Quot;Таинственная смерть актрисы ". 5 страница

Лорд Дженнер привёз с собой рекомендательное письмо от лорда Моора, который просил "внимания и ласки" для своего племянника, "в память краткого брака, в несчастном окончании которого не он был виноват".

Так как истинные причины бегства Алисы в монастырь и её смерти остались неизвестны матери и брату, то молодого англичанина приняли как родного.

А затем повторилась старая история ухаживания и сватовства. Но только племяннику лорда Моора не пришлось бороться с чувствами девушки, намеченной им в жёны. Лючия сразу полюбила красивого англичанина и с восторгом отдала ему свою руку...

Вторично состоялся брак с чужеземцем в семье маркиза Бессон-де-Риб. Но на этот раз всё обошлось благополучно.

И опять никто не обратил внимания на то, что престарелый патер Лемерсье, уезжавший на время в Париж и вернувшийся только через неделю после отъезда "молодых", узнав об имени зятя маркиза Рене, страшно побледнев, упал на близ стоящее кресло.

Обморок старика объяснили утомлением после путешествия. Промолчал аббат Лемерсье и о том, что знал и о чём только догадывался. Немного успокаивала его надежда на возможность ошибки.

Четверть века назад даже в Европе слишком мало были известны тайны богоборства и сатанизма, в которые не верили так называемые "передовые умы" конца XIX века. В далёкой же колонии и подавно никто не подозревал опасности, грозящей христианству, никто не верил тому, чтобы образованные люди могли, наравне с пьяными неграми, устраивать кровавые "шабаши" и приносить сатане ужасные, человеческие жертвы...

Что это делалось чёрными рабами, об этом знали, но чтобы в оргиях участвовали высокоцивилизованные "учёные", в роде ван Берса или... некоторых "знаменитых" врачей и химиков Европы, попавших в число поклонников сатаны вполне сознательно, -- этому не хотели верить.

Семья несчастной маркизы Маргариты Бессон-де-Риб вторично встретилась с представителем этой адской секты.

Но разве могла она предполагать что-либо подобное? Бедные женщины радовались "счастливому браку" внучки и дочери, получая из Англии письма молодой леди Дженнер, дышащие счастьем.

"Мой муж нежен и внимателен", -- повторяла она в каждом письме. -- "Я люблю его безгранично, как и он меня"...

Читая подобные письма, успокаивался даже аббат Лемерсье.

Так прошло около трёх лет... Письма Лючии приходили из самых разнообразных городов Европы.

"Мой муж принуждён много путешествовать, исполняя политические поручения своего правительства, -- писала леди Лючия Дженнер родным. -- Это очень интересно, хотя, признаюсь, меня начинают утомлять вечные переезды. Хотелось бы отдохнуть, устроить себе гнездо, особенно теперь, когда Бог посылает мне наконец радостную надежду на материнство... По счастью, муж обещал мне прожить год-полтора в Италии, а затем отвезти меня с ребёнком к вам, дорогие мои, на нашу милую Мартинику. С родными мужа я до сих пор не успела познакомиться из-за вечных переездов. В его родовом замке я до сих пор ещё не была. Мы поселимся там после возвращения с Мартиники, где проживём не меньше полугода".

Так мечтала бедная молодая женщина...

А через полгода после получения этого письма пришло в Сен-Пьер из Италии запечатанное чёрным сургучом письмо, принёсшее известие о "неожиданной смерти" молодой леди Дженнер, "скончавшейся от последствий несчастных родов". Убитый горем молодой муж описывал своё страдание так трогательно, что семья его жены, забывая свою собственную печаль, утешала его нежными письмами.

Об оставшемся сиротой ребёнке особенно болела душа тётки, бабушки и прабабки... И, в конце концов, к лорду Дженнеру полетели просьбы привезти с собой малютку, который "молодому вдовцу" мог быть "только обузой".

Он долго отнекивался, утверждая, что ребёнок напоминает ему любимую жену и остался его единственным "утешением", но, в конце концов, просьбы матери "тронули сердце" лорда Дженнера, и в одно прекрасное утро на Мартинику пришло от него письменное обещание приехать с ребёнком, "чтобы отдохнуть душой и сердцем среди родных сердец"...

Прошёл ещё месяц и, уведомленная депешей о дне приезда зятя и внука, семья покойной леди Лючии с нетерпением ждала приезда лорда Дженнера, с яхты которого уже виднелись туманные очертания берегов Мартиники...

XVII. На яхте "Лилит"

В провинциальных приморских городах набережная является излюбленным местом для гулянья. В часы отхода и прихода судов эта набережная кишмя кишит любопытными.

Так как Сен-Пьер на Мартинике был настоящим провинциальным городом, несмотря на своё стотысячное население, то ежедневно, в часы прихода судов, набережная и молы буквально кишели публикой, глазеющей на приезжающих.

Лорду Лео Дженнеру все это было давно известно, почему он и предупредил свою спутницу о необходимости "казаться чужими" при выходе на берег.

-- На первое время, дитя моё, -- прибавил он успокоительно, заметив грустное лицо Гермины, так искренно увлекшейся ролью леди Дженнер.

Разговор происходил на палубе прелестной паровой яхты, ожидавшей лорда Дженнера в гавани первого американского порта, в который заходил немецкий пароход "гамбургской линии", обслуживающей Бразилию и Буэнос-Айрес.

Поэтому он только перешёл с одного борта на другой, после чего яхта (носящая странное имя "Лилит") немедленно развела пары и ушла в море, перерезывая устье Амазонки.

С понятным любопытством оглядывала хорошенькая актриса своё новое плавучее жилище, которое она с полным правом могла назвать "своим", так как яхта "Лилит" принадлежала лорду Дженнеру, герб которого (золотая башня на красном поле) весело развевался на мачте в виде главного флага.

Путешествие шло быстро и без остановок. Яхта хотя и заходила в два-три порта за топливом и свежей провизией, но нигде долго не останавливалась. Баржи с углём и зеленью поджидали её в море, и погрузка происходила рано по утрам, так что Гермина не успевала ещё проснуться, как берега уже исчезали из вида. Тринидад она увидала только в образе синего облачка на горизонте, остальных островов и вовсе не видала. С тем большим удовольствием наблюдала молодая женщина за постепенным вырастанием Мартиники, смутные очертания которой становились определённее с каждым оборотом винта "Лилит".

-- Мы будем в гавани Сен-Пьера ещё до захода солнца, -- сказал лорд Дженнер, вынимая из рук Гермины бинокль, в который она глядела на виднеющиеся берега. -- Поди, присядь ко мне. Мне надо кое-что объяснить тебе относительно нашей жизни на острове. Не пройдет и полугода, как ты станешь моей женой перед алтарём того, кого я признаю своим господином и повелителем... Но на первое время мы должны оставаться друг для друга чужими в силу практических соображений, которые не стану тебе объяснять подробно... это завело бы нас слишком далеко...

Слезы набежали на прелестные глазки Гермины. -- Это ужасно. Неужели мы не будем видеться? -- прошептала она.

Лорд Дженнер нежно обнял её тонкую талию и собственноручно отёр шёлковым платком её хорошенькое заплаканное личико.

-- Неужели я мог бы прожить целые полгода, не видев тебя? -- весело заметил он. -- Но ты не знаешь условий жизни, ожидающей нас... Меня ждут в семье моей покойной жены. Мой приезд с дамой, заступившей место покойной леди Дженнер, не только жестоко огорчил бы, но и оскорбил бы всех и, пожалуй, повёл бы к нежелательным осложнениям. Поэтому я должен исподволь приучить их к мысли о моём втором браке. На это понадобится пять или шесть месяцев, на время которых ты будешь считаться моей доброй знакомой немецкой баронессой Шварц, приехавшей на Мартинику по приказу врачей для поправления расстроенного здоровья. Всё уже приготовлено для тебя, -- до виллы включительно, куда тебя проводит капитан Джаксон, как только мы бросим якорь. Ты найдёшь там всё нужное, не исключая прислуги, так что сможешь накормить меня завтраком, когда я явлюсь к тебе завтра утром. Сам же я остановлюсь покуда в гостинице. А там дальше -- увидим...

Гермина молча прижала к губам руку своего повелителя. Она давно уже привыкла безусловно подчиняться каждому его слову.

К 4-м часам пополудни "Лилит", медленно скользя вдоль берега, подходила к гавани местного отделения яхт-клуба.

Расположенный широким полукругом на узкой полосе земли между морем и горами, Сен-Пьер постепенно возвышался по склонам этих гор, покрытых яркой и свежей зеленью на три четверти своей высоты. Только последняя четверть была лишена одеяния, то краснея обнажённым гранитом своих скал, то сверкая белой пеленой снега. Десятка полтора золотых крестов стояли в вышине над городом, как бы рея в безоблачной синеве неба.

И тут же, почти рядом, сверкали на солнце другие золочёные купола на зданиях красивой восточной архитектуры, с ярко блестевшими на солнце цветными стёклами мавританских окон, с высокими башнями или шпилями. То были жидовские синагоги, мечеть, буддийское капище и ещё какие-то более скромные "храмы", воздвигнутые неграми своему таинственному богу.

Эти последние помещались вдали от центра города в широко раскинувшихся предместьях, населённых "цветными" гражданами Мартиники, посреди двух десятков фабрик и заводов, из высоких труб которых подымались клубы чёрного дыма.

Гермине казалось, что пред ней развёртывался какой-то волшебный город, с цветущими аллеями вместо улиц, с фонтанами на всех перекрестках, с блестящими голубоватыми лентами трёх горных речек, местами исчезающих кое-где под прозрачным железным кружевом красивых воздушных мостов с широким поясом разноцветных дач, взбегающих вверх по горам и полузатерянных посреди роскошных плантаций, о красоте которых понятия не имеют жители бедного севера.

Благоухания цветущих кофейных полей и ванилевых посадок облаками носились в воздухе и уносились ветром далеко в море. Плавно колыхались зелёные волны сахарного тростника. Подобно свежевыпавшему снегу белели серебристые клочья поспевающего хлопка между тёмной листвой этого невысокого, но ветвистого драгоценного кустарника. Весело блестели зеркальные струи озёр и прудов. Целые рощи бананов с трёхаршинными атласными листьями, с громадными лиловыми гроздьями цветов, нижние части которых уже начинали превращаться в яркие кисти мягких стручков, сверкали свежей полупрозрачной желтизной чистого янтаря. А там дальше снова перешёптываются с ветерком перистые цветы сахарного тростника, золотистые помпоны которых чередуются с группами пальм различных пород. Вот гигантские пятисаженные листья, которыми покрывают хижины негров. Вот зонтичная листва, каждая лопасть которой может служить постелью взрослому человеку. Вот крупные гроздья кокосов, выглядывающих из-под тёмной зелени. Вот колючий лиственный букет саговой пальмы. Десятки сортов роскошной флоры тропиков собраны в группы в аллеи, в рощи, в плантации. А дальше пальмы расступаются, уступая место померанцевым садам и кофейным плантациям.

Упоительный запах "флердоранжа" соперничает с благоуханием белых цветов кофе, белых звёзд гигантского махрового жасмина, белых гроздей душистой акации, белых громадных колокольчиков магнолий! Точно громадные белые букеты стоят эти деревья, осыпанные душистыми цветами. Благоухание так сильно, что у стоящих на палубе яхты в полуверсте от берега голова кружится. Гермина не могла налюбоваться рощами южных красавиц, дающих одновременно и цветы и плоды. Здесь червонное золото мандаринов соперничает с бледным золотом лимонов, и все они окружены букетами девственно-белых восковых бутонов. И тут же рядом другие дети юга: громадные камелии, осыпанные дивными, точно фарфоровыми, цветами, белыми, розовыми или пурпурными, серебристые маслины, между белых листьев которых, точно искры, блестят маленькие золотистые пахучие цветки, а дальше -- по набережным -- клонит свои головы к воде олеандр и любуется в отражении своими роскошными букетами розовых, белых и пурпурных цветов. И повсюду цветы! Бесконечные гряды цветов пёстрой лентой тянутся вдоль бульваров, образуя треугольники или звёзды на площадях, превращённых в скверы. Разноцветной пеленой окутывают каждую ограду, каждую колонну, каждый балкон цветы ползучих растений. До самых крыш забираются розовые акации и лиловые глицинии, соперничая с яркой зеленью винограда, настоящего южного винограда, -- украшенного крупными гроздями ягод, прозрачных как лиловый аметист, зелёных как изумруд и жёлтых как янтарь. А розы! Всех видов, всех оттенков, всех величин, всех сортов. Розы цветут и благоухают повсюду. На кустах и в грядках, на огородах и на балконах, падая вниз ароматными фестонами, или взбираясь вверх по лавровым и ореховым деревьям, и сколько этих роскошных ореховых деревьев с блестящей, точно навощённой, листвой величественных деревьев, имена которых мы знаем только по вылущенным мёртвым плодам. Здесь же все они живут, цветут, благоухают. Гермина не могла в себя придти от восторга.

-- О, Лео... какая красота. Такой красоты мне и во сне никогда не снилось... Ты привёз меня в рай.

-- И даже со змеями! -- улыбаясь ответил лорд Дженнер, любуясь радостью своей возлюбленной.

Гермина не сразу поняла смысл его слов. Дивная картина, развёртывавшаяся перед ней, казалось, была вся соткана из света, блеска и сияния, не допуская никаких теней.

-- Ты шутишь, Лео?.. Разве могут быть змеи в таком большом городе? -- заметила она.

Лорд Дженнер громко засмеялся.

-- О, милая моя... Ты сама не знаешь, как ты прелестна в своей наивности. Я любуюсь тобой и отдыхаю душой от... ума, окружающего меня всю жизнь... Но всё же я должен умерить твой восторг! Действительно, на Мартинике немало змей и даже очень ядовитых, не считая скорпионов, сороконожек, тарантулов и тому подобных "детей" юга.

Гермина всплеснула руками.

-- Да неужели же их терпят в этом роскошном городе? Лорд Дженнер пожал плечами.

-- В самом городе всей этой нечисти, конечно, мало. На главных улицах, где живут "белые", их даже совсем не встречается. Но зато в лесах, на плантациях и даже в предместьях и негритянских кварталах их все ещё осталось слишком много. Их царство начинается выше линии дач. Там леса покрывают все горные ущелья острова. В их зарослях все ещё есть и леопарды, и волки, и гиены, и даже род диких свиней, называемых "пеккари" -- словом, достаточно опасных зверей. Я не говорю уже о змеях, буквально кишащих в сырых местах возле болот и ручьёв... Но к населённым местам все это зверьё не подходит и даже от плантаций держится подальше. Белых они боятся. Жертвами их делаются, обыкновенно, только негры, щеголяющие босиком и плохо вооружённые. Тебя же, немецкую графиню, целый батальон цветных слуг будет оберегать от всяких гадин, не исключая и москитов, которые, впрочем, здесь менее злобны, чем в других тропических странах.

Последних слов Гермина не расслышала Внимание её было отвлечено новым явлением.

-- Ах, что это? -- воскликнула она, внезапно протягивая руку к берегу.

При крутом повороте яхты, входящей в бухту Сен-Пьера, внезапно открылась обнажённая вершина громадной "Лысой горы", у подножия которой раскинулся город, охватывая своими предместьями, как широко распростёртыми руками, берег моря. Почти до полугоры, опоясывая город с трёх сторон, взбегали белые, розовые или нежно-голубые виллы, красиво отделяясь от сочной зелени окружающих их садов. Ещё выше жилища человеческие уступали место тёмной ленте тропического леса, в котором роскошные деревья юга, только что перечисленные лордом Дженнером, чередовались с дубами, лаврами, кипарисами, кедрами и эвкалиптами. А ещё выше сверкало яркое пятно серебристо-голубой воды горного озера, и возле него, на высокой обнажённой скале из красного гранита, над обрывом, от которого сбегала черной лентой полоса застывшей лавы, ещё не проточенная тропической растительностью, возвышалась статуя Мадонны, отчётливо вырисовываясь на безоблачной синеве неба.

Статуя, отлитая из темной бронзы, изображала Царицу Небесную в длинном плаще, из под которого виднелась божественная ступня, стоящая посреди узкого серпа молодого месяца. Развевающееся покрывало скрывало распущенные волосы под венцом из ярко позолоченных 12 звёзд, окружающих широким сиянием царственно-прекрасное, небесно-кроткое лицо Богоматери. На груди Пречистой Девы белел букет серебряных лилий, а божественные руки простирались над городом, как бы благословляя и охраняя его. Расстояние и художественное исполнение пятитисаженной статуи скрадывали её размеры: она казалась не больше обычного человеческого роста.

Вид Мадонны в этой обстановке, на фоне вечнозелёного леса, с голубым озером вместо подножия, между бледными сияниями серебряного полумесяца над её головой, был так величествен и вместе с тем так трогателен, что Гермина невольно сложила руки, как на молитву.

-- Это "Горная Мадонна" -- покровительница города, не правда ли? -- спросила она невольно понизив голос.

-- А ты откуда знаешь? -- коротко кинул лорд Дженнер.

-- Мне рассказывал капитан Джаксон о том, как Мадонна спасла Сен-Пьер от извержения в 1853 году, и как благодарные граждане воздвигли эту статую, считающуюся и теперь покровительницей всего острова.

Лорд Дженнер нахмурился.

-- Кем считается? Суеверными женщинами, необразованными креолками, да глупыми неграми, -- холодно заметил он. -- Но видно, человечество неисправимо. Теперь, как и тысячи лет назад, оно создает себе кумиров и затем молится своим созданиям и верит в их защиту... Смешно и глупо!

-- Не обратив внимания на раздражённый тон своего собеседника, Гермина ответила так, как ей подсказало сердце:

-- Я знаю, что вы англичане, не молитесь Мадонне, но всё-таки признайся, что эта статуя Небесной Заступницы прекрасна и величественна.

-- При чём же тут небо? -- пожав плечами возразил лорд Дженнер. -- Ведь ты же слыхала, что статуя отлита и поставлена менее полувека назад. Мой отец лично знал художника, лепившего модель в Париже. Ему заплачено было десять тысяч франков за работу, не больше и не меньше. Правда, когда статую отливали, здесь на заводе, мимо которого мы только что проехали, то глупцы приносили свои серебряные ложки и сахарницы, золотые кольца и браслеты, которые и бросались в расплавленную массу "ради спасения своей души", -- насмешливо докончил англичанин.

-- Разве это не трогательно, Лео?..

-- Глупо, душа моя... Глупо и только... Говорят, что звезды на голове этой статуи отлиты из чистого золота, а полумесяц у её ноги и лилии на поясе -- из чистого серебра. Но если это так, то настоящее чудо, по моему, в том, что почти за пятьдесят лет не нашлось ни одного человека, пожелавшего убедиться в справедливости этих рассказов... В конце концов, обломать одну из двенадцати звезд или отпилить полупудовый кусок полумесяца было бы не так уж трудно.

Гермина возмутилась.

-- Какой ты прозаический человек, Лео! Ты не хочешь признать трогательной веры в Небесную Покровительницу. Я же нахожу, что такие суеверия отрадны и успокоительны, хоть я и не христианка, -- смущённо добавила она.

-- Ты еврейка, -- сказал лорд Дженнер таким тоном, что Гермина с удивлением подняла на него свои глаза.

-- Скажи мне, Лео, тебе неприятно, что я еврейка? Это всегда коробило принца Арнульфа, -- необдуманно сказала Гермина и умолкла, опасаясь, что это имя вызовет неприятные воспоминания у её ревнивого возлюбленного. Чтобы не дать времени заметить своё неосторожное напоминание, Гермина быстро заговорила. -- Раз мы начали разговор о религии, Лео, я надеюсь, что ты знаешь мою готовность повторить тебе слова Руфи: "твоя родина -- моя родина, твой бог -- мой бог"... Но всё же я иногда боюсь, чтобы моё еврейство не стало помехой к нашему... к нашему браку! -- едва слышно докончила она.

Лорд Дженнер не сразу ответил. Погружённый в созерцание Мадонны, он произнёс как бы невольно:

-- Евреи великая нация!.. Евреям обещано владычество над всей землей... Еврейская религия была мировой религией задолго до рождения Сына этой... статуи...

Наполовину робким, на половину каким-то странно-вызывающим жестом лорд Дженнер протянул руку к Мадонне, золотые звёзды в венце которой ярко горели в солнечных лучах.

Гермина с недоумением смотрела на него.

-- Впервые в жизни слышу христианина, говорящего так о евреях. Положим, я знала, что англиканская церковь чтит библию, но все же...

-- А почему ты считаешь меня христианином? -- неожиданно спросил лорд Дженнер.

Гермина широко раскрыла глаза.

-- Ты уже не раз спрашиваешь меня об этом и даже ужасно напугал, когда я было подумала, что ты можешь быть магометанином! В этом ты меня разуверил. Но всё-таки я не знаю, к какой религии ты принадлежишь, и это беспокоит меня... иногда.

-- Почему? -- ласково спросил лорд Дженнер. -- Не всё ли равно, какому богу молиться, раз ты сказала мне, что мой бог будет и твоим богом...

-- Вот именно поэтому мне и хотелось бы знать, какому богу придётся мне молиться! -- простодушно заметила она. -- Право, Лео, пора бы тебе сказать мне это...

Лорд Дженнер принуждённо засмеялся, но голос его звучал серьёзно, когда он ответил, резко отворачиваясь от статуи, величаво стоящей посреди синего неба:

-- Подожди ещё немного... Я не люблю проповедовать, как это делают попы. Но здесь есть храм моей веры, в котором нас с тобой соединят узами брака, неразрывно, для меня, по крайней мере. Когда-нибудь я возьму тебя с собой и ты поймёшь мою религию лучше, чем могли бы объяснить тебе рассуждения... Согласна?..

-- Как хочешь, Лео... Ты знаешь, я твоя собственность. Распоряжайся моей душой, как знаешь.

Лорд Дженнер крепко поцеловал зардевшееся прелестное личико и принялся называть Гермине различные улицы и здания, которые уже можно было различить без бинокля.

XVII. Семейная встреча

Набережная Сен-Пьера представляла оживлённое и красивое зрелище. Лорд Дженнер забавлялся изумлением своей молодой спутницы, поражавшейся необычайной пестротой картины.

Пестрота красок, яркость цветов и разнообразие типов были так кричащи, что у европейца с непривычки кружилась голова. Прежде всего Гермину поражало громадное количество разноцветных людей, в море которых положительно утопали отдельные группы "белых".

Действительно, так называемое "цветное" население Сен-Пьера, по крайней мере, в три с половиной раза превосходит число всех "белых". Настоящих "креолов", т. е. потомков первых поселившихся здесь европейцев, насчитывалось в Сен-Пьере не более 7 или 8 тысяч. Это была родовая аристократия острова, "плантаторы", более или менее богатые, всё ещё поддерживавшие свои привилегии, хотя и отменённые законами Французской республики.

Вокруг этой родовой аристократии креолов группировались около 14 тысяч других "белых", европейцев или американцев, различных национальностей, принятых более или менее охотно в общество Сен-Пьера. Тут были чиновники, служащие банков и контор, представители свободных профессий, врачи, художники, адвокаты. И, наконец, значительное число духовных лиц различных вероисповеданий.

Но наряду с этим "белым" населением на Мартинике образовался класс, или сословие "цветной интеллигенции", благодаря ежегодно умножающимся связям белых с цветными, увеличивающим число мулатов, метисов и квартеронов. Многие из них достигали значительного богатства и выдающегося влияния, получив право поступления на государственную службу наравне с "белыми".

Но "равноправие" не было принято "обществом": существовала глухая, но непримиримая борьба "белых" с "цветными". На неразумное равноправие общество ответило столь же неразумным отказом считать за человека всякого, в ком течёт хоть капля африканской крови. Влиятельные чиновники, достойные уважения учёные, талантливейшие художники или писатели назывались презрительно "неграми".

Как бы то ни было, но изобилие цветнокожего населения делало набережную Сен-Пьера похожей на громадный сад, наполненный пестрыми цветами. Светло-бронзовые лица терцеронов чередовались с темно-коричневыми лицами мулатов (детей белого и негритянки). Светло-жёлтая кожа квартеронов (детей мулаток и белого) казалась белой рядом с чёрным, как лакированный сапог, лицом какого-либо чистокровного негра. И посреди этих "разноцветных", ещё белей и нежней выглядели тонкие и прозрачные черты никогда не "загорающих" настоящих креолов, оттенённые едва заметным румянцем.

Пестрота нарядов усиливала разнообразие типов.

Почти все женщины носили, вместо шляпок или мантилий, знаменитый головной убор креолок -- шёлковый платок самых ярких цветов, красиво обмотанный вокруг головы и завязывающийся иногда сбоку, иногда спереди, большой, искусно смятой "шифонированной" розеткой. Только белая аристократия избегала этого прелестного головного убора, предпочитая парижские шляпки во всей их модной красоте или... нелепости, но таких "модниц" было очень мало, так как даже иностранки, попадающие на Мартинику, скоро привыкают к удобным и красивым пёстрым платкам.

Так же ярки, красивы и удобны обычные женские наряды на Мартинике. Цветные девушки носят прямые, короткие платья, без поясов, оставляющие открытыми плечи и руки. Обыкновенно эти узкие футляры кроятся из светлой материи. Ситцы, сатины, кисея, береж, все сорта наших летних материй идут в дело, прелестно гармонируя с более или менее смуглой кожей, оттенённой белыми батистовыми или кисейными пышными косынками и пёстрыми платками, грациозно обвивающими черноволосые головки с ярко сверкающими чёрными глазами.

Надо прибавить, что эти лёгкие и изящные платья, по какому-то безмолвному, но непоколебимому решению колониальных правил моды, дозволялось носить только добродетельным девушкам. Отступившей от правил нравственности её собственные подруги не позволяли уже носить этих платьев, грациозно обтягивающих девственный стан. Это правило нелегко было бы исполнить в европейском городе, где чужая жизнь скрыта за стенами домов, а на Мартинике, где люди среднего достатка, особенно цветнокожие, живут на воздухе больше, чем в домах, каждый шаг, каждое слово соседей известно всему кварталу.

Гермина смеялась, слушая сатирические объяснения лорда Дженнера об этом обычае, превращающем женскую одежду в диплом добродетели, по крайней мере, для цветнокожих. Ибо белые креолки и в этом случае не подчинялись местному этикету.

Но креолок не было видно посреди многочисленных гуляющих, заполняющих все аллеи приморского бульвара.

-- Мы проходим здесь мимо "цветного бульвара". На этой части набережной гуляет только цветная публика, -- заметил лорд Дженнер, -- дамы аристократии предпочитают набережную яхт-клуба, начинающуюся за маяком, мимо которого мы плывём в настоящую минуту.

Действительно, за круглой массивной башней маяка, на которой каждый вечер зажигался гигантский электрический фонарь, освещающий вход в бухту Сен-Пьера, уже видны были развевающиеся флаги на башенках лёгкого красивого здания яхт-клуба, террасы которого омывали голубые воды небольшого спокойного бассейна между двумя полукруглыми молами. Здесь покачивались десятка два различной величины яхточек, -- парусных, паровых, моторных и, даже, просто гребных.

На террасе виднелись светлые дамские платья, окружённые белыми костюмами плантаторов. Аристократическая публика группировалась вокруг столиков, уставленных мороженым, фруктами и водами, с неизбежным громадным букетом посреди каждого столика.

"Лилит" ещё замедлила ход, подбираясь к месту своей стоянки, означенному маленькими флажками, укреплёнными на плавучих бочкообразных буях, а лорд Дженнер внезапно произнёс, указывая Гермине на небольшую группу, отделившуюся от общества и стоявшую впереди всех, опершись на перила террасы.

-- Вот и семья покойной леди Дженнер! Её отец и мать, брат и сестра... Старую бабушку они оставили дома и хорошо сделали: я не выношу этой старухи.

Гермина жадно впилась глазами в лица встречающих.

-- Если эта дама в белом твоя тёща, то... она ещё совсем молодая женщина! -- робко заметила она.

-- Ну, душа моя, молодость -- понятие относительное. Моей теще, маркизе Эльфриде Бессон-де-Риб, в настоящее время лет за сорок. Но она прекрасно сохранилась...

-- Которая из двух молодых дам твоя belle-soeur? Они обе одинаково прелестны и кажутся одинакового возраста.

-- Та, что в голубом. Она стоит налево, рядом со своим братом. По другую сторону, в розовом, совершенно незнакомая фигура... вероятно, кто-либо из родственниц. Здесь ещё признают родных до 27 поколения.

Гермина роб ко подняла глаза на говорящего.

-- Они очень красивы, эти молодые девушки... Смотри, Лео, я боюсь, что мне придётся ревновать тебя...

По красивому лицу лорда Дженнера скользнула загадочная улыбка, внезапно смягчившаяся выражением глубокой нежности.

-- Не говори вздора, моя милая дурочка. Ревновать тебе вообще не к чему. А уж к этой девушке и подавно.

-- Почему, Лео? -- робко спросила бывшая актриса.

-- Потому, что я люблю тебя. Я люблю тебя... больше, чем сам хотел бы иногда. Почему полюбил я тебя с первого взгляда в Вене -- помнишь ты играла в Бург-театре -- почему из двух актрис, одинаково красивых, ты понравилась мне, не знаю... Долго боролся я со странным и беспричинным чувством, неудобным мне... по различным соображениям. И в конце концов я всё же не мог победить этой привязанности. Поэтому не беспокой себя разными вздорными мыслями. Ревновать тебе не к кому. К этой же девушке, повторяю, и подавно! -- Снова загадочная улыбка скользнула по губам лорда Лео, затем он произнёс спокойно, деловым тоном: -- Однако мы подходим! Сейчас капитан Джаксон отвезёт тебя на виллу, Гермина. До свидания, моя милая, помни, что я тебе сказал и беспричинной ревностью не отравляй себе существования. Я этого не люблю! А... меня увидали и сходят с террасы. Иди в каюту, где тебя ждет твоя горничная. Капитан придет за тобой туда.