что ли? Уйду сейчас ведь!

Петрович даже встал и сердито засопел, показывая, что вот‑вот уйдет.

– Присядь, Петрович, – миролюбиво сказал Садовник. – Просто скучно мне. А ты забавно так волнуешься. А потом я все объясню и станет неинтересно тебе. Пропадет азарт.

– А если не скажешь – мне тоже станет неинтересно, – присел Петрович. – Потому как я сейчас помру от любопытства, а у жмуриков интересы очень ограничены. Мало чем интересуются. Ну расскажи, что там у тебя.

– Слова, – сказал Садовник.

– Опять?! – взвыл Петрович.

– Не‑а. Слова у меня там растут. В саду, – серьезно сказал Садовник.

– Не понял? – действительно не понял Петрович.

– Слова. Слова ведь не просто так говорятся. Слово – оно назреть должно. Вот у меня и созревает, – просто сказал Садовник. – Зреет, зреет. Потом с дерева срывается. Созрело стало быть. И кто‑то кому‑то эти слова говорит. Или не говорит. А у меня слышно. Иногда незрелое падает.

– Я готов жизнь за тебя отдать! – закричали радостно в саду.

– Вот. Незрелое как раз. Ванька‑Казанова ляпнул опять кому‑то, – покачал головой Садовник.

– Ленькин сын который? – уточнил Петрович.

– Он. Ляпает чего не попадя, балабол, – кивнул Садовник. – Во‑от.

– Ха‑ха‑ха‑ха! – засмеялся Петрович. – Погодь‑погодь. Так меня чехвостили не за забором, а те, кого я доставал там? Или нет? Они ж молчали… Чет не сходится у тебя.

– Сходится, сходится, – уверил Садовник. – Оно у них назрело. Просто сказать побоялись. Они ж там кто, по‑твоему?

– Слушатели? – попытался угадать Петрович.

– Не‑а. Слюнтяи они. Сидят и чужое подслушивают. А потом говорят чужими словами. Ну или подслушивают, чего им готовы сказать близкие. Так себе народишко, – махнул рукой Садовник.

– Значит, правильно я им мешал, – с удовлетворением сказал Петрович. – Нефиг им… О! А мои слова тут не растут разве? Не слышал совсем.

– Растут. Просто у тебя в унисон получается. Созрело – сказал.

– О! И у тебя. Я‑то думал эхо в саду, когда с тобой говорил, – сказал Петрович.

– И как? Неинтересно стало? – подмигнул Садовник.

– Интересно. Посидим, послушаем, – подмигнул в ответ Петрович. – Налей‑ка чаю еще, а?

В саду вдруг бахнуло отборным, затейливым трех‑этажным матом. Да так бахнуло, что Садовник чуть чашку не выронил.

– Ого! – уважительно протянул Петрович. – Вот это вызрело у Гришки‑Прапора…

– Ага. Он, – согласился Садовник. – Видать, спот‑кнулся опять.

И они пили чай и неспешно говорили, пока не созрело последнее слово в саду.