БРАТСКАЯ КЛЯТВА

«Внимательно рассмотрите проблему со всех сторон, прежде чем принимать решение. В случае необходимости будьте готовы от чего‑то отказаться. Новые соседи внесут в вашу жизнь приятное разнообразие. Дома возникнет небольшое осложнение, но вы быстро и правильно с ним справитесь. Не раздавайте добрых советов, пока вас об этом не попросят».

Вот что предвещает сегодняшний гороскоп из «Махараштра таймс» всем, кто, подобно мне, родился в конце декабря.

Вообще‑то я не читаю «Махараштра таймс». И прочих газет тоже. Но время от времени таскаю их из мусорного ведра миссис Барве. Бумагой удобно растапливать печку. Иногда, если нечем заняться, пробегаю глазами страницы, не успевшие обратиться в пепел.

Гороскопам я не верю. Иначе уже скончался бы, судя по предсказаниям в «Пандит рамашанкар шастри». Впрочем, на сей раз в газетных посулах содержится доля истины. В комнату за стеной въезжают новые соседи, а дома и впрямь возникает небольшое осложнение.

Мы только что вернулись из «Регал токиз». Обуреваемый слепой яростью, Салим срывает плакаты с Армааном Али, провисевшие на стенах нашей комнатушки целых три года. Постер с героем в кожаной куртке разодран в клочья. Артист на мотоцикле изувечен острым ножом. Кумир без рубашки, с обнаженной волосатой грудью выброшен в мусорный бак. Али с пистолетом искрошен в мелкие кусочки. Армаан с конем на пару жарятся над огнем. Без привычных украшений тесное жилье внезапно приобретает еще более убогий вид. Ничто не скрывает от глаз пятна плесени на беленых стенах.

Несмотря на предупреждение в гороскопе, не могу удержаться, чтобы не дать Салиму добрый совет:

– Видишь, как я был прав десять месяцев тому назад, когда ты рвался помирить Армаана с Урваши? Говорил же: не лезь в чужие дела, не взваливай на себя чужие беды. Пусть это послужит тебе уроком на будущее.

Друг мрачно сопит, вытирая ноги о плакат с Армааном в бассейне с красотками.

За стенкой слышатся шаги и голоса. Неужели соседнюю комнату наконец‑то сняли? Вот здорово! Люблю знакомиться с новыми людьми. Надеюсь, там есть мальчишки нашего возраста. Путул и Дханеш – приятели неплохие, вот только родители редко пускают их играть со мной по воскресеньям, а это мой единственный выходной день. Аджах‑задавала, тот и вовсе действует на нервы. Как‑то раз он поднял меня на смех, когда я сказал, что устроился литейщиком. А что такого? Конечно, прислуживать кинозвезде интереснее. Однако все лучше, чем стоять с протянутой рукой. Работая у Неелимы Кумари, я почти забыл, что значит жить в чоуле. Вонючие подмышки Мумбаи – как еще называть эти постройки, переполненные мелкими обывателями? Здесь немногим приятнее, чем в трущобах Дхарави. Миссис Барве однажды сказала: дескать, в особняках из гранита и мрамора люди наслаждаются, в грязных и жалких хижинах – терпят, а мы – просто живем.

И даже пользуемся кое‑какими преимуществами, добавил бы я. Того, что случилось с Неелимой, здесь невозможно вообразить, поскольку местные обитатели все друг про друга знают. У нас на всех одна крыша, и не только. Пусть мы не встречаемся на светских вечеринках, зато не можем не видеться по утрам, выстраиваясь перед общим санузлом. Многие находят своих любимых именно в такой вот очереди.

Уж мне‑то не грозит увлечься девчонкой из чоула. Они такие толстые и уродливые, совсем не похожи на мою любимую актрису Прию Капур. Да еще глупые как на подбор. Ну, разве станет нормальный человек нянчиться с куклами, когда есть такие приличные игры, как бокс и кабадди?[23]Не то чтобы мне самому хватало времени на забавы. Я ведь целыми днями в литейной, возвращаюсь часам к шести, а плавить металл – работа не из легких. В цеху невыносимо жарко, глаза то и дело слепят ярко‑оранжевые вспышки.

– Томас! – кричат мне.

Это мистер Рамакришна, администратор чоула. Очень важная персона. Когда перегорает лампочка или слабеет напор воды, мы бежим за ним. Умоляем его подождать, если нечем платить за комнату. Ему же в последнее время докучаем просьбами починить перила на втором этаже: стойки совсем расшатались и представляют угрозу для жизни.

Выхожу в коридор. Мистер Рамакришна знакомит меня с невысоким мужчиной средних лет, глядя на хмурое лицо которого можно подумать, что он уже неделю не был в туалете.

– Томас, это мистер Шантарам, отныне он живет в соседней комнате с женой и дочкой. Я тут говорил ему, какой ты ответственный мальчик, так что помоги, пожалуйста, новичкам освоиться. Ну, мистер Шантарам, я вас покидаю.

О нет! Еще одна семья без мальчиков! Сквозь полуоткрытую дверь я мельком вижу седую женщину; на кровати сидит девчонка старше меня с убранными назад длинными черными волосами. Перехватив мой любопытный взгляд, сосед поспешно захлопывает дверь.

– Чем вы занимаетесь, мистер Шантарам?

– Я ученый. Астроном. Ты все равно не поймешь. Сейчас у меня перерыв в научной работе – временно служу завотделом по продажам в магазине «Вимал». А здесь мы ненадолго, скоро переедем в благоустроенные апартаменты, и не куда‑нибудь, а в Нариман‑Пойнт.

Врет. Всякий, кто может жить в Нариман‑Пойнт, нипочем не поселится в чоуле. Даже на очень короткое время.

Стены в наших комнатушках тонкие, как бумага. Если приложить ухо и сосредоточиться, а лучше приставить перевернутую кружку, легко разобрать, что происходит у соседей. Салим и я частенько шпионим за теми, кто живет слева. Их комната примыкает к нашей кухне. Мистер и миссис Бапат уже немолоды. Молва утверждает, будто бы муж иногда поколачивает благоверную. Если и так, по ночам они всякий раз идут на мировую: мы с другом то и дело хихикаем, слушая их пыхтение, сопение, охи и ахи.

Сегодня я приставляю нержавеющую кружку к стене, за которой поселился Шантарам, и прижимаюсь ухом. Глава семейства изрекает:

– Это гиблое место, настоящая черная дыра. Оставаться здесь – ниже моего достоинства, но ради вас двоих я готов мириться с унижением, пока не отыщу приличную работу. Имейте в виду: я не потерплю в этой комнате парней с улицы. Бог знает, из каких притонов их понабрали. К примеру, двое мальчишек за стенкой. Сразу видно, те еще проходимцы. Запомни, Гудия: замечу, что болтаешь с местными, выдеру кожаным ремнем, ясно тебе? – грохочет он, и я в испуге роняю кружку.

Несколько недель я почти не встречаю Шантарама и совсем не вижу его домашних. Дочка, наверное, каждый день ходит в колледж, однако вечерами, когда я возвращаюсь, она уже дома, и дверь заперта крепко‑накрепко.

Что касается моего друга, ему вообще не до новых соседей. Парень совсем заработался, развозя коробки с ленчем. Салим поднимается в семь утра и надевает просторную белую рубашку и хлопковые штаны. На голове – неизменная белая кепка с эмблемой фирмы. Таких, как он, в Мумбаи около пяти тысяч. Примерно два часа кряду мой друг собирает коробки с обедами домашнего приготовления, обходя ради этого двадцать пять квартир. Потом отвозит еду на пригородный вокзал Гаткопар. Здесь упаковки сортируют по месту назначения, помечают особыми яркими точками, штрихами и крестиками на крышках и грузят на особые поезда, с которых ленч доставляется точно ко времени перерыва различным начальникам и «синим воротничкам» по всему городу. Салим и сам получает коробки, прибывшие другим поездом, которые развозит по району Гакткопара, предварительно расшифровав адреса, закодированные при помощи разноцветных значков. Тут нужно быть очень осторожным. Ошибки недопустимы: чтобы распрощаться с работой, достаточно вручить индуисту говядину, ветчину – мусульманину или чесночно‑луковый ленч – приверженцу джайнизма.

Девять вечера. Салим листает журнал о новостях кино. Я, забравшись на кровать с ногами, подслушиваю, чем занимаются соседи.

– Подойди, Гудия, – произносит Шантарам. – Загляни‑ка в окуляр. Я уже настроил свой телескоп. Видишь вон ту ярко‑красную планету посередине? Это Марс.

– Салим, дуй за кружкой, – шепчу я. – Ты должен это слышать!

И друг прилипает ухом к стене вместе со мной.

В течение следующих тридцати минут мы узнаем удивительные вещи о небе. Нам рассказывают о созвездиях, галактиках и кометах. О Большой и Малой Медведицах. О Полярной звезде и каком‑то Млечном Пути. О кольцах Сатурна и лунах Юпитера.

Слушаю Шантарама, а сердце переполняется непонятной тоской. Почему я расту без отца, который объяснял бы мне про планеты и звезды? Ночной небосклон, всегда казавшийся далекой черной кашей, вдруг обретает порядок и дивный смысл. Едва урок закончен, мы с приятелем кидаемся к окну и, вытянув шеи, пытаемся найти небесные вешки, о которых толковал Шантарам. Без помощи телескопа нашим глазам видятся лишь белые точки во мраке. Но мы визжим от восторга, разыскав семь звезд Большой Медведицы. И даже сознание того, что лунные пятна не просто пятна, а моря и кратеры, преисполняет нас радостью первооткрывателей. Мы словно познали все тайны Вселенной.

Ночью мне снится не женщина в колышущемся белом сари, а кольца Сатурна и луны Юпитера.

Проходит неделя. Однажды я вздрагиваю от неожиданного звука, что долетает из‑за комнаты Шантарама:

– Мяу!

Ну, нержавеющий прибор для подслушивания у меня всегда под рукой…

– Смотри, папа, – говорит Гудия. – Подружка Рохини дала мне котенка от своей кошки. Правда, хорошенький? Можно его взять?

– Только животных нам не хватало, – ворчит отец. – Тут и людям‑то негде развернуться, куда уж со зверем?

– Пожалуйста, мамочка, он такой крошечный! Пап, ну пожалуйста! – умоляет девочка.

– Ладно, Гудия, – смягчается Шантарам. – Можешь оставить его. Только придумай кличку.

– Ой, папа, спасибо! Вообще‑то я думала назвать его Томми.

– Это слишком обычно. Кот будет жить в семье астронома, значит, имя получит в честь одной из планет.

– Может, Юпитер?

– Нет. Среди нас он самый маленький, так что быть ему Плутоном, не иначе.

– Чудесно, папа, мне нравится! Эй, Плутон! Иди сюда, Плутон, попей молочка.

– Мяу! – отвечает котенок.

Эти короткие сцены заставляют меня пересмотреть свое мнение о мистере Шантараме. Что, если он вовсе не такой уж плохой человек? Но вскоре я лишний раз убеждаюсь, как обманчива бывает наружность. И как нелегко провести черту между добрым и злым.

Однажды сосед приходит домой совершенно пьяным. От него за милю разит дешевым виски. Мужчина едва держится на ногах и не может сам одолеть лестницу. Так происходит и на следующий день, и после. Очень быстро по чоулу разносится весть: оказывается, мистер Шантарам – неизлечимый пропойца.

В индийских фильмах алкоголики такие забавные. Достаточно вспомнить Кешто Мукхерджи с бутылкой, чтобы от души расхохотаться. Но в жизни любитель спиртного вызывает не смех, а скорее ужас. Стоит соседу вернуться навеселе, и кружки для подслушивания не нужны. Шантарам изрыгает ругань самым грубым и громким голосом, так что я и Салим трепещем от страха, словно крики относятся к нам. Со временем жестокая брань превращается в некий ритуал, и мы на полном серьезе не засыпаем, пока не услышим, что захрапел мужчина за стеной. Теперь мы боимся промежутков между возвращением соседа с работы и долгожданной минутой, когда тот наконец вырубается.

Все ждут, что его помутнение вот‑вот закончится. Но дела становятся только хуже. Шантарам пьет все больше, и вот он уже в раздражении бросается вещами. Сначала в стены летят пластмассовая посуда и книжки. Потом в ход идут глиняные горшки с мисками. Постоянный грохот делает жизнь по соседству невыносимой, но мы понимаем: жаловаться мистеру Рамакришне бесполезно. Кто будет слушать мальчишек одиннадцати и тринадцати лет от роду, которые к тому же то и дело задерживают плату за комнату? Так что мы только вздрагиваем, услыхав звон фарфора, и съеживаемся от звона тарелок о нашу стену.

Впрочем, это еще цветочки. Довольно скоро сосед начинает швырять вещи в людей. Главным образом в домашних. При этом львиная доля ярости достается жене.

– Сучка проклятая! Это ты довела меня до такой жизни! Я мог бы исследовать черные дыры, а вынужден расхваливать сари и блузки задрипанным домохозяйкам! Ненавижу! Чтоб ты сдохла! – вопит он и мечет, что под руку попадется: кофемолку, тарелку, стакан. Целясь в супругу, дочь или котенка.

Как‑то ночью он переходит все границы и запускает в жену чашкой с крутым кипятком. Гудия пытается закрыть маму собой, и дымящаяся жидкость ошпаривает ей лицо. Девочка визжит от боли. Несчастную увозят на «скорой». Миссис Шантарам едет с ней. Хмельной отец даже не соображает, что натворил. Два дня спустя мама Гудии просит меня навестить бедняжку.

– Ей так одиноко. Может, потолкуете немного?

Я еще никогда не бывал в больнице, но соглашаюсь сопровождать соседку.

Первым делом в подобных местах ошеломляет запах. Меня тошнит от резкой вони дезинфицирующего средства, пропитавшего каждый угол грязных палат. Второе, что поражает, – вокруг нет веселых лиц. Пациенты лежат на зеленых постелях, стеная и охая, и даже врачи с медсестрами смотрят сердито и угрюмо. Но самое ужасное – это равнодушие. Здесь никто никому не нужен. Я‑то воображал, как вокруг бедняжки Гудии вьется целый рой докторов, а та одиноко лежит в ожоговом отделении, даже сиделки рядом нет. Лицо девочки забинтовано; видны только черные глаза.

– Смотри, Гудия, кто пришел тебя навестить, – широко улыбается миссис Шантарам.

Робко приближаюсь. Девочка намного старше меня. Мы почти незнакомы. Я всего лишь лазутчик, подслушавший пару эпизодов из ее жизни. Хотя губ не видно, во взгляде явно сквозит улыбка, и это ломает лед между нами.

Я сижу рядом с ней три часа, болтая о том о сем. Гудия спрашивает:

– Почему у тебя такое необычное имя, Рама Мохаммед Томас?

– Это очень длинная история. Узнаешь, когда поправишься.

Девочка говорит о себе. Оказывается, она сдает экзамены в университет. Мечтает стать доктором. Потом она интересуется моей жизнью. Я ничего не рассказываю об отце Тимоти, зато выкладываю свои впечатления о чоуле и работе в литейной. Гудия жадно слушает, внушая мне чувство нужности и желанности.

Приходит врач и сообщает миссис Шантарам, что ее дочери повезло. Девочка получила ожоги лишь первой степени, поэтому постоянных шрамов не останется. Через неделю ее выпишут.

Три часа, проведенные у постели больной, помогают мне кое‑что узнать о ее отце. Мать Гудии делится со мной:

– Мой муж – известный космический исследователь. Работал в институте, изучал небо с помощью огромных телескопов. Мы жили в большом бунгало в академическом городке. Через три года он обнаружил новую звезду. Открытие было очень важным, но лавры пожал один из коллег. Это сломало моего мужа. Он взялся за бутылку. Начал драться с коллегами, а как‑то раз в ярости чуть не до смерти избил начальника. Из института его тут же выгнали. Могли бы арестовать, но я так умоляла директора… Потом муж устроился учителем физики в хорошую школу. Только пить не бросил и держать себя в руках не хотел. Колотил учеников за мелкие провинности, так что оттуда он тоже вылетел через полгода. С тех пор подрабатывает, где придется: заведующим столовой, бухгалтером на заводе, теперь вот помощником продавца одежды. Когда истощились последние сбережения, нам пришлось переехать.

– Может, он все‑таки бросит пить? – говорю я.

– Муж клялся не притрагиваться к бутылке, и я уже надеялась, что худшее позади, но он не сдержал обещание, и видишь, чем все закончилось.

– Я тебя кое о чем попрошу, – произносит Гудия. – Пожалуйста, присмотри за Плутоном до моего возвращения.

– Обязательно.

Внезапно девочка протягивает руку и берет мою ладонь.

– Ты брат, которого у меня не было. Правда, мама?

Миссис Шантарам кивает.

Это что‑то новое. Даже не знаю, что и сказать. Прежде я часто представлял себя чьим‑то сыном, но братом?.. Поэтому я просто сжимаю ладонь девчонки, чувствуя, как между нами возникают невидимые узы.

Ночью мне снится женщина в белом сари, прижимающая к своей груди младенца. Позади воет ветер, и черные распущенные волосы скрывают ее лицо. Героиня моих грез опускает ребенка в корзину с одеждой и удаляется. Однако на ее место приходит другая женщина, тоже высокая и грациозная, но с забинтованным лицом. Она берет малыша на руки и осыпает его поцелуями, приговаривая:

– Братик ты мой.

– С‑е‑с‑т‑р‑а, – лепечет в ответ младенец.

– Мяяяууу!

Сдавленный вопль пронзает ночную тишину. Проснувшись, я безуспешно пытаюсь понять, откуда он долетел: из мира снов или же из‑за стенки.

Наутро тельце котенка, покалеченное и обмякшее, лежит в мусорном баке миссис Барве, том самом, где я обычно беру «Махараштра таймс». Шея котенка сломана, от шерсти несет дешевым виски. Шантарам уверяет жену, что любимец дочки сбежал. И хотя мне известна правда, бессмысленно кому‑то ее доказывать. Если вдуматься, Плутон действительно скрылся от нас – в иной, более чистый и светлый мир.

– Мне так нравится Гудия, – делюсь я с лучшим другом. – Придется позаботиться о том, чтобы отец никогда больше не заставлял ее страдать.

– Но что ты можешь? Он у себя дома.

– Это и нас касается. Мы же соседи, в конце концов.

– А помнишь, как ты меня учил? Дескать, незачем совать нос в чужие дела, брать на себя чужие заботы. Помнишь, Мохаммед?

Я не знаю, что ему ответить.

Гудия возвращается домой, однако мы не видимся: мистер Шантарам по‑прежнему не разрешает мальчикам заходить в комнату. Его жена говорит, он осознал вину и намерен исправиться. В глубине души она, конечно, тоже знает, что он неисправим. Но даже ей неизвестно, до каких глубин готов опуститься озлобленный пропойца.

Не проходит и недели, как он причиняет дочери новую боль. Теперь мистер Шантарам пытается трогать ее. Не как отец.

Вначале я не понимаю. Какие‑то увещания: «Гудия, луна моя», потом седая женщина принимается кричать и рвать на себе волосы, а девочка плачет, забившись в угол:

– Папа, не трогай меня! Пожалуйста, папочка!

От ее жалобного визга в голове у меня что‑то лопается. Я готов устремиться в соседнюю комнату и голыми руками убить Шантарама. Стоит лишь набраться храбрости… Но тут из‑за стенки раздается оглушительный храп. Вырубился! Гудия по‑прежнему плачет, это слышно и без кружки.

Со мной творится что‑то странное. Как должен вести себя брат, когда сестра содрогается от рыданий? Трудно сказать, у меня ведь нет опыта. Знаю только, что девочку надо утешить. Это нелегко, если между вами стенка, пусть даже такая тонкая. Опускаю глаза: внизу, там, где проходит водопроводная труба, есть небольшое отверстие. Рука пролезет. Спрыгиваю с постели и, распластавшись на полу, тянусь через круглую дырку.

– Сестренка, не надо слез, – плачу я. – На, держи мою ладонь.

Кто‑то чутко хватает руку и гладит от локтя до запястья. Точно слепой ощупывает лицо собеседника. Наши пальцы сплетаются, и меня пронзает волшебное ощущение силы, могущества, любви – назовите, как вам угодно. В этот миг мы едины. Боль Гудии становится и моей болью.

Салим наблюдает за мной с изумлением.

– Ты никак сбрендил, Мохаммед? Соображаешь, куда ты полез? По этой дыре к нам ходят крысы и тараканы.

Но мне уже нет дела ни до него, ни до целого света. Не знаю, как долго мы с Гудией держимся за руки. Проснувшись наутро, я все еще лежу на полу; рука в дыре, а в кармане рубашки мирно дремлет семейка тараканов.

На другой вечер сосед опять является пьяным до беспамятства и начинает приставать к дочери.

– Ты красивее всех звезд и планет. Моя Луна, моя Гудия, моя куколка. Вчера ты ускользнула, но сегодня папа не даст тебе уйти.

– Прекрати! – кричит супруга.

Муж не обращает внимания.

– Не волнуйся, милая, в нашей любви нет ничего дурного. Даже великий император Шах‑Джахан[24]пылал когда‑то страстью к собственной дочке Джаханаре. И кто же отнимет у мужчины право вкусить плоды с деревца, которое он сам и насадил?

– Ты демон! – выкрикивает жена, и Шантарам бьет ее. Слышно, как со звоном разлетается бутылка.

– Не‑е‑ет! – визжит Гудия.

Кажется, мой мозг безжалостно разрезают автогеном, а сердце захлестывает волна расплавленного металла. Дальше терпеть невозможно. Я мчусь к мистеру Рамакришне, чтобы сказать, что наш сосед вытворяет со своей женой и дочерью нечто кошмарное… С таким же успехом я мог толковать о погоде.

– Послушай, – ухмыляется Рамакришна, – семья есть семья, это их личное дело. Ты еще слишком зелен, сирота, и не знаешь жизни. Мумбаи полнится историями домашнего насилия, побоев, издевательств и кровосмешения. И никто ничего не делает. Нас, индийцев, отличает потрясающее умение видеть боль и нищету вокруг, при этом сохраняя возвышенное спокойствие духа. Вот и веди себя соответственно: захлопни глазки, заткни уши, закрой рот, и будешь доволен, как я. А теперь уходи, мне спать пора.

Бегом возвращаюсь к себе. Шантарам храпит за стенкой, а Гудия кричит, что стала грязной.

– Не трогайте меня никто! – визжит она. – Я заражу всякого, кто ко мне прикоснется!

Кажется, девчонка теряет разум. Со мной происходит примерно то же самое.

– Зарази меня. – И я протягиваю руку сквозь круглое отверстие.

Гудия тут же хватает ее.

– Я скоро умру. – Девочка всхлипывает. – Наложу на себя руки, лишь бы не уступить ему.

Ее отчаяние хлещет потоком через дыру в стене и обволакивает меня огненной пеленой.

– Этого не будет, – срывается с моего языка. – Обещаю тебе как брат.

Салим угрюмо косится со своей кровати, будто я только что заключил преступную сделку. Но сейчас мое сердце выше любых законов. Чувствуя худенькие пальцы девочки, тепло ее ладони, я знаю: мы оба – загнанные животные, сообщники. Мой грех понятен: сироте не положено взваливать на себя чужие заботы. А в чем же провинность Гудии? Только в одном: она девочка и дочь своего отца.

Я исполняю обещание на следующий день, когда Шантарам возвращается с работы и взбирается по шаткой лестнице медленными, нетвердыми шагами. Даже от его одежды несет виски. Вот он как раз перед тем участком, который так и не починил Рамакришна, и я бросаюсь на мужчину сзади. Врезаюсь в его спину, а тот врезается в перила. Стойки уже совсем расшатались. Дерево не выдерживает лишней тяжести, начинает хрустеть и подламываться. Шантарам теряет равновесие и с грохотом валится вниз.

В кино злодеи медленно летят с небоскребов, молотя воздух руками, дрыгая ногами и громко вопя: «Аааааааааааа!» В реальной жизни все не так. Сосед падает, словно камень, ничем не размахивая. И вот он уже на земле, распластался ничком, раскинув руки и ноги.

Я смотрю на безжизненное тело, и до меня постепенно доходит смысл происшедшего. Перед глазами ярко вспыхивают последствия.

Джип с красной мигалкой прибывает на место преступления. Полицейские аккуратно очерчивают мелом труп. Щелкают затворами фотоаппаратов, объясняя друг другу: вот, мол, куда упало тело. Затем поднимают глаза и видят меня на втором этаже. Инспектор тычет пальцем:

– Убитого столкнул тот парень. Арестуйте его!

Меня забирают в каталажку, где раздевают и бьют. Потом я сижу в суде. Грозный обвинитель в черном одеянии восседает под вентилятором. Satyameva Jayate – «Истина всегда восторжествует» – гласит поблекшая, запыленная золотая табличка за его спиной. Едва посмотрев на меня, судья оглашает вердикт: «Рама Мохаммед Томас, объявляю вас виновным в преднамеренном убийстве мистера Шантарама. Согласно статье триста второй уголовного кодекса, приговариваю вас к смертной казни через повешение». «Нет!» – ору я и пытаюсь бежать, однако ноги забиты в колодки, а на запястьях наручники. Меня ослепляют повязкой, отводят в камеру для смертников. На шею накидывают петлю, жмут на рычаг. И я визжу от боли, а ноги беспомощно дергаются в пустоте, легкие резко сдуваются.

Раскрыв глаза, я вижу, что попал на небеса. Только уж очень похожие на лестницу чоула. Внизу, под ногами, недвижно лежит сосед. Люди уже собираются.

– Зовите полицию! – восклицает кто‑то.

Не долго думая кубарем слетаю по ступеням и пускаюсь в бегство. Миную ворота, молочный ларек, многоэтажное здание. Вот и пригородный вокзал. Сажусь на экспресс до станции Виктория. Обшариваю платформы в поисках нужного поезда. Наконец нахожу его и запрыгиваю на подножку за миг до отправления.

Итак, я покинул Мумбаи, оставил Гудию, бросил Салима и устремился в единственный город, который знал. Дели.

Во время всего рассказа Смита хранит молчание. Вижу, ее глубоко впечатлила история. В уголке ее глаза блестит слеза. Должно быть, женщины сердцем понимают боль друг друга, и страдания Гудии вызвали у защитницы сочувствие.

Беру пульт.

– Ну что, включаем дальше?

И я нажимаю «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ».

Прем Кумар разворачивается в кресле.

– Мистер Томас, вы одолели два задания и заработали две тысячи рупий. Давайте посмотрим, сумеете ли вы справиться с третьим, которое стоит пять тысяч. Готовы?

– Готов, – отзываюсь я.

– Отлично. Вопрос номер три. Относится он к области…

В это мгновение главный прожектор гаснет, и мы с ведущим погружаемся во мрак.

– Ой! Хьюстон, у нас проблемы, – произносит Прем Кумар.

Зрители смеются. Не уловив шутки, я переспрашиваю:

– Что вы такого сказали?

– Да это известная фраза из картины «Аполлон Тринадцать». Уверен, вы редко смотрите английские фильмы. Выражение используется, когда внезапно возникает серьезное осложнение, вот как сейчас. Шоу не может продолжаться, пока не исправят свет.

Пока технари проверяют проводку, Прем Кумар прислушивается к голосу в головном телефоне. Затем наклоняется и шепчет мне в ухо:

– Ну все, ковбой, кончилась твоя золотая жила. Новый вопрос очень сложный, особенно для официанта. Я бы с удовольствием помог, однако продюсер велит переходить к профессору. Извини, друг, не твой день!

Он отпивает лимонад и чмокает губами. Прожектор наконец починили. «Аплодисменты» – требует студийное табло.

Когда хлопки утихают, ведущий глядит на меня:

– Мистер Томас, вы одолели два задания и заработали две тысячи рупий. Давайте посмотрим, сумеете ли вы справиться с третьим, которое стоит пять тысяч. Готовы?

– Готов, – отзываюсь я.

– Отлично. И следующий наш вопрос из области астрономии. Скажите, мистер Томас, знаете ли вы, сколько планет находится в Солнечной системе?

– Какие у меня варианты?

– Это еще не задание, мистер Томас. Я просто интересуюсь, известно ли вам это.

– Неизвестно.

– Правда? Надеюсь, вы хотя бы в курсе, как называется планета, на которой мы с вами живем?

Аудитория смеется.

– Земля, – угрюмо киваю я.

– Замечательно. Хоть что‑то вы знаете. Итак, готовы к третьему вопросу?

– Готов.

– Ладно. Задание номер три. Назовите самую маленькую планету в Солнечной системе. Варианты: a) Плутон, b) Марс, c) Нептун и d) Меркурий.

Прежде чем успевает прозвучать заставка, с моих губ слетает:

– Мяу!

– Простите? – изумляется Прем Кумар. – Что вы сказали? Мне на секунду послышалось какое‑то мяуканье.

– Я сказал: «А».

– А?

– Вот именно. Вариант А. Плутон.

– Вы совершенно, на сто процентов уверены, что А?

– Да.

Звучит барабанная дробь. На табло загорается верный ответ.

– И вы совершенно, на сто процентов правы! Плутон действительно самая маленькая планета в Солнечной системе. Мистер Томас, вы только что выиграли пять тысяч рупий!

Некоторые зрители, впечатленные моими познаниями, поднимаются с мест и аплодируют стоя. Но Смита не издает ни звука.

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ РУПИЙ: