Духовная победа Пушкина над вольтерьянством и масонством

Тот, кто пишет историю русского масонства, не может пройти мимо Пушкина. И не потому что, поддавшись увлечениям своей эпохи, Пушкин, как и многие выдающиеся его современники, был масоном, а по совершенно иной причине: потому что Пушкин, являющийся духовной вершиной своей эпохи, - одновременно является символом победы русского духа над вольтерьянством и масонством. Если, подавив заговор декабристов, император Николай I тем самым одержал победу над силами, стремившимися довести до логического конца начатое Петром I дело европеизации России, то к этому же самому времени самый выдающийся человек России - Пушкин - одержал духовную победу над циклом масонских идей, во власти которых он одно время был. <...>

Он раньше всех, первый, изжил трагические духовные последствия Петровской революции и восстановил гармонический духовный облик русского человека.

К моменту подавления масонского заговора декабристов национальное миросозерцание в лице Пушкина побеждает духовно масонство. Пушкин к этому времени отвергает весь цикл политических идей, взлелеянных масонством, и порывает с самим масонством. Пушкин осуждает революционную попытку связанных с масонством декабристов, и вообще осуждает революцию как способ улучшения жизни. Пушкин радостно приветствует возникшее в 1830 году у Николая I намерение "организовать контрреволюцию - революции Петра I" (См. письмо Пушкина П. Вяземскому в марте 1830 года).

Из рядов масонства Пушкин переходит в лагерь сторонников национальной контрреволюции, то есть оказывается в одном лагере с Николаем I.

Имя Пушкина самым теснейшим образом связано с духовной борьбой, которая велась против вольтерьянства и масонских идей в царствование Николая I. Но духовные отпрыски русского масонства - члены Ордена Русской Интеллигенции постарались излагать духовную историю русского общества николаевской эпохи таким образом, чтобы не говорить ни о роли масонства в развитии русского общества, ни о Пушкине как о духовном победителе вольтерьянства и масонства. В предисловии к своему исследованию "А.С. Пушкин и масонство" В.Ф. Иванов справедливо подчеркивает, что за сто лет, прошедших со дня смерти Пушкина, в многочисленных исследованиях самым детальнейшим образом освещены все стороны жизни и творчества гениального поэта, все, кроме той роли, какую сыграло в жизни и смерти поэта масонство.

История духовного развития Пушкина не является побочной темой для истории русского национального сознания, темой, которую можно опустить или которой можно коснуться вскользь, мимоходом. Наоборот, это самая главная тема, ибо история духовного развития Пушкина содержит в себе ответ на важнейший вопрос - были ли возможности духовного выздоровления образованного русского общества после подавления восстания декабристов или правы историки-интеллигенты, утверждающие, что победа Николая I над масонскими заговорщиками уже ничего не могла изменить в судьбе России, так как Россия к этому времени, по их мнению, была уже настолько больна духовно, политически и социально, что вопрос сокрушительной политической и социальной революции в ней был только вопрос времени.

Декабристы, по мнению этих лжеисториков, были лучшие представители александровской эпохи. Вместе с декабристами-де ушли с политической и культурной арены лучшие люди эпохи, а их место заняла, как выражается Герцен, "дрянь александровского времени". Подобная трактовка совершенно не соответствует исторической действительности. Среди декабристов были, конечно, отдельные выдающиеся и высококультурные люди, но декабристы не были отнюдь лучшими и самыми культурными людьми эпохи. Оставшиеся на свободе и не бывшие никогда декабристами Пушкин, Лермонтов, Крылов, Хомяков, Киреевский и многие другие выдающиеся представители Николаевской эпохи, Золотого века русской литературы были намного умнее, даровитее и образованнее самых умных и образованных декабристов. Потери русской культуры в результате осуждения декабристов вовсе не так велики, как это стараются изобразить, ни одного действительно выдающегося деятеля русской культуры, ни одного выдающегося государственного деятеля среди декабристов все же не было. Как государственный деятель Николай I настолько же выше утописта Пестеля, насколько в области поэзии Пушкин выше Рылеева.

Нет, возможности национального возрождения у России после подавления декабристов были, несмотря на то, что Россия в результате стодвадцатипятилетней европеизации была, конечно, очень больна. После подавления заговора декабристов и запрещения масонства в России наступает кратковременный период, который мог бы быть использован для возрождения русских политических, культурных и социальных традиций. Счастливое стечение обстоятельств после долгого времени давало русскому народу редкую возможность вернуться снова на путь предков. Враги исторической России были разбиты Николаем I и повержены в прах. Уродливая эпоха европеизации России, продолжавшаяся сто двадцать пять лет, кончилась. Николай I запрещает масонство и стремится стать народным царем, политические притязания дворянства подавлены, в душах наиболее одаренных людей эпохи, во главе которых идет Пушкин, с каждым годом усиливается стремление к восстановлению русского национального мировоззрения. В стране возникает духовная атмосфера, благоприятствующая возрождению самобытных русских традиций во всех областях жизни. Мировое масонство и хотело бы помешать этому процессу, но, потеряв в лице декабристов своих главных агентов, не в силах помешать России вернуться на путь предков. И во главе двух потоков национального возрождения стоят два выдающихся человека эпохи: во главе политического - Николай I, во главе умственного - умнейший и культурнейший человек эпохи - А.С. Пушкин.

"Самый кардинальный вопрос о той роли, которую сыграло в жизни и смерти поэта масонство, - пишет В. Иванов, - даже не был поставлен. А ведь между тем с раннего возраста и вплоть до самой смерти Пушкин, в той или иной форме, все время сталкивался с масонами и идеями, исходившими от масонских или околомасонских кругов". В.Ф. Иванов в своем исследовании дает следующую характеристику отцу Пушкина: "Отец поэта, Сергей Львович Пушкин, типичный вольтерьянец XVIII века, в 1814 году вступает в Варшаве в масонскую ложу "Северного Щита", в 1817 году мы видим его в шотландской ложе "Александра", затем он перешел из нее в ложу "Сфинкса", в 1818 году исполнял должность второго стуарта в ложе "Северных друзей". Не менее деятельным масоном был и дядя поэта - Василий Львович Пушкин. В масонство он вступает в 1810 году. Начиная с этого времени имя его встречается в списках ложи "Соединенные друзья". Затем он именуется членом Петербургской ложи "Елисаветы к Добродетели", а в 1819-1820 году состоял секретарем и первым стуартом в ложе "Ищущих Манны" (В.Ф. Иванов. "А.С. Пушкин и масонство", с. 16).

Приверженность отца Пушкина к вольтерьянству и масонству отразилась на соответствующем подборе книг в его библиотеке. А именно эти книги и читал юный Пушкин до поступления в Лицей и во время летних каникул, когда учился в Лицее. В Царскосельском лицее Пушкин тогда все время находился под идейным воздействием вольтерьянцев и масонов. Царскосельский лицей, так же как и Московский университет, как многие другие учебные заведения в александровскую эпоху, был центром распространения масонских идей. Проект Царскосельского лицея, по преданию, написан никем иным, как воспитателем Александра I швейцарским масоном Лагарпом и русским иллюминатом М. Сперанским. Лицей был задуман как школа для "юношества особо предназначенного к важным частям службы государственной". А в действительности, как и другие высшие учебные заведения, он превратился в рассадник масонских и вольтерьянских идей. "Царскосельский лицей", - как утверждает с восторгом Б. Мейлах - автор вступительной статьи к первому тому стихотворений Пушкина, вышедших в серии "Библиотека поэта" (советское издание), - превратился на деле в один из центров воспитания молодежи в духе политического вольноомыслия. Директор лицея В.Ф. Малиновский и профессор нравственных наук А.П. Куницын внушали воспитанникам критическое отношение к самодержавно-крепостническому строю. Под влиянием Малиновского и Куницына в близком им духе строили свои лекции и другие профессора. В лицейских лекциях осуждался деспотизм и пропагандировались идеи политической свободы как необходимого условия расцвета культуры, науки и искусства. Одной из основ лицейского быта являлось равенство воспитанников независимо от происхождения и от чинов их родителей. Большое распространение среди лицеистов имела потайная политическая литература. Все это придавало особый характер лицею: не случайно воспитанники именовали это заведение в письмах и рукописных журналах "Лицейской республикой" (Библиотека поэта. Избранные произведения в трех томах. Издание третье).

Несколько преподавателей лицея были масонами и вольтерьянцами. Преподаватель Гауеншильд состоял в той же самой ложе иллюминантов "Полярная звезда", в которой одно время состоял и М. Сперанский. Профессор Кошанский был членом ложи "Избранный Михаил", членами которой также были Дельвиг, Батенков, Бестужев, Кюхельбекер, Измайлов. Нравственную философию и логику Куницын излагал в духе французской просветительной философии. Написанная в 1821 году Куницыным книга "Право естественное" была охарактеризована Руничем как принадлежащая к политическому направлению, "противоречащему истинам христианства, и клонящаяся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных". "Марат, - писал далее в том же отзыве Рунич, - был не кто иной, как искренний и практический последователь науки, которую преподает Куницын". А французский язык в лицее преподавал... родной брат знаменитого тирана французской революции... Марата. А принадлежавшая лицею библиотека была приобретена в свое время Екатериной II не у кого иного, как у самого... Вольтера. Можно себе представить, какой состав книг был в этой библиотеке?!.

Царскосельский лицей подготавливал лицеистов не столько к государственной службе, сколько к вступлению в тайные противоправительственные общества. Автор записки "Нечто о Царскосельском лицее и духе его" сообщает, что лицейским духом называется такое направление взглядов, когда "Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском знать все дерзкие и возмутительные стихи и места из революционных сочинений. Сверх того, он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах, казаться неверующим христианским догматам, а больше всего представляться Филантропом и русским филантропом" (Н.К. Шильдер. Николай I. Том I, с. 427). Приходится ли после этого удивляться, что Пущин, Кюхельбекер и другие воспитанники лицея стали декабристами?!

Не лучше, как известно, был и "дух" петербургского образованного общества, среди которого приходилось бывать Пушкину-лицеисту. Пушкин познакомился с офицерами стоявшего в Царском Селе лейб-гусарского полка Чаадаевым, Н.Н. Раевским, Кавелиным, и все они оказались поклонниками французского вольномыслия. В литературном кружке "Зеленая лампа" юный Пушкин познакомился со многими декабристами (так как "Зеленая лампа" была только тайным филиалом тайного "Союза Благоденствия"). Вступив позже в члены литературного общества "Арзамас", Пушкин вступил в общение с будущими декабристами М. Орловым, Н. Тургеневым и Никитой Муравьевым. С какими бы слоями образованного общества ни сталкивался юный Пушкин, всюду он сталкивался с масонами, или вольтерьянцами, или людьми, воспитавшимися под влиянием масонских идей.

Высланный в Бессарабию, Пушкин попадает уже в чисто масонскую среду. От политического вольнодумства его должен был исправлять по поручению властей не кто иной, как... старый масон И.Н. Инзов, член Кишиневской ложи "Овидий". Инзов, мастер ложи "Овидий" генерал Пущин и другие кишиневские масоны начинают усиленно просвещать Пушкина в масонском духе, и уже в начале мая 1821 года им удается завербовать Пушкина в число членов ложи "Овидий".

Начальник Главного штаба князь П.М. Волконский, запрашивая попечителя колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерала Инзова о деятельности масонских лож, писал: "...касательно деятельности господина Пушкина донести Его Императорскому Величеству, в чем состоит его занятие со времени определения к вам, как он вел себя, и почему не обратили Вы внимания на занятие его по масонским ложам". Последний вопрос был весьма каверзным для генерала Инзова. Инзов, воспитанник мартиниста князя Ю.Н. Трубецкого, в своем ответе князю Волконскому об участии Пушкина в работе масонской ложи написал явную неправду, когда утверждал: "...относительно же занятия его (то есть Пушкина) по масонской ложе, то по неоткрытию таковой не может быть оным, хотя бы и желание его к тому было".

На самом деле, как указывали выше, в Кишиневе была масонская ложа "Овидий", и Пушкин был ее членом. И в тот момент, когда Инзов писал свой ответ Волконскому, ложа "Овидий" еще существовала, и прекратила она свое существование только некоторое время спустя после запроса князя Волконского. Мартинист и масон Инзов лгал Волконскому, сообщая, что если бы Пушкин и захотел быть масоном, он не мог бы быть таковым по отсутствии в Кишиневе масонской ложи. Только надеясь на то, что петербургские масоны сумеют прикрыть его явную ложь, Инзов мог столь смело лгать Волконскому. О существовании в Кишиневе масонской ложи знали все жители Кишинева. "Кишиневские масоны, - сообщает Ариадна Тыркова-Вильямс в своей книге "Жизнь Пушкина" (том I, с. 258), - действовали довольно открыто. Посвящая в братья болгарского архимандрита Ефрема, его с завязанными глазами повели через двор в подвал. Ложа "Овидий" помещалась в доме Кацака, на главной площади, всегда полной народу. Болгары, увидев, что их архимандрита, связанного, куда-то ведут, бросились спасать его от "судилища дьявольского". Едва удалось их успокоить. При такой откровенности вряд ли можно было в небольшом Кишиневе скрыть масонскую ложу "Овидий" от внимания властей. Инзов, как большинство мартинистов, вероятно, и сам был масоном и, может быть, просто не хотел выдавать своих "братьев-каменщиков". "Пушкин, - пишет Тыркова-Вильямс, - ...пережил в Кишиневе своего рода падение" ... "прошел через темные ущелья, где недобрые силы кружились, нападали, одолевали. Не вполне, не надолго, не без борьбы, но все-таки одолевали. Великий художник, он не мог впасть в узкий скептицизм, но что-то томило, застилало прирожденную ясную силу его духа" (том I, с. 294).

Живя на юге, Пушкин встречается со многими масонами и видными участниками масоно-дворянского заговора декабристов: Раевским, Пестелем, С. Волконским и другими, с англичанином-атеистом Гатчинсоном. Живя на юге, он переписывается с масонами Рылеевым и Бестужевым. Направленный на юг исправляться от привитого ему в Лицее политического вольномыслия, Пушкин, наоборот, благодаря стараниям масонов и декабристов, оказывается захваченным политическим и религиозным вольнодумством даже еще больше, чем в Петербурге. Только в эту короткую пору его жизни мировоззрение Пушкина и носит определенные черты политического радикализма. Но эта пора продолжается недолго. Масоны и декабристы скоро убеждаются в неглубокости пушкинского радикализма и атеизма и понимают, что он никогда не станет их верным и убежденным сторонником.

Пушкин, несмотря на свою молодость, раньше масонов и декабристов понял, что с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего. Именно в этот период, вскоре после вступления в масонское братство, он, по собственным его признаниям, начинает изучать Библию, Коран, а рассуждения англичанина-атеиста называет в одном из писем "пошлой болтовней". Разочаровывается Пушкин и в радикальных политических идеях. Встретившись с самым выдающимся членом Союза Благоденствия иллюминатом Пестелем, о выдающемся уме которого Пушкину прожужжали все уши декабристы, Пушкин увидел в нем только жестокого, слепого фанатика. По свидетельству Липранди, когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нем, говорил, что он ему не нравится, и, несмотря на его ум, который он искал высказывать философскими тенденциями, никогда бы с ним не смог сблизиться. Пушкин отнесся отрицательно к Пестелю, находя, что властность Пестеля граничит с жестокостью. Не сошелся близко Пушкин и с виднейшим деятелем масонского заговора на севере - поэтом Рылеевым. Политические стихи Рылеева "Думы" Пушкин называл дрянью и шутливо говорил, что их название происходит от немецкого слова "думм" (дурак). Подшучивал Пушкин и над политическим радикализмом Рылеева, о чем свидетельствует Плетнев.

Ведя на юге внешне несерьезный образ жизни, в действительности Пушкин много и упорно читал и также много и серьезно мыслил, мужая духовно с каждым днем. Тыркова-Вильямс верно отмечает особенность характера Пушкина: "В Пушкине была гибкость и сила стали. Согнется под влиянием внешнего удара или собственных "мятежных" заблуждений. И опять стряхнет с себя груз. Изольется в стихах, и выпрямится". В Кишиневе Пушкин написал следующее многозначительное признание:

Вздохнув, оставил я другие заблужденья.

Врагов моих предал проклятию забвенья

И сети разорвал, где бился я в плену,

Для сердца новую вкушая тишину.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днем моим; с порядком дружен ум;

Учусь удерживать вниманье долгих дум;

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы,

И в просвещении стать с веком наравне.

Чрезвычайно характерно и другое поэтическое признание, написанное в том же 1821 году:

Всегда так будет и бывало,

Такой издревле белый свет:

Ученых много, умных мало,

Знакомых тьма, а друга нет.

Ни среди масонов, ни среди живших на юге декабристов, Пушкин не нашел ни единомышленников, ни друга. Как и все гении, он остается одиноким и идет своим особенным, неповторимым путем. Уже в следующем, 1822 году, в Кишиневе, Пушкин пишет свои замечательные "Исторические заметки", в которых он развивает взгляды, являющиеся опровержением политических взглядов декабристов. В то время как одни декабристы считают необходимым заменить самодержавие конституционной монархией, а более левые - вообще уничтожить монархию и установить в России республику, Пушкин утверждает в этих заметках, что Россия чрезвычайно выиграла, что все попытки аристократии в XVIII веке ограничить самодержавие потерпели крах.

Вспоминая в 1835 году свою жизнь в Михайловском, Пушкин писал:

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило,

Поэзия, как ангел утешитель,

Спасла меня и я воскрес душой...

На полях не включенного в первый том стихотворения "Платонизм" Пушкин написал: "Не надо, ибо я хочу быть моральным человеком". "Богатый Михайловский период был перидом окончательного обрусения Пушкина. Его освобождение от иностранщины началось еще в лицее, отчасти сказалось в "Руслане", потом стало выявляться все сильнее и сильнее, преодолевая экзотику южных впечатлений. От первых, писанных в полурусской Одессе, строф Онегина уже веет русской деревней. В древнем Псковском крае, где поэт пополнял книжные знания непосредственным наблюдением над народной жизнью, углублялся его интерес к русской старине, к русской действительности. Теперь Пушкин слышал вокруг себя чистую русскую речь, жил среди людей, которые были одеты по-русски, пели старинные русские песни, соблюдали старинные обряды, молились по-православному, блюли духовный склад, доставшийся от предков. Точно кто-то повернул колесо истории на два века назад, и Пушкин, вместо барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях, очутился в допетровской Московской Руси. К ней душой и телом принадлежал спрятавшийся от него в рожь мужик, крепостные девушки, с которыми Пушкин в праздники плясал и пел, слепые и певцы на ярмарке, игумен Иона, приставленный обучать поэта уму-разуму. Все они, сами того не зная, помогли Пушкину стать русским национальным поэтом" (А.В. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т. II, с. 72).

Меткое замечание В. Розанова, что "вовсе не университеты вырастили доброго русского человека, а добрые, безграмотные няни", вполне может быть отнесено к Пушкину. Именно через няню Арину Родионовну, и в раннем детстве, и в годы жизни в Михайловском, в его гениальную душу ворвался могучий поток русского национального мировоззрения. "В псковской глуши, слушая няню и певцов, приглядываясь к жизни мужиков, читая летописи, воссоздавая один из труднейших, переломных моментов русской истории, Пушкин снова ощутил живую силу русской державы и нашел для нее выражение в "Годунове". С тех пор и до конца жизни он в мыслях не отделял себя от империи". "...Не только правительство, но даже друзья не понимали, что двадцатишестилетний поэт не колебал основ, а был могучим источником русской творческой великодержавной силы. Анненков объяснял это непонимание отчасти тем, что порывистая, страстная натура поэта сбивала многих с толку. За внешними вспышками окружающие просмотрели его внутреннюю ясность и мудрость". "...Еще в Одессе он полушутливо звал Александра Раевского к заутрене, "чтоб услыхать голос русского народа в ответ на христосование священника". "...В Михайловском он внятно услышал этот голос. Среди подлинной, старинной русской жизни сбросил он с себя иноземное вольтерьянство, стал русским народным поэтом. Няня с ее незыблемой верой, Святые Горы, богомольцы, слепые, калики перехожие, игумен, в котором мужицкая любовь к водочке уживалась с мужицкой набожностью, чтение Библии и святых отцов - все просветляло душу поэта, там произошла с ним таинственная перемена, там его таинственным щитом святое Провидение осенило. После Михайловского не написал он ни одной богохульственной строчки, которые раньше, на потеху минутных друзей минутной юности, так легко слетали с его пера. Не случайно его поэтический календарь в Михайловском открывается с "Подражания Корану" и замыкается "Пророком". В письмах из деревни Пушкин несколько раз говорит про Библию и Четьи-Минеи. Он внимательно их читает, делает выписки, многим восхищается как писатель. Это не простой интерес книжника, а более глубокие запросы и чувства. Пушкин пристально вглядывается в святых, старается понять источник их силы. С годами этот интерес ширится" (А.В. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т. II, с. 393).

Пушкин часто читает книги на религиозные темы. Он сотрудничает анонимно в составлении "Словаря святых". В 1832 году Пушкин пишет, что он "с умилением и невольной завистью читал "Путешествия по Святым местам А.Н. Муравьева". В четырех книгах "Современника" Пушкин напечатал три рецензии на религиозные книги.

После переезда Пушкина с юга в Михайловское от следов его кратковременного политического и масонского умонастроения не остается и следа. Это скрепя сердце принуждены признать даже такие крайние западники, как Г. Федотов: "...христианские влияния, умеряющие его гуманизм, - пишет Г. Федотов в сборнике "Новый Град", - Пушкин почерпнул не из опустошенного родительского дома, не из окружающей его вольтерьянской среды, но из глубины того русского народа (начиная с няни), общения с которым он жаждал и путь к которому сумел проложить еще в Михайловском".

От настроений "политического радикализма", "атеизма" и от увлечения антихристианской мистикой масонства в Михайловском скоро не остается ничего. Для духовно созревающего Пушкина все это уже - прошлое, увлечения прошедшей безвозвратно юности. Вечноработающий гениальный ум Пушкина раньше многих его современников понял лживость масонства и вольтерьянства и решительно отошел от идей, связанных с вольтерьянством и масонством. "Вечером слушаю сказки, - пишет Пушкин брату в октябре 1824 года, - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки. Каждая есть поэма".

Как величайший русский национальный поэт и как политический мыслитель Пушкин созрел в Михайловском. "Моя душа расширилась, - пишет он в 1825 году Н. Раевскому, - я чувствую, что могу творить". В Михайловском Пушкин много читает, много думает, изучает русскую историю, записывает народные сказки и песни, много и плодотворно работает: в Михайловском написаны им "Борис Годунов", "Евгений Онегин", "Цыганы", "Граф Нулин", "Подражание Корану", "Вакхическая песня" и другие произведения. В Михайловском окончательно выкристаллизовывается и убеждение, что каждый образованный человек должен вдуматься в государственное и гражданское устройство общества, членом которого он является, и должен по мере возможностей неустанно способствовать его улучшению.

Масоны и их духовные выученики декабристы пытаются привлечь ссыльного поэта на свою сторону. Декабристы- Рылеев и Волконский напоминают ему, что Михайловское находится "около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы - настоящий край вдохновения, и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы" (Рылеев), а Волконский выражает надежду, что "соседство воспоминаний о Великом Новгороде, о вечевом колоколе будут для Вас предметом пиитических занятий". Но призывы отдать свое вдохновение на службу подготавливаемой революции не встречают ответа. Пушкин с насмешкой пишет о политических "Думах" Рылеева Жуковскому: "Цель поэзии - поэзия - как говорит Дельвиг (если не украл). Думы Рылеева целят, и все невпопад". "Что сказать тебе о "Думах"? - пишет он Рылееву. - Во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы "Петра в Острогожске" чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест: описание места, речь героя и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен"...

В январе 1825 года в Михайловское приезжает самый близкий друг Пушкина - декабрист Пущин и старается окончательно выяснить, могут или нет заговорщики рассчитывать на участие Пушкина в заговоре. После долгих споров и разговоров Пущин приходит к выводу, что Пушкин враждебно относится к идее революционного переворота и что рассчитывать на него как на члена тайного общества совершенно не приходится. Именно в это время Пушкин пишет "Андрей Шенье".

Величайший русский национальный поэт, бывший, по общему признанию, умнейшим человеком своего времени, покидает тот ложный путь, по которому в течение ста двадцати пяти лет шло русское образованное общество со времени произведенной Петром I революции. Незадолго до восстания декабристов Пушкин был по своему мировоззрению уже самым русским человеком из всех образованных людей своего времени. В лице Пушкина образованный слой русского общества излечивается, наконец, от тех глубоких травм, которые нанесла ему революция Петра I. По определению И.С. Тургенева: "Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того времени". В Пушкине во всей широте раскрылись снова все богатства русского духа, воспитанного в продолжение веков Православием. <...>

Умственное превосходство Пушкина понимали многие выдающиеся современники, и в том числе император Николай I, первый назвавший Пушкина "самым умным человеком России". "Когда Пушкину было восемнадцать лет, он думал, как тридцатилетний человек", - заметил Жуковский. По выражению мудрого Тютчева, Пушкин:

...был богов орган живой.

Баратынский называл Пушкина пророком. Разбирая после смерти Пушкина его бумаги, Баратынский понял, что Пушкин был не только выдающимся поэтом, но и выдающимся мыслителем своей эпохи. "Можешь себе представить, - писал Баратынский одному из своих друзей, - что меня больше всего изумляет во всех этих письмах. Обилие мыслей. Пушкин - мыслитель. Можно ли было ожидать. Это Пушкин предчувствовал".

Гений Пушкина мужал с каждым днем. Близкие друзья поэта это видели. Князь Вяземский, умный и тонкий человек, писал Пушкину, что, пройдя через соблазны и греховные помыслы юности, он сберег в своей душе:

Пламень чистый и верховный...

...Все ясней, все безмятежней <...>

Друг Пушкина Нащокин называл Пушкина "человеком с необыкновенным умозрением" и одно из писем к Пушкину закончил словами: "...Прощай, воскресение нравственного бытия моего". И Пушкин мог бы стать воскресителем нравственного бытия не одного Нащокина, а всего русского народа.

Силой своей гениальной интуиции и своего выдающегося ума Пушкин проникал в тайны прошлого и грядущего и находил верное решение в самых сложных вопросах. Эта способность его росла с каждым днем, с каждым годом. Если бы судьба подарила ему еще пятнадцать - двадцать лет жизни, то вся последующая судьба России могла бы стать иной, ибо гений Пушкина безошибочно различал верный путь там,где остальные только беспомощно топтались или шли по неверному пути.

"Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, - писал в некрологе о Пушкине знаменитый польский поэт Мицкевич, - можно было думать, что слышите заматерелого в государственных делах человека".

Духовное развитие Пушкина - свидетель победы русского духа над теми соблазнами, которые овладели душой образованного на европейский манер русского человека, когда он столкнулся с чуждой стихией европейской культуры. <...>