Формальная школа, структурная поэтика, генеративная 4 страница

согласная, глухая, твердая, щелевая, язычная фонема. Л - так

называемая плавная согласная, твердая, звонкая, зубная. О -

стоит в предударной слабой позиции, где она редуцируется и

совпадает со эвуком а, то есть звучит так же, как в слове

"славарь", если бы было такое слово. В фонетической

транскрипции такой звук обозначается знакомФ В - звонкий,

твердый, губно-зубной, щелевой. А - стоит в сильной позиции под

ударением - это гласный среднего ряда и заднего подъема языка.

Р - звонкий, мягкий, по способу образования "дрожащий" (средний

между щелевыми и смычными), язычный. Мягкий знак не означает

никакой фонемы, а служит знаком мягкости предшествующей фонемы

р, что обозначается как р'. Фонетическая запись всего слова

"словарь" будет такая:

[С Л Ф В А Р']

В 1950-е гг. Р. О. Якобсон с соавторстве с американскими

лингвистами создал совершенно новую Ф., построенную не на

артикуляционных дифференциальных признаках, как у Трубецкого, а

на акустических, используя акустическую аппаратуру. Его

классификация в отличие от классификации Трубецкого была

универсальной - в ней 12 дифференциальных признаков, при помощи

которых можно было описать фонологические системы всех языков

мира. Это уже начиналась эра генеративной Ф. (см.

генеративная лингвистика).

Ф. чрезвычайно важна для гуманитарных наук ХХ в. как

методологическая база. Та легкость и убедительность, с которой

фонологическая система строится при помощи дифференциальных

признаков, бинарных оппозиций (см.), позволила Ф. стать

образцом для других дисциплин, связанных со структурной

лингвистикой и семиотикой,- то есть для морфологии,

синтаксиса, семантики, прагматики, структурной

антропологии, культурологии, стрктурной поэтики.

Лит.:

Трубецкой Н. С. Основы фонологии.- М., 1960.

Якобсон Р.О., Фант Г.М., Халле М. Введение в анализ речи

// Новое в лингвистике. Вып. 2. - М., 1962.

ФОРМАЛЬНАЯ ШКОЛА

- неофициальное название группы русских литературоведов и

лингвистов, объединившихся в конце 1910-х гг. в Петербурге и

Москве на общих методологических основаниях и, в сущности,

сделавших из литературоведения науку мирового значения,

подготовив пражскую структурную лингвистику,

тартуско-московскую структурную поэтику и весь

европейский структурализм в целом.

Главным идейным вдохновителем Ф. ш. был Виктор Борисович

Шкловский. История Ф. ш. начинается с его статьи 1914 г.

"Воскрешение слова" и официально заканчивается его же статьей

1930 г. "Памятник одной научной ошибке", в которой он поспешил

из-за изменившейся политической атмосферы отступить от позиций

Ф. ш. Шкловский был чрезвычайно сложной фигурой в русской

культуре, В годы первой мировой войны он командовал ротой

броневиков, а в 1930-е гг. струсил и предал свое детище - Ф. ш.

Тем не менее он был одним из самых ярких представителей русской

словесной культуры и оставался таким всегда - и в качестве

адепта, и в качестве предателя. Когда в середине 1910-х гг. он

пришел учиться в семинарий известного историка литературы

Венгерова, тот предложил ему заполнить анкету. В этой анкете

Шкловский написал, что его целью является построение общей

теории литературы и доказательство бесполезности семинария

Венгерова.

Формализм поначалу был очень шумным течением, так как

развивался параллельно с русским футуризмом и являлся

разновидностью научного авангарда (см. авангардное

искусство).

"Откуда пошел "формализм"? - писал один из деятелей Ф. ш.,

стиховед и пушкинист Борис Викторович Томашевский в

своеобразном некрологе Ф. ш. - Из статей Белого, из семинария

Венгерова, из Тенишевского зала, где футуристы шумели под

председательством Бодуэна де Куртенэ. Это решит биограф

покойника. Но несомненно, что крики младенца слышались везде".

В Петербурге-Петрограде Ф. ш. дала знаменитый ОПОЯЗ -

Общество изучения поэтического языка, объединившее лингвистов и

литературоведов Е. Д. Поливанова, Л. П. Якубинского, О. М.

Брика, Б. М. Эйхенбаума, Ю. Н. Тынянова.

В Москве возник МЛК - Московский лингвистический кружок,

куда входили С. И. Бернштейн, П. Г. Богатырев, Г. О. Винокур, в

работе его принимали участие Б. И. Ярхо, В. М. Жирмунский, Р.

О. Якобсон, будущий организатор Пражского лингвистического

кружка, создатель функциональной структурной

лингвистики.

Ф. ш. резко отмежевалась от старого литературоведения,

лозунгом и смыслом ее деятельности объявлялась спецификация

литературоведения, изучение морфологии художественного текста.

Формалисты превращали литературоведение в настоящую науку со

своими методами и приемами исследования.

Отметая упрек в том, что Ф. ш. не занимается сущностью

литера-. туры, а только литературными приемами, Томашевский

писал: "Можно не знать, что такое электричество, и изучать его.

Да и что значит этот вопрос: "что такое электричество?" Я бы

ответил: "это такое, что если ввернуть электрическую лампочку,

то она загорится". При изучении явлений вовсе не нужно

априорного определения сущностей. Важно различать их проявления

и осознавать их связи. Такому изучению литературы посвящают

свои труды формалисты. Именно как науку, изучающую явления

литературы, а не ее "сущность", мыслят они поэтику". И далее:

"Да, формалисты "спецы" в том смысле, что мечтают о создании

специфической науки о литературе, науке, связанной с

примыкающими к литературе отраслями человеческих знаний.

Спецификация научных вопросов, дифференциация

историко-литературных проблем и освещение их светом хотя бы и

социологии, вот задача формалистов. Но, чтобы осознать себя в

окружении наук, надо осознать себя как самостоятельную

дисциплину".

Что же изучали деятели Ф. ш.? Круг их тем и интересов был

огромен. Они построили теорию сюжета, научились изучать новеллу

и роман, успешно занимались стиховедением, применяя

математические методы (см. система стиха), анализировали

ритм и синтаксис, звуковые повторы, создавали

справочники стихотворных размеров Пушкина и Лермонтова,

интересовались пародией (см. интертекст), фольклором,

литературным бытом, литературной эволюцией, проблемой

биографии.

Ранний формализм (прежде всего в лице Шкловского) был

довольно механистичен. По воспоминаниям Лидии Гинзбург, Тынянов

говорил о Шкловском, что тот хочет изучать литературное

произведение так, как будто это автомобиль и его можно

разобрать и снова собрать (ср. сходные методики анализа и

синтеза в генеративной поэтике). Действительно,

Шкловский рассматривал художественный текст как нечто подобное

шахматной партии, где персонажи - фигуры и пешки, выполняющие

определенные функции в игре (ср. понятие языковой игры у

позднего Витгенштейна). Такой метод изучения литературы лучше

всего подходил к произведениям массовой беллетристики. И это

была еще одна заслуга Ф. ш. - привлечение массовой культуры как

важнейшего объекта изучения.

Вот как, например, Шкловский анализирует композиционную

функцию доктора Ватсона в рассказах Конан-Дойля о Шерлоке

Холмсе (в главе "Новелла тайн" книги "О теории прозы"): "Доктор

Ватсон играет двоякую роль; во-первых, он рассказывает нам о

Шерлоке Холмсе и должен передавать нам свое ожидание его

решения, сам он не участвует в процессе мышления Шерлока, и тот

лишь изредка делится с ним полурешениями [...].

Во-вторых, Ватсон нужен как "постоянный дурак" [...].

Ватсон неправильно понимает значение улики и этим дает

возможность Шерлоку Холмсу поправить его.

Ватсон мотивировка ложной разгадки.

Третья роль Ватсона состоит в том, что он ведет речь,

подает реплики, т. е. как бы служит мальчиком, подающим Шерлоку

Холмсу мяч для игры".

Важным понятием методологии Ф. ш. было понятие приема.

Программная статья Шкловского так и называлась: "Искусство как

прием". Б. В. Томашевский в учебнике по теории литературы,

ориентированном на методы Ф. ш., писал: "Каждое произведение

сознательно разлагается на его составные части, в построении

произведения различаются приемы подобного построения, то есть

способы комбинирования словесного материала в словесные

единства. Эти приемы являются прямым объектом поэтики".

Наиболее яркий и знаменитый прием, выделенный Шкловским у

Льва Толстого и во всей мировой литературе,- это

остранение (см.), умение увидеть вещь как бы в первый

раз в жизни, как бы не понимая ее Сущности и назначения.

Блестящим исследователем сюжета был формально не

примыкавший к Ф. ш. Владимир Яковлевич Пропп (см. также

сюжет), создавший замечательную научную трилогию о

происхождении, морфологии и трансформации волшебной сказки. Вот

что он писал: "Персонажи волшебных сказок [...] делают по ходу

действия одно и то же. Этим определяется отношение величин

постоянных к величинам переменным. Функции действующих лиц

представляют собой постоянные величины, все остальное может

меняться.

Пример:

1. Царь посылает Ивана за царевной. Иван отправляется

2. Царь " Ивана " диковинкой. Иван "

3. Сестра " брата " лекарством. Брат "

4.Мачеха " падчерицу " огнем. Падчерица "

5. Кузнец " батрака " коровой. Батрак "

И т. д. Отсылка и выход в поиски представляют собой

постоянные величины. Отсылающий и отправляющийся персонажи,

мотивировка и пр.- величины переменные.

Ф. ш. построила теорию поэтического языка. Вот как,

например, Ю. Н. Тынянов разграничивал стих и прозу: "Деформация

звука ролью значения - конструктивный принцип прозы. Деформация

значения ролью звучания - конструктивный принцип поэзии.

Частичные перемены соотношения этих двух элементов - движущий

фактор и прозы и поэзии".

В книге "Проблема стихотворного языка" Тынянов ввел

понятие "единства и тесноты стихового ряда". Это была гипотеза,

в дальнейшем подтвержденная статистически. В разных

стихотворных размерах различные по количеству слогов и месту

ударения слова имеют разную комбинаторику. Например, в

3-стопном ямбе невозможно сочетание слов "пришли люди" или

"белое вино" (внутри строки).

Ю. Тынянов был по своему научному сознанию тоньше и

глубже, хотя и "запутаннее", Шкловского. Видимо, поэтому

Тынянов выдвинулся уже на этапе зрелого формализма, когда

"морфология" была уже отработана и нужно было изучать более

тонкие и сложные проблемы взаимодействия литературных жанров и

процессы эволюции литературы, связь литературы с другими

социальными практиками. Но это уже был закат классической Ф. ш.

Судьбы членов и участников Ф. ш. были разными. Но все они

так или иначе внесли вклад в мировую филологию. Шкловский

прожил дольше всех. Он умер в 1983 г. достаточно

респектабельным писателем, автором биографии Льва Толстого в

серии "ЖЗЛ" и весьма интересных "повестей о прозе", где

перепевались его старые идеи. Ю. Тынянов стал писателем и

создал замечательный роман о Грибоедове "Смерть Вазир-Мухтара".

Умер он в 1943 г. от рассеянного склероза. В. Пропп дожил до

мировой славы, повлияв на французских структуралистов,

изучавших законы сюжета. Сам Клод Леви-Строс посвятил ему

специальную статью, на которую Пропп (очевидно, по политическим

соображениям) ответил бессмысленными полемическими замечаниями.

Самой блестящей была судьба Р. Якобсона. Он эмигрировал в

Прагу, создал там совместно с Н. Трубецким (см. фонология)

Пражский лингвистичесхий кружок и возглавил одну из

классических ветвей лингвистического структурализма (см.

структурная лингвистика). Переехав в США, стал

профессором Гарвардского университета, участвовал в создании

универсальной фонологической системы, несколько раз приезжал в

Советский Союз и умер в глубокой старости в 1982 г. знаменитым

на весь мир ученым, собрание сочинений которого было

опубликовано еще при его жизни.

Литературоведческие идеи Ф. ш. переняла структурная

поэтика, прежде всего Ю. М. Лотман и его школа.

Лит.:

Хрестоматия по теоретическому литературоведению / Сост.

И. Чернов. - Тарту, 1976. - Т. 1.

Шкловский В. О теории прозы. - Л., 1925.

Томашевский Б.В. Теория литературы (Поэтика). - Л., 1926.

Эйхеибаум Б.М. О прозе. - Л., 1970.

Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М.,

1977.

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ АСИММЕТРИЯ ПОЛУШАРИЙ ГОЛОВНОГО МОЗГА

- была открыта в ХIХ в., но лишь в середине ХХ в.

нейрофизиология и нейросемиотика узнали гораздо больше о

различии в функционировании полушарий.

Известно, что левое полушарие является доминантным по речи

и интеллекту. Оно управляет правой рукой (за исключением

левшей). Выяснилось, однако, что левое недоминантное полушарие

также причастно к производству речи, но функции у них прямо

противоположные. Вероятно, Ф. а. п. г. м. как раз и создает в

человеческой деятельности принцип дополнительности,

фундаментальность которого осознавали как физики (Нильс Бор),

так и семиотики (Ю. М. Лотман), а также именно билатеральной

асимметрией опосредовано то, что мы с такой универсальностью в

нашей картине мира и науке пользуемся именно бинарными

оппозициями (см.; см. также фонология).

Подробную картину функционирования полушарий показали

эксперименты с выключевием одного из полушарий под воздействием

электросудорожного шока. Эти эксперименты проводились Л. Я.

Балоновым и его группой в Ленинграде в 1970-е гг. Создавая

искусственную однополушарную афазию, при помощи простого опроса

(человек с отключенным полушарием может разговаривать) ученые

установили следующие различия в том, что касается производства

речи.

При угнетении доминантного левого полушария речь

претерпевает такие изменения: количество слов уменьшается;

высказывание в целом укорачивается; синтаксис упрощается;

уменьшается количество формально-грамматических слов и

увеличивается количество полнозначных слов; при этом

существительные и прилагательные доминируют над глаголами и

местоимениями - то есть лексика правого полушария более

предметна, менее концептуальна; обострено восприятие конкретных

явлений и предметов внешнего мира.

Когда же угнетено правое полушарие, то происходит нечто

противоположное: количество слов и длина высказывания

увеличиваются (человек становится разговорчив); при этом

абстрактная лексика превалирует над конкретной, а

грамматические формальные слова - над полнозначными;

усиливается тенденция к рубрификации, к наложению абстрактных

классификационных схем на внешний мир.

Иными словами, если правое недоминантное полушарие

воспринимает внешний мир со всеми его красками и звуками, то

левое полушарие одевает это восприятие в грамматические и

логические формы. Правое полушарие дает образ для мышления,

левое мыслит.

Интересно, что человек с угнетенным доминантным левым

полушарием ведет себя как реалист-сангвиник (см.

характерология), а человек с угнетенным правым - как

аутист-шизоид (см. аутистическое мышление,

характерология). Таким образом, ХХ век - век левополушарных

аутистов.

Ю. М. Лотман отметил, что чередование больших культурных

стилей, так называемая парадигма Чижевского (см. также реализм)

- ренессанс, барокко, классицизм, романтизм - тоже напоминает

диалог между рассудочным левым и эмоциональным правым

полушарием.

Была также высказана гипотеза, в соответствии с которой

человек эволюционирует в направлении увеличения функций левого

полушария, поскольку неразвитость левого и развитость правого

характерна для детей и традициональных племен, а также для

высших животных, мысль же левого полушария напоминает мысль

гениального супертеоретика. Образно говоря, человечество

эволюционирует от мифа (см.) к логосу.

Лит.:

Балонов Л.Я.,Деглин Л.В. Слух и речь доминантного и

недоминантного полушарий. - Л., 1976.

Иванов В.В. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем.

- М., 1978.

Деглин Л.В., Балонов Л.Я.,Долинина И.Б. Язык и функциональная

асимметрия мозга // Учен. зап. Тартуского ун-та, 1983. - Вып. 635.

Лотман Ю.М. Асимметрия и диалог // Там же.

* Х *

"ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ"

- роман сербского писателя Милорада Павича (1983) - одно

из сложнейших и прекраснейших произведений современного

постмодернизма. Павича называют балканским Борхесом,

хотя в отличие от настоящего Борхеса, скорее всего, когда

наш словарь выйдет в свет, автор "Х. с." будет уже

лауреатом Нобелевской премии в области литературы 1997 г.

В каком-то смысле "Х. с." - квинтэссенция постмодернизма,

но в каком-то смысле и его отрицание.

"Х. с." - это действительно словарь, в центре которого

статьи, посвященные обсуждению главного вопроса всего романа,

так называемой хазарской полемики конца IХ в., когда хазарскому

кагану приснился сон, который он расценил в качестве знамения

того, что его народу необходимо принять новую религию. Тогда он

послал за представителями трех великих религий

средиземноморского мира: христианским священником - это был

Константин Философ, он же Кирилл, один из создателей славянской

азбуки, - исламским проповедником и раввином.

Словарь построен как последовательность трех книг -

красной, зеленой и желтой, - в которых соответственно собраны

христианские, исламские и иудейские источники о принятии

хазарами новой веры, причем христианская версия словаря

утверждает, что хазары приняли христианство, исламская - ислам,

а еврейская - иудаизм (см. истина, семантика возможных

миров).

"Х. с." построен как гипертекст (см.), то есть в

нем достаточно разработанная система отсылок, а в предисловии

автор указывает, что читать словарь можно как угодно - подряд,

от конца к началу, по диагонали и вразброс. На самом деле, это

лишь постмодернистский жест, поскольку в "Х. с." сложнейшая и

до последнего "сантиметра" выверенная композиция и читать его

следует как обычную книгу, то есть подряд, статью за статьей

(во всяком случае, таково мнение составителя словаря ХХ века).

"Х. с." философски чрезвычайно насыщенный текст, один из

самых философских романов ХХ в., поэтому стоит сделать попытку

отыскать основные нити его тончайшей художественной идеологии,

ибо философия "Х. с." дана не в прямых сентенциях, а растворена

в художественной ткани романа.

Прежде всего, по-видимому, следует ответить на вопрос,

почему история исчезнувшего народа и государства хазар дается в

виде словаря, а не хронологической последовательности. Ответ

кроется на пересечении внутренней и внешней прагматик

этого текста. Внешняя мотивировка достаточно характерна для

идеологии ХХ в.: история есть фикция, вымысел, поскольку она

построена на документах, которые всегда можно фальсифицировать:

"Издатель [...] полностью отдает себе отчет, что [...]

материалы ХVII века недостоверны, они в максимальной степени

построены на легендах, представляют собой нечто вроде б р е д а

в о с н е (разрядка моя. - В. Р.) и опутаны сетями заблуждений

различной давности".

Согласно внутренней прагматике первоначально словарь был

издан в ХVII в. неким Даубманусом в количестве 500 экземпляров,

причем один из них был самим издателем отравлен, а остальные

полностью или почти полностью уничтожены, поэтому "Х. с.", по

мысли автора-издателя, есть лишь фрагментарная реконструкция

словаря ХVII в. Это реконструкция второго порядка - не истории

хазар, а того, как она представлена в словаре Даубмануса.

И вот теперь встает вопрос: почему словарь и лица, так или

иначе принимавшие участие в его создании или реконструкции,

были уничтожены? Ответ на этот вопрос отчасти и составляет суть

сюжета и художественной идеологии "Х. с.".

В центре повествования три среза времени и три

центральных события: 1) конец IХ в.- хазарская полемика;

2) ХVII в.- история кира Аврама Бранковича и его смерти; 3) ХХ

в. - события царьградской конференции о хазарах в 1982 г.,

связанные с убийством последних свидетелей, составителей и

реконструкторов "Хазарского словаря".

Почему же именно словарь, а не просто книга, как Библия,

например, или Тора? Создание словаря мыслилось хазарами как

воссоздание не истории самого народа (истории у хазар в строгом

смысле быть не может в силу особенностей устройства

времени в их картине мира - об этом см. ниже), а

воссоздание первочеловека, Адама Кадмона. При этом хазары

рассуждали следующим образом: "В человеческих снах хазары

видели буквы, они пытались найти в них прачеловека, предвечного

Адама Кадмона, который был мужчиной и женщиной. Они считали,

что каждому человеку принадлежит по одной букве азбуки, а что

каждая из букв представляет собой частицу тела (подчеркнуто

мною. - В.Р.) Адама Кадмона на Земле. В человеческих же снах

эти буквы оживают и комбинируются в теле Адама. [...] Из букв,

которые я собираю (в данном случае это рассуждения иудейского

реконструктора древнего словаря, Самюэля Коэна. - В.Р.), и из

слов тех, кто занимался этим до меня, я составляю книгу,

которая, как говорили хазарскве ловцы снов, явит собой тело

Адама Кадмона на Земле...".

Итак, словарь, а не повествование, потому что для

воссоздания тела нужна система, а не текст (ср. структурная

лингвистика), а словарь есть некое подобие системы или хотя

бы некоторое ее преддверие.

Философия времени у хазар, как можно видеть из приведенной

цитаты, тесно связана с философией сновидения. Здесь

чувствуется несомненное влияние Борхеса и того философа,

который незримо стоял за Борхесом несколько десятков лет, Джона

Уильяма Данна, автора книги "Эксперимент со временем" (1920),

создателя серийной концепции времени (см. время, серийное

мышление). О сновидении в "Х. с." сказано следующее: "И

любой сон каждого человека воплощается как чья-то чужая явь.

Если отправиться отсюда до Босфора, от улицы к улице, можно

дату за датой набрать целый год со всеми его временами, потому

что у каждого своя осень и своя весна и все времена

человеческой жизни, потому что в любой день никто не стар и

никто не молод и всю жизнь можно представить себе как пламя

свечи, так что между рождением и смертью даже ни одного вздоха

не остается, чтобы ее загасить".

Такой философией обусловлен центральный эпизод "Х. с.",

связанный с киром Бранковичем, Юсуфом Масуди и Самюэлем Коэном.

Кир Аврам Бранкович собирал сведения о "Хазарском словаре",

чтобы воссоздать Адама Кадмона, при этом он придерживался

христианского решения хазарской полемики. Одновременно с ним

"Хазарский словарь" собирал и реконструировал еврей-сефард из

Дубровников Самюэль Коэн, естественный сторонник того, что

хазары в IХ в. приняли иудаизм. С некоторого времени Аврам

Бранкович каждый день стал видеть во сне молодого человека с

одним седым усом, красвыми глазами и стеклянными ногтями на

одной руке. Это и был Коэн, который каждую ночь чувствовал, что

он комуто снится. Это означало, что они вскоре встретятся.

Третий собиратель словаря, Юсуф Масуди, защитник исламской

версии хазарского вопроса, научился хазарскому искусству

попадания в чужие сны, поступил на службу к Авраму Бранковичу и

стал видеть его сны - и Самюэля Коэна в них. Когда же наконец

Бранкович и Коэн встретились (Коэн служил переводчиком в

турецком отряде, который напал на Бранковича и его слуг), то

Бранкович погиб от турецкой сабли, а Коэн, увидев человека,

которому он столь долго снился, впал в оцепенение и так из него

и не выбрался. Юсуф Масуди выпросил у турецкого паши день

жизни, чтобы увидеть во сне, как Коэну будет сниться смерть

Бранковича, и то, что он увидел, было так ужасно, что за время

сна он поседел и его усы стали гноиться. А на следуюЩий день

турки зарубили и его.

Последняя история, восходящая к нашим дням, связана с

арабским исследователем "Хазарского словаря", доктором Абу

Кабиром Муавия, который, вернувшись с израильско-египетской

войны 1967 г., стал собирать данные о "Хазарском словаре".

Делал он это так: посылал письма по объявлениям из старых газет

конца ХIХ века (см. концепцию времени хазар). На его письма в

прошлое приходили ответы в виде посылок с различными совершенно

не связанными между собой предметами, которыми постепенно стала

заполняться его комната. Он дал список этих предметов на

компьютерный анализ, и компьютер ответил, что все эти предметы

упоминаются в "Хазарском словаре". На конференции в Царьграде

доктора Муавия убивает четырехлетний мальчик, живой выродок (с

двумя большими пальцами на каждой руке) хазарской философии

истории. На этом исследование "Хазарского словаря" прерывается.

Исчезвувший народ спрятал все концы в воду.

Говоря о словаре в послесловии, автор пишет: "При

использовании книги ее можно чтением вылечить или убить. Можно

сделать ее более толстой или изнасиловать, из нее постоянно

что-то теряется, между строк под пальцами исчезают последние

буквы, а то и целые страницы, а перед глазами вырастают, как

капуста, какие-то новые. Если вы вечером отложите ее в сторону,

то назавтра можете обнаружить, что в ней, как в остывшей печке,

вас не ждет больше теплый ужин".

Здесь этически реализована обычная для ХХ в. мифологема

живого текста, противопоставленного мертвой реальности.

Особенностью, придающей уникальность "Х. с.", является та

преувеличенная серьезность его стиля, то отсутствие иронии,

замешенное на терпком балканском фольклоре, которые позволяют

говорить не только о квинтэссенции постмодернизма, но и об

альтернативе ему. В этом смысле Милорад Павич безусловный

антипод Умберто Эко - семиотика, играющего (когда более, когда

менее успешно) в прозаика, а антиподом "Имени розы" становится

"Х. с.".

А может быть, все дело в том, что гениальность (которой