Quot;Таинственная смерть актрисы ". 6 страница

Ещё рукопожатие, крепкое, страстное, и Гермина медленно ушла в каюту, из окна которой она жадными глазами продолжала наблюдать за маленькой, изящной группой, пробирающейся по только что положенным сходням на палубу "Лилит". Через минуту лорд Дженнер уже был окружён родственниками своей жены.

Лорд Дженнер почтительно и нежно поцеловал прозрачную руку всё ещё красивой матери своей жены, крепко обнял её мужа и затем обратился к прелестной молодой девушке с золотисто-каштановыми локонами, падающими на плечи, и с громадными голубыми глазами, под длинными, почти чёрными, ресницами.

-- Неужели это вы, Матильда? -- весело проговорил он, удерживая её маленькую руку в чёрной шелковой митенке. -- Я оставил вас резвой, кудрявой девочкой, порхавшей в саду наперегонки с бабочками, а нахожу не только взрослую девицу, но и настоящую красавицу.

Девушка вспыхнула, но не потупила своих ясных глаз.

-- Мне скоро 17 лет, -- произнесла она с такой комической серьёзностью, что все засмеялись. -- А что же вы, Лео, не приветствуете свою новую сестру -- Лилиану, мою лучшую подругу и жену моего брата...

Наблюдавшая из каюты Гермина увидела, как при этих словах резко изменилось улыбающееся лицо лорда Дженнера, в глазах которого вспыхнул злобный огонь. Невольно закрыла она лицо руками, как бы обожжённая этим пламенем, но, слыша нимало не изменившийся весёлый голос Лео, она снова открыла глаза и подумала, что ошиблась -- так беспечно говорил лорд Дженнер своему молодому шурину:

-- Однако ты не теряешь времени, Роберт... Женишься, не дождавшись совершеннолетия! Браво!.. Чарующая прелесть твоей жены достаточно объясняет твоё геройство!.. Но отчего мне не сообщили об этом браке, лишив меня удовольствия прислать маленькое воспоминание моей очаровательной новой сестре?

Маркиз Рене, пожилой человек, все ещё стройный и изящный, несмотря на свои 55 лет, ответил за своего сына:

-- Этот брак свершился так неожиданно и быстро, что мы не успели сообщить о нём нашим европейским родным. Ты же собирался приехать к нам сам, так что мы решили сделать тебе маленький сюрприз в уверенности, что ты и без предупреждения полюбишь нашу Лилиану не менее, чем мы все любим мою новую дочку.

-- Что может быть приятней такого сюрприза! -- произнёс лорд Дженнер, целуя руку прелестной женщины с кроткими глазами газели и шелковистыми иссиня-чёрными волосами, окаймлявшими нежный овал снежно-белого тонкого личика. И снова Гермине послышался какой-то странный оттенок в этих простых и естественных словах.

Появление ребёнка на руках у кормилицы дало новое направление разговору. Всеобщее внимание сосредоточилось на маленьком создании, крепко спящем в своих обшитых дорогими кружевами пелёнках.

Его нашли прелестным, очаровательным, "как картинка" -- настоящим "портретом его бедной матери". Бабушка немного всплакнула, осторожно прикасаясь губами к головке "сына моей бедной Лючии". Молодая тётка нашла, что ребёнок -- "вылитая сестра". Лилиан указала робким и тихим голосом на "необыкновенное сходство" с отцом... Словом, повторилось то, что повторяется всегда и повсюду в подобных случаях.

Лорд Дженнер спокойно выслушивал веселую болтовню женщин, и снова Гермине показалось, что в глазах его зажглась насмешка, как в зеркале, отражаясь в чёрных зрачках красивой мулатки Дины, так нежно прижимающей к груди своего вскормленника.

В эту минуту в гостиную вошёл капитан Джаксон и с изысканной вежливостью предложил руку "графине фон Розен".

Смущённая и краснеющая вышла Гермина из каюты под руку со стройным и изящным американцем.

Появление молодой, красивой и изящной "белой" женщины произвело большой эффект. Молодой англичанин произнес вполголоса, обращаясь к маркизе Эльфриде:

-- Я попрошу у вас позволения, дорогая maman, познакомить вас с молодой немецкой аристократкой, попавшей на мою яхту в силу целого ряда случайностей, забросивших её -- больную и беспомощную -- на убийственный берег американского городишка Пары. Её безжалостно высадили, опасаясь жёлтой лихорадки. Капитан Джаксон, ожидавший меня с яхтой более недели, случайно узнал о невозможных условиях жизни в жалкой гостинице, куда перенесли больную, и предложил ей убежище на яхте, вполне уверенный в моём одобрении. Так как графиня Розен ехала на Мартинику по совету врачей для поправления здоровья, то я естественно просил её воспользоваться моей яхтой вместо того, чтобы ожидать следующего немецкого парохода. Молодая женщина оказалась так мила, что я прошу позволения привезти её к вам, когда она немного оправится. По правде сказать, -- прибавил лорд Дженнер, понижая голос, -- я подумал о Роберте, ухаживая за этой немощной графиней, которая настолько богата, что купила прекрасную виллу в Сен-Пьере для того, чтобы прожить здесь какие-нибудь полгода. Ошибочность моих расчётов не мешает графине оставаться прелестной молодой женщиной, достойной вашей симпатии...

Догнав Гермину возле трапа, Лео почтительно склонил свою красивую голову перед молодой женщиной, с которой не сводила глаз семья креолов. Он сказал ей чуть слышно, сохраняя любезно-равнодушное выражение лица.

-- Ступай домой! Спи спокойно, жди меня завтра утром, и помни, что я люблю тебя, одну тебя и только тебя на всём земном шаре.

Гермина молча протянула ему дрожащую руку. У неё не хватало сил сказать что-либо безразличное, но зато Лео произнёс, как бы отвечая на её слова:

-- Помилуйте, графиня, да разве благодарят за такие пустые услуги. Ваше присутствие на моей яхте было для меня честью и удовольствием; оно останется одним из лучших моих воспоминаний. И я надеюсь, что вы позволите мне нарушить ваше уединение и предложить вам свои услуги хотя бы в качестве проводника.

-- Матильда с любопытством наблюдала красивую группу. Внезапно она произнесла, понизив голос:

-- А ведь эта немецкая графиня влюблена в нашего Лео... Посмотрите, как она краснеет и бледнеет, говоря с ним!..

Общий смех, сдержанный светским воспитанием, ответил на эти слова молодой девушки.

-- Матильда опять начала романы писать! -- весело заметил Роберт. -- Удивительная фантазия у моей сестрёнки!

Матильда с досадой пожала плечами и, наклонившись к уху прекрасной Лилиан, прошептала чуть слышно:

-- Они все смеются надо мной! А у меня предчувствие, что эта немецкая графиня неспроста приехала сюда, и что наш Лео слишком долго глядел в её красивые глаза.

XIX. На вилле "Лилит"

Небольшая вилла, приготовленная для Гермины, оказалась дворцом в миниатюре, убранным с самой изящной роскошью. Вкус и богатство соединялись здесь с дивной южной природой, чтобы создать волшебно-прекрасный уголок земного рая.

Вилла "Лилит" была невысока, как большинство построек на этом острове, опустошаемом слишком часто ураганами и землетрясениями. Сквозная галерея на тонких резных столбах из розового мрамора, с перилами, выточенными, точно кружево, огибала двор, давая доступ во все комнаты так же, как и на плоскую крышу, покрытую фарфоровыми плитками, образующими красивые пёстрые узоры.

Середину двора занимал большой круглый бассейн из зеленоватого оникса, поддерживаемый четырьмя бронзовыми дельфинами и окружённый роскошными цветниками, между которыми извивались дорожки, вымощенные разноцветной стеклянной мозаикой.

Все наружные стороны розовой виллы сплошь окружала открытая стройная колоннада из белого мрамора с капителями золочёной бронзы и такой же решёткой, соединяющей колонны внизу и протянутой над ними наверху. Эта колоннада, возвышавшаяся ступенек на пятнадцать над уровнем сада, была обвита виноградом, янтарные и аметистовые кисти которого свешивались сквозь бронзовую решётку красивыми гроздьями, составляя декорацию редкой красоты. Нижнюю часть фундамента сплошь заплетали ползучие розы, глицинии, клематиты, разноцветные акации и крупнолистные аристохолии, между благоухающими цветами которых ярко сверкала позолота бронзовых решёток, закрывающих полукруглые окна нижнего полуподвального этажа.

Над мраморной колоннадой возвышалась аршинная золочёная решётка, окружавшая плоскую крышу, на яркой фарфоровой мозаике которой подымались по четырём углам полуоткрытые павильоны или "азотеи". И здесь, на крыше, благоухали в громадных майоликовых или фарфоровых вазах или в продолговатых бронзовых жардиньерках дивные цветы юга. Красивая пёстрая зелень свешивалась вниз сквозь золочёные перила решётки, образуя яркую живую ограду вокруг воздушного обиталища, на котором, по местному обыкновению, проводят менее жаркие часы дня прекрасные креолки в плетёных шёлковых гамаках привешенных в сквозных "азотеях", защищённых от лучей солнца подвижными шёлковыми ручными вышивками японской или китайской работы. С каждой стороны фасада входом служила великолепная мавританская арка, окаймлённая широкой пёстрой полосой мозаики из разноцветных мраморов. Двери, как и окна наружного фасада, -- не слишком многочисленные -- защищались и украшались фигурными бронзовыми решётками в мавританском стиле, сложные геометрические рисунки которых поражают красотой и бесконечным разнообразием.

Внутреннее убранство двенадцати комнат виллы было вполне европейское, но согласно колониальной моде, кухни и хозяйственные помещения занимали отдельный павильон, вдали от дома, с которым соединялись крытой стеклянной галереей.

Виллу окружал большой сад, так как она находилась почти за городом, в приближающейся к горам части Сен-Пьера, на берегу прелестной реки Роксоланы, на набережную которой открывалась маленькая калитка в высокой золочённой решётке, окружающей всю усадьбу "немецкой графини".

Другой стороной усадьба выходила на одну из тихих аристократических улиц этого предместья, от которой отделяла виллу широкая полоса сада и высокая крепкая стена из золочёной фигурной решётки, вправленной в серый полированный гранитный фундамент. Эта стена была так высока, что даже проезжающие верхом не могли заглянуть внутрь сада; вся ограда была густо заплетена бесчисленными ползучими растениями, превращающими каждый деревянный забор города Сен-Пьера в цветущий и благоухающий букет.

Для обитателей виллы, желающих посмотреть на улицу, устроен был близ ограды небольшой павильон на мраморных столбах, обвитый цветущими розами, с фарфоровыми расписными стенами, китайской мебелью. Сидя здесь можно было видеть далеко вперёд обе улицы, на перекрестках которых находилась вилла "Лилит".

Здесь любила сидеть Гермина, поджидая лорда Дженнера, почти ежедневно проводившего здесь по несколько часов.

Соответственно богатству жилища обставлено было и всё хозяйство на вилле "Лилит". К услугам молодой женщины, одиноко живущей в этом прелестном убежище, было не менее двух дюжин людей различного цвета.

Тут были и чёрные, блестящие на солнце негры -- кучера и садовники -- и красивые стройные мулаты с коричневыми лицами и плутовскими, чёрными, как уголь, глазами, -- конюхи и лакеи -- и светло-жёлтые тенцеронки (дочери белого и мулатки) прачки, кухарки или швейки -- и даже совершенно белые квартеронки с дивными глазами и правильными чертами красивых лиц, в которых только немного полные, ярко-красные губы выдавали примесь чёрной крови. Квартероны почти всегда занимают более высокие места среди прислуги -- камердинеров и дворецких, даже секретарей, камеристок, портних или парикмахерш, -- без услуг которых не может обойтись ни одна настоящая креолка...

Гермина скоро привыкла и к местному обыкновению, по которому один и тот же кучер не может два раза в день запрячь лошадей, а один и тот же повар не может изготовить обед из 5 блюд, не имея, по крайней мере, двух помощников или помощниц, не считая специалистов кондитеров, пирожников и булочников.

Гермину не раз смущал её самозванный титул графини. Привыкнув к строгому порядку Германии, где запись в гостинице имени с прибавкой несуществующего титула рассматривается, а подчас и карается, как подлог, Гермина сначала очень беспокоилась, слыша как её называют "ваше сиятельство".

Она даже попробовала как-то выразить лорду Дженнеру своё наивное беспокойство по этому поводу. Но тот успокоил её, заявив, что, предвидя необходимость, он заранее купил для нее графский патент у князя Монако, -- "который, как тебе известно, -- добавил он, -- имеет наизаконнейшее право раздавать всякие титулы!"

Гермина знала смутно, что княжество Монако находится "где-то в Италии". Этого было достаточно, чтобы поверить утверждению "обожаемого Лео" и кинуться ему на шею в благодарность за такой "прелестный сюрприз".

С тех пор маленькая актриса совершенно спокойно подписывала "графиня Розен" под своими записочками, и как таковая с большим достоинством принимала и отдавала визиты местным дамам аристократического общества.

Так называемое высшее общество Сен-Пьера приняло прекрасную молодую "вдову", обладающую очевидно громадным состоянием и звучным титулом, с распростёртыми объятиями, не наводя никаких справок о её прошлом.

Рекомендация зятя маркиза Бессон-де-Риб и дружеский приём семьи его сделали молодую иностранку сразу "своей" в аристократических салонах Мартиники.

Отношения лорда Дженнера к молодой вдове никого не смущали по двум причинам: во-первых, он тщательно скрывал свою близость к Гермине, выказывая ей всюду самое глубокое уважение, а во-вторых, потому, что нравы Сен-Пьера настолько изменились за последнее время, что старички, помнившие прежние времена, только руками разводили в ужасе и недоумении.

До 70-го года католическая религия ещё была очень сильна во французских колониях, где сохранялись многочисленные монастыри и церкви, духовенство имело большое влияние. Для уничтожения этого влияния воспользовались свободой совести, провозглашённой в Париже, и наводнили Мартинику целой дюжиной различных религий. Невесть откуда появились и точно по волшебству воздвигнули свои храмы, синагоги, мечети, капища или молельни не только протестанты и евреи, но и мусульмане и буддисты...

Из ближних Северо-Американских Соединенных Штатов являлись проповедники всяких сект и толков и каким-то чудом случалось так, что не успевали они "выступить" два-три раза в одном из специальных зданий, приспособленных для разных собраний и "митингов", как уже появлялись капиталы, необходимые для сооружения новой молельни или капища. А городское самоуправление с полной готовностью уступало кусок городской земли под новый "храм"... И вот лишняя "религия" получала право гражданства. Таким образом, ко времени ко времени прибытия Гермины, в коммерческой столице Мартиники насчитывалось около двух десятков различных религий, считающихся, согласно закону, равноправными с религией христианской... хотя между новыми религиями находились секты, достойные внимания прокурорского надзора.

Конечно, для маленькой немецкой актрисы социально-религиозные вопросы не существовали. Важность их ускользала из суженного природой кругозора Гермины Розен. Но все же ей приходилось в повседневной жизни сталкиваться с вещами, взглядами и обычаями, поражавшими её, привыкшую к немецкой дисциплине и к немецкой, немного чопорной, немного показной, но всё же серьёзной нравственности.

Именно эта немецкая нравственность отводила хорошенькой, сорившей деньгами любимице высокопоставленного лица место всё-таки весьма второстепенное. Не только дамы прусской аристократии, но даже простые "бюргерши" или жёны ремесленников, дорожа почётным именем добродетельной супруги и матери, не согласились бы ввести в свои семьи добродушную но легкомысленную актрисочку... К этому отношению Гермина привыкла, находя его в глубине души совершенно справедливым. И это сознание придавало ей ту трогательно-милую скромность, которая заставляла прощать ей многое всех, знавших её, начиная с Ольги Бельской.

С тем большим изумлением увидела себя Гермина центром аристократического кружка в большом и богатом обществе, равноправной подругой безупречных молодых девушек и добродетельных женщин. Сначала маленькая немочка конфузилась, объясняя всеобщую любезность своим новым титулом, и только постепенно убедилась она в том, что "белое" общество Сен-Пьер, в сущности, уже стояло по ту сторону границы, отделяющей добродетель от порока.

На Мартинике вообще, и в Сен-Пьере в особенности, оставались нетронутыми только два убеждения: уважение к чистоте белой расы и презрение, смешанное с озлоблением, к людям "смешанной крови", которые так "дерзко" и успешно завладели половиной власти в колонии.

А так как Гермина, с её ослепительным цветом лица и каштановыми с медным отливом локонами, несомненно казалась представительницей белой расы, то её и приняли с распростёртыми объятьями в лучшее общество, не справляясь ни об её религии, ни об её происхождении, ни об её прошлом...

Нам, русским, кажется совершенно непонятным, чтобы девушка, прекрасно воспитанная и вполне образованная, с безукоризненными манерами и репутацией, дочь честных и уважаемых родителей, занимающих подчас выдающее положение на государственной или общественной службе, -- чтобы такая девушка не могла бы выйти замуж за "белого", хотя бы и разорившегося, хотя бы при условии полумиллионного приданого, только потому, что она "смешанной" крови.

Между тем на Мартинике подобные случаи наблюдаются можно сказать, ежедневно.

За неделю до приезда Гермины разыгрался подобный трагически случай. Один из разорившихся молодых плантаторов пожелал жениться на прелестной 18-летней "квартеронке", дочери сахарозаводчика, дававшего 400 тысяч в приданое за своей наследницей. Цветное население Мартиники торжествовало. Но, увы... за две недели до брака жених совершенно неожиданно исчез из Сан-Пьера и вернулся через три дня... женатый на богатой американке которую разыскивали для него совершенно посторонние люди, не пожалевшие суммы в 250 тыс. франков для уплаты векселей, выданных женихом "метиски" своему будущему тестю.

Несчастная отвергнутая невеста не выдержала всенародного оскорбления и... покончила жизнь самоубийством.

Легко себе представить, какое озлобление царило между двумя частями населения Мартиники и "обществом" Сен-Пьера. Легко представить себе и бешеные политические интриги во время выборов, когда решался вопрос, кого послать во французский парламент.

До сих пор представителями колонии были исключительно белые. Но это было весьма нежелательно современным жидо-масонским воротилам французского правительства, так как старые семейства плантаторов, в общем, всё ещё сохраняли в глубине души приверженность к христианству, любовь к родной земле и память о прежней славе Франции.

На последних выборах белые "реакционеры" ещё раз одержали победу, и в депутаты избран был родственник маркиза Бессон-де-Риб. Но победа эта стоила очень дорого и была выиграна лишь небольшим числом голосов. Результаты всеобщего голосования, превращающего в "выборщиков" и "избираемых" самые грубые и грязные подонки населения, сказывались весьма заметно.

"Графиня" Розен только что вернулась домой, после посещения маркизы Бессон-де-Риб, принявшей молодую иностранку чрезвычайно любезно и широко открывшей ей двери своего дома.

Преодолев первоначальную робость, Гермина быстро сошлась с молодой маркизой Лилианой, женой Роберта Бессон-де-Риб, так же как и с его сестрой Матильдой, чрезвычайно симпатично отнесшимися к молодой иностранке.

Старую маркизу Маргариту "графиня" Розен до сих пор не видала, так как, будучи нездоровой, она не выходила из комнаты. Но сегодня ей пришлось наконец, встретиться с почтенной старухой, величественный вид и манеры которой произвели глубокое впечатление на Гермину.

В семье Бессон-де-Риб лучше всего можно было бы проследить постепенное угасание веры и постепенное разложение нравов. Старая маркиза была почти святая. Жена её сына, "молодая" маркиза Эльфрида, была ещё глубоко верующей христианкой и добродетельной женщиной, но уже допускала возможность и право думать и чувствовать в этой области иначе. Её же юная невестка, и особенно, дочь, были представительницами современного направления. Они сами ещё верили, ещё молились, но уже пытались скрывать её как слабость... если не как порок... Для этих молодых женщин Гермина была настоящей находкой.

Однако беседа с ними настолько глубоко смутила Гермину, что она с нетерпением ожидала своего возлюбленного Лео.

-- В чем дело? Чего ты волнуешься? -- весело спросил лорд Дженнер после первых приветствий, читая на прелестном, до мелочей знакомом, подвижном лице Гермины какое-то тревожное чувство.

-- Обидеть меня не обидели, но, признаюсь, привели в сильное недоумение вопросам о моей религии. Я положительно не знала, что ответить... И, может быть, сказала бы что-нибудь очень глупое, или неловкое, если бы Лилиан, по счастью, не ответила за меня: "Ну, конечно, все немцы -- протестанты" -- чему я не возражала, так что разговор перешёл на другой предмет. Но, вернувшись домой, я решила спросить тебя, что мне отвечать на подобные расспросы.

Лео засмеялся, разглаживая локоны своей возлюбленной, вспыхивавшие красно-золотым блеском, когда косой луч заходящего солнца, пробираясь сквозь занавес цветущих глициний и климатит, ложился на прелестную головку Гермины.

-- Отвечай правду! -- произнес он коротко.

Гермина всплеснула ручками, на тонких пальчиках которых ослепительно сверкнули драгоценные кольца...

-- Легко тебе говорить: "отвечай правду", а каково-то мне, что я такое?

-- Ну и говори, что ты еврейка, -- так же коротко перебил Лео.

-- Да ведь я же графиня Розен! -- с комическим отчаянием вскрикнула Гермина, -- как же могу быть еврейкой?

-- Ну не говори вздора! Мало ли графинь и графов из евреев в Европе...

-- Из евреев... Да не евреев! -- настойчиво повторила Гермина. -- Как я объявлюсь жидовкой, как пойду в синагогу, когда мои новые друзья, с которыми ты сам велел мне сойтись возможно ближе, говорят о жидах с таким презрением, больше скажу, с такой злобой, что... слушать больно...

Лорд Дженнер нахмурился.

-- Вот как? -- тихо произнёс он. -- А по какому же поводу зашёл этот... антисемитский разговор, Гермина?

-- По поводу какого-то сахарного завода, который будто бы только что оттягал какой-то сенатор Кон у одного из родственников маркиза -- у того самого, которому вы давали сегодня прощальный обед в клубе... С этого и разговор начался. Тут старый маркиз назвал этого сенатора Кона "жидовским ростовщиком". А молодой маркиз прибавил: -- "все жиды такие же"... А маркиза Лилиана докончила, назвав евреев "гнусными кровопийцами", с чем согласились и все дамы, не исключая маркизы Маргариты, которая промолвила, что они заслуживают названия врагов человечества и развратителей христианского мира!..

Лорд Дженнер нахмурил тонкие чёрные брови. Его красивое бледное лицо вспыхнуло гневом, и чёрные глаза сверкнули.

-- Сосчитаемся! -- прошептал он так тихо, что Гермина не расслышала; она продолжала:

-- Ты понимаешь, Лео, что после подобных суждений о жидовстве я не решилась признаться в своем происхождении... тем более, -- оживлённо прибавила она, -- что с тех пор как я люблю тебя, я считаю себя уже не еврейкой. Ты помнишь, что я сказала тебе на море: "твоя вера -- моя вера" -- прошу тебя только об одном, укажи мне, какому богу служить и какой храм посещать вместе с тобой?

Прелестные глаза Гермины смотрели в красивые глаза англичанина с такой трогательной доверчивостью что он смутился.

Лицо его приняло серьёзное выражение. Наступила минута сказать правду этому ребёнку, открыть ей вещи... быть может, страшно испугающие её... Надо было решиться посвятить Гермину -- сколько этого требовала настоятельная необходимость.

Лорд Дженнер решился...

-- Скажи мне, слыхала ли ты когда-нибудь о масонах?.. Гермина улыбнулась той самодовольной улыбкой, какой ребёнок, твёрдо выучивший урок, отвечает учителю.

-- Конечно, знаю... Я ведь недаром была подругой Ольги Бельской и много слыхала о масонстве...

-- Хорошего или дурного, мышка?

-- И того и другого, Лео... Ольга почему-то боялась масонов, ты это знаешь из её процесса. Она уверяла, что масоны убили её жениха, профессора Гроссе... Но принц Арнульф говорил, что это все вздор, что он сам масон и знает, что масоны высокодобродетельные люди.

Чёрные глаза Лео впились в розовое лицо "графини" Розен.

-- А если бы твоя подруга, Ольга Бельская, была права?.. Если бы масоны действительно убили профессора, убили за измену и предательство, что бы ты тогда сказала о них?..

Гермина с таким детским недоумением широко раскрыла свои прелестные глаза, что Лео невольно улыбнулся...

-- Зачем ты меня спрашиваешь о таких вещах, Лео?.. Какое мне дело до масонов?..

-- А если бы я принадлежал к числу их? -- медленно ответил лорд Дженнер.

-- Ну что ж... Пусть будет так. Это не меняет моих чувств к тебе! -- тихо произнесла она, не опуская глаз, но заметно бледная.

-- А если... если убийство профессора -- правда. Если я сам... слышишь, Гермина, -- я сам был одним из приговоривших изменника к смерти. Что ты скажешь тогда?.. Сохранишь ли свою любовь к человеку... с окровавленными руками?

Смертельная бледность покрыла нежное личико Гермины, а её кудрявая головка бессильно склонилась...

-- Я не умею лгать, Лео, -- прошептала Гермина. -- Я всегда говорила правду всем, даже моей мамаше, -- наивно добавила она. -- И тебе скажу правду... Мне не легко будет привыкнуть к мысли обо всём, что ты мне сейчас передал, но всё-таки я люблю тебя по-прежнему...

Лорд Дженнер с нежностью взглянул на молодую женщину.

-- Гермина, ты лучше, чем я думал -- медленно произнёс он. -- Я знал, что ты меня любишь, но не ожидал такой сознательной и глубокой любви... Благодарю тебя, Гермина.

-- Я опять говорю тебе, Лео... Твой бог будет моим богом. Скажи мне, где твой бог?.. Я бы хотела молиться твоему богу рядом с тобой...

Вторично лицо лорда Дженнера омрачилось какой-то невысказанной -- наполовину, быть может, даже не вполне сознательной мыслью...

Ему припомнились страшные сцены и отвратительные оргии во славу того, кого они кощунственно называли своим "богом", и мысль о Гермине, такой доверчивой, любящей, нежной и кроткой, так не вязалась с этими адскими воспоминаниями, что он на минуту закрыл глаза, как от нестерпимой боли...

Но это ощущение так же скоро исчезло, как и появилось... Выражение торжества сверкнуло в глазах масона... Уверенность в том, что любовь Гермины все вынесет, и она устоит, несмотря ни на что, наполнила его душу такой радостью, что он громко, весело засмеялся и ответил:

-- Масоны могут принадлежать к любой религии, но у нас -- высших посвящённых, у глав великого всемирного масонского союза своя религия, философское значение которой я раскрою тебе постепенно, подготовляя к знакомству с её обрядностью... А покуда, чтобы избежать толков и расспросов, на которые ты ещё не сумеешь отвечать как следует, признавай себя, пожалуй, протестанткой или, верней, баптисткой -- молельни этих сект в Сен-Пьере существуют. Впрочем, если бы ты захотела посетить синагогу в память детства, то отнюдь не стесняйся. Мы, масоны, высоко чтим священный еврейский талмуд... В обществе же Сен-Пьера в настоящее время царит такая путаница верований, что никто не удивляется ничему в этом направлении... Не удивятся и тому, если и ты пойдешь послушать великолепного кантора в главную синагогу, как раз против католического собора. Быть может, твои подруги пожелают даже сопровождать тебя. Это будет пикантно и вполне отвечает благодетельному принципу недавно введённой "свободы совести". -- Как хочешь, Лео, будь ты христианином и святым... или масоном и убийцей, я всё-таки твоя, теперь и навсегда!.. Люби меня немножко... ничего больше мне не надо...

Несколько дней спустя Гермине представился случай исполнить совет лорда Дженнера и посетить синагогу, не выдавая своего еврейского происхождения.

Одна из дочерей богатого банкира, сенатора Кона, выходила замуж за своего единоверца, отдалённого родственника "самого" Ротшильда, занимающего одно из важнейших мест в "колониальном банке" Мартиники.

Эта свадьба возбудила общее любопытство, так как должна была состояться в новой синагоге -- здании, подавляющем своей роскошью и величиной скромный древний собор, находящийся как раз напротив, по другую сторону площади.

За полтора года до этого, когда положено было основание синагоги, христианское население города громко выражало протест против уступки именно этого места под синагогу. "Колониальная газета", один из немногих консервативно-христианских журналов Мартиники, указывала на неудобства такого соседства синагоги с христианским храмом, уступающим к тому же в размерах вновь воздвигаемой евреями постройке. Но на все эти возражения городское самоуправление, захваченное метисами и мулатами республиканско-социалистического толка, не обратило внимания, и прекрасный участок городской земли, находившийся до тех пор под сквером, безвозмездно был отдан еврейской общине.

Работа началась при самой торжественной обстановке. Христиане тщетно пытались противодействовать этому апофеозу жидовства. Дважды прерывались работы, за отказом рабочих участвовать в постройке синагоги, являвшейся слишком очевидным вызовом христианству. Но жидовские деньги оказались более могущественными... Находились новые рабочие...