Натуральная школа . Биография Герцена.

«Натуральная школа» и ее роль в рус. Л. 40-60-х гг. Появление нат школы было обусловлено деят-тью Пушкина, Лерм, и, конечно, Гоголя. ЕЕ смысл – обращение к быту простых людей. Писатели 40-х гг. считали себя учениками этих 3х авторов. Гл. тема – обличение помещиков. Белинский на материале «Мертвых душ» выдвинул эстетич. программу нат. школы. Он б/ее идейным вдохновителем. Он поддерживал молодых Гончарова и Достоевского, Герцена и Тургенева, а также Кольцова, Гребенку («Фактор»), Даля («Колбасники и бородачи», «Павел Алексеевич Игривый», «Небывалое в бывалом, или Былое в небывалом», «Хмель, сон и явь»), Кудрявцева, Кокорева («Извозчики, лихачи, Ваньки», «Кухарка»), Соллогуб («Тарантас») и др. Журналом нат. школы стали «Отеч. Записки». Белинский и др критики о нат. школе: Сперва нападали на нее за её якобы нападки на чиновников, в её изображ-ях быта этого сословия одни искренно, другие умышленно видели карикатуры. Теперь обвиняют писателей нат. школы за то, что они изображают людей низкого звания, делают героями своих повестей мужиков, дворников, извозчиков, описывают углы, убежища голодной нищеты и часто всяческой безнравственности. Нат. школа следует правилу: близкое сходство изображаемых ею лиц с их образцами. Когда в романе/повести нет образов или лиц, нет хар-ров, нет ничего типического, читатель не найдёт никакой натуральности, не заметит ничего ловко схваченного. В лице писателей нат. школы рус. Л. пошла по настоящему пути, обратилась к самобытным источникам вдохновения и идеалов и через это сделалась и современною и русскою. Нат. школа - особое течение в реализме, но нельзя ставить между ними знак равенства (между реализмом и нат. школой). Реализм более широкое понятие. Источник обновления литературы - интерес к низшим сословиям и их духовное обогащение. Шла демократизация литературы. К нат. школе относились и такие поэты как Некрасов. Сам термин «нат. школа» б/выдвинут Булгариным с целью унизить писателей гоголевской школы, а Белинский сделал из него синоним реалистич. тенденций в рус. лит-ре. Время существования школы – 1840-49, хотя ее влияние ощущалось и потом. Гл. жанром б/физиологический очерк, материалы д/к-рого брались их жизни, без прикрас. Им присущи соц. тематика и критический пафос. Белинский стремился приблизить Л. к народу, поэтому нацеливал писателей на изображ-е жизни самых низших слоев об-ва. Для всех писателей нат. школы характерны гоголевские приемы – юмор и ирония, бытовые детали и др. Вершинным д/нат. школы стал 1847 г, когда появилась «Обыкновенная история» Гончарова, повести Салтыкова-Щедрина, первые рассказы из «Записок охотника» Тургенева.

Центральным для понимания своеобразия общественно – литературного движения этой эпохи оставался вопрос о положении крестьян, о крепостном праве. Интеллигенция, особенно творческая, сочувственно относилась к проблемам народа, хотя в ее среде отмечался большой разброс мнений. Оппозиционные настроения этого периода связаны с именами Белинского, Герцена.

Конец 40-х годов знаменуется усилением революционного движения в европейских странах и оппозиционных настроений в России. Салонно – кружковые формы общения интеллигенции были очень популярны. На базе салонов возникали и политические кружки – организации.

В середине 19 века выделяется два периода:

- 1840 – 1855 – расцвет гоголевской школы, прозаических жанров. Формирование реализма.

- 1855 – 1860 – господство реалистических принципов изображения действительности.

Славянофильство как общественное движение возникает в 1838-1839 годах. В России одной из предпосылок славянофильства являлась нерешенность крестьянского вопроса: славянофильство здесь выступает как форма оппозиции правительству определенной части дворянства. Антикрепостнические идеи и настроения славянофилов ставили их в прямое отношение к идее русской народности. К этому лагерю относятся А.С Хомяков, Иван и Петр Киреевские, Константин и Иван Аксаковы, Ю. Самарин.

Термин славянофилы ввел Белинский (противник славянофилов). Сами они называли себя туземцами. Своего постоянного издания славянофилы не имели. Печатались в журнале «Москвитянин», позже в «Русской беседе».

Славянофилы противопоставляли Восток Западу, Москву Петербургу, «петербургскую» литературу «Московской». Они ошибочно полагали, что проникновение в России идей западной образованности лишь способствует угнетению русского народа, судьба которого была исключительно предметом их интересов. Они полагали, что возрождение подлинной народности в России может быть достигнуто только лишь в результате «подчинения» европейской цивилизации Греко – славянским началам жизни. Относились негативно отношения к реформам Петра Первого. Идеализировали крестьянскую общину с ее жизнь, православие, монархизм. Выступили за отмену крепостного права. Будучи утопическими, социально – философский и литературный романтизм славянофилов противостоял, особенно на раннем этапе, сухому формализму официальной народности. Литературное творчество славянофилов не представляет эстетической ценности. Стихи и сатира.

Западники – противники славянофилов. Вдохновитель движения – В.Г. Белинский. Вокруг него группировались Тургенев, Панаев, Анненков, Некрасов. Западничество не являлось идеологически цельным и организационно оформленным, хотя в Петербурге в распоряжении Белинского и его единомышленников был журнал «Отечественные записки», «Современник», скорее, подразумевалось: ведь они заявили о себе как представители натуральной школы, которую славянофилы не принимали.

В критических статьях Белинского 40-х годов и в трудах, примыкающих к нему писателей формировалась эстетика натуральной школы. Отцом ее следует считать Гоголя. Реалистические литературные традиции, заложенные Гоголем, подспудно и явно развивались в русской литературе, что особенно заметно в содержании периодических изданий и сборников 40-х годов. Принципы натуральной школы первоначально были выдвинуты Белинским в статье «О русской повести и повести Гоголя», в которой он отдает предпочтении « реальной поэзии», воссоздающей действительность в ее высочайшей истине, в противовес поэзии идеальной, пересоздающей действительность в соответствии с авторскими идеалами. Важнейшим принципом натуральной школы было изображение жизни в индивидуальных и типических характерах, в которых соблюдалась социальная и психологическая верность.

Основные темы и образы натуральной школы:

- изображение жизни маленького человека

- изображение лишнего человека

- тема эмансипации

- тема крестьянства

Эстетическая программа школы: обращение к русской действительности, интерес ко всему национальному, литература – проводник общественных интересов, господство отрицательного направления, обнажение жизненных противоречий.

Жанр физиологического очерка – описание фрагмента действительности во всей полноте.

Конфликты: идеологический (сталкивается 2 персонажа с разными взглядами на мир, имеющими отношение к современности – например, «Обыкновенная история», «Кто виноват»), ретроспективное исследование сложившихся аномалий (поступки героев обусловлены обстоятельствами их прежнейжизни – «Кто виноват»), превращение – коренное изменение образа мыслей, мироощущения персонажа, внешне практически не мотивированное, обычно от романтической мечтательности к прагматизму («Обыкновенное чудо»).

Герои – «маленький человек», «обыкновенный человек».

ГЕРЦЕН

Герцен родился 25 марта (6 апреля) 1812 года в Москве, в семье богатого помещика Ивана Алексеевича Яковлева (1767—1846); мать — 16-летняя немка Генриетта-Вильгельмина-Луиза Гааг, дочь мелкого чиновника, делопроизводителя в казённой палате в Штутгарте. Брак родителей не был оформлен, и Герцен носил фамилию, придуманную отцом: Герцен — «сын сердца» (от нем. Herz).

В 1833 Герцен закончил физико-математическое отделение Московского университета. В московском доме, где он проживал с 1843 по 1847 год, открыт музей.

В юности Герцен получил обычное дворянское воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца XVIII века. Французские романы, комедии Бомарше, Коцебу, произведения Гёте, Шиллера с ранних лет настроили мальчика в восторженном, сентиментально-романтическом тоне. Систематических занятий не было, но гувернёры — французы и немцы — сообщили мальчику твёрдое знание иностранных языков. Благодаря знакомству с Шиллером, Герцен проникся свободолюбивыми стремлениями, развитию которых много содействовал учитель русской словесности И. E. Протопопов, приносивший Герцену тетрадки стихов Пушкина: «Оды на свободу», «Кинжал», «Думы» Рылеева и пр., а также Бушо, участник Французской революции, уехавший из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. К этому присоединилось влияние молоденькой «Корчевской кузины» Герцен (впоследствии Татьяна Пассек), которая поддерживала детское самолюбие молодого фантазёра, пророча ему необыкновенную будущность.

Уже в детстве Герцен познакомился и подружился с Огарёвым. По его воспоминаниям, сильное впечатление на мальчиков (Герцену было 13, Огарёву 12 лет) произвело известие о восстании декабристов. Под его впечатлением у них зарождаются первые, ещё смутные мечты о революционной деятельности; во время прогулки на Воробьёвых горах, мальчики поклялись бороться за свободу.

Уже в 1829—1830 годах Герцен написал философскую статью о Шиллеровом Валленштейне. В этот юношеский период жизни Герцена его идеалом был сначала Карл Моор, а потом Поза.

Литературная деятельность Герцена началась ещё в 1830-х годах. В «Атенее» за 1830 год (II т.) его имя встречается под одним переводом с франц. Первая статья, подписанная псевдонимом Искандер, напеч. в «Телескопе» за 1836 год («Гофман»). К тому же времени относится «Речь, сказанная при открытии вятской публичной библиотеки» и «Дневник» (1842). Во Владимире написаны: «Зап. одного молодого человека» и «Ещё из записок молодого человека» («Отд. Зап.», 1840-41; в этом рассказе в лице Трензинского изображен Чаадаев). С 1842 по 1847 год помещает в «От. Зап.» и «Современнике» статьи: «Дилетантизм в науке», «Дилетанты-романтики», «Цех учёных», «Буддизм в науке», «Письма об изучении природы». Здесь Герцен восставал против учёных педантов и формалистов, против их схоластической науки, отчуждённой от жизни, против их квиетизма. В статье «Об изучении природы» мы находим философский анализ различных методов знания. Тогда же Герценом написаны: «По поводу одной драмы», «По разным поводам», «Новые вариации на старые темы», «Несколько замечаний об историческом развитии чести», «Из записок доктора Крупова», «Кто виноват?», «Сорока-воровка», «Москва и Петербург», «Новгород и Владимир», «Станция Едрово», «Прерванные разговоры». Из всех этих произведений, поразительно блестящих, и по глубине мысли, и по художественности и достоинству формы, — особенно выделяются: повесть «Сорока воровка», в которой изображено ужасное положение «крепостной интеллигенции», и роман «Кто виноват», посвященный вопросу о свободе чувства, семейных отношениях, положении женщины в браке. Основная мысль романа та, что люди, основывающие свое благополучие исключительно на почве семейного счастья и чувства, чуждые интересов общественных и общечеловеческих, не могут обеспечить себе прочного счастья, и оно в их жизни всегда будет зависеть от случая.

Из произведений, написанных Герцена за границей, особенно важны: письма из «Avenue Marigny» (первые напечатаны в «Современнике», все четырнадцать под общим заглавием: «Письма из Франции и Италии», изд. 1855 года), представляющие замечательную характеристику и анализ событий и настроений, волновавших Европу в 1847—1852 годах. Здесь мы встречаем вполне отрицательное отношение к западноевропейской буржуазии, её морали и общественным принципам и горячую веру автора в грядущее значение четвёртого сословия. Особенно сильное впечатление и в России, и в Европе произвело сочинение Герцена: «С того берега» (первоначально по-немецки «Vom andern Ufer» Гамб., 1850; по-русски, Лондон, 1855; по-франц., Женева, 1870), в котором Герцен высказывает полное разочарование Западом и западной цивилизацией — результат того умственного переворота, которым закончилось и определилось умственное развитие Герцена в 1848—1851 годах. Следует ещё отметить письмо к Мишле: «Русский народ и социализм» — страстную и горячую защиту русского народа против тех нападок и предубеждений, которые высказывал в одной своей статье Мишле. «Былое и Думы» — ряд воспоминаний, имеющих частью характер автобиографический, но дающих и целый ряд высокохудожественных картин, ослепительно-блестящих характеристик, и наблюдений Герцена из пережитого и виденного им в России и за границей.

8.Художественные особенности романа Герцена "кто виноват?"

Роман начат Герценом в 1841 году в Новгороде. Его первая часть завершена в Москве и появилась в 1845 и в 1846 годах в журнале «Отечественные записки». Полностью он вышел отдельным изданием в 1847 году в виде приложения к журналу «Современник». Продолжая гоголевские принципы изображения, используя средства бичующей сатиры, Герцен намечал новые пути развития реализма.

Содержание романа — самые злободневные проблемы той поры: крепостное право, семья и брак, «лишний человек», женская эмансипация, разночинная интеллигенция. На вопрос, поставленный в заглавии «Кто виноват?», Герцен убедительно отвечает содержанием романа — абсолютистско-крепостнический деспотизм. На определяющую особенность романа «Кто виноват?» проницательно указал Белинский — могущество мысли. «У Искандера, — пишет Белинский, — мысль всегда впереди, он вперед знает, что и для чего пишет». Основное своеобразие художественного дарования Герцена сказывается не только в чеканной ясности основополагающей идеи романа, но и в том, что любое из его действующих лиц сознательно задано и целенаправлено.

Воссоздание социальных обстоятельств, мотивирующих характеры и поведение людей, став привилегией реализма, нигде не достигало той последовательности, как в романе «Кто виноват?». Здесь предстают и «личности», и «среда», но при преобладающем и определяющем влиянии «среды». Герцен не отрицает хороших задатков Негрова, свойственных его натуре. Но лучшие возможности в нем задавлены, убиты паразитизмом, властью над «крещеной собственностью». Негров — истый сын своего сословия, он ленив, деспотичен, жесток, высокомерно чванлив, развратен и невежествен. Деспотизм Негрова проявляется во всем его облике, в любом поступке: в его глазах ( «грозно взглянул на казачка»), в грубо-циничном окрике с присвистом ( «Эй, Васька!»), в «громовом голосе», которым он отдает приказания, и даже в том, как он в диванной «вдалбливает в пол какие-то дедовские кресла». Подчеркивая типичность образа Негрова, писатель словами Крупова, обращенными к Круциферскому, говорит! «Дом Негрова, поверьте мне, не хуже… признаться, и не лучше всех помещичьих домов». Придавая чете Негровых нарицательность, он пишет, что к ним «изредка наезжал какой-нибудь сосед — Негров под другой фамилией». Не удовлетворяясь этим, Герцен набрасывает ряд дополнительных портретов высшего петербургского, московского и губернского круга. В романе возникают образы светских кокеток, ханжей и сплетниц, игроков, сибаритов, кутил, распутников и мотов. Все они, составляя фон, среду основных героев романа, оттеняют типичность Негровых, их обычность в дворянско-поместном обществе. При этом, если Гоголь утверждал возможность морального воскресения своих отрицательных героев, то Герцен убеждает в неспособности Негровых и им подобных к нравственному перерождению без коренного изменения их социального положения. Он приводит своих читателей к выводу, что и самая лучшая натура обязательно уродуется крепостной властью и положительно проявляется лишь в редчайших случаях, вроде признания отцом Бельтова своей вины перед Софи. Герцен рисует губернскую бюрократию в виде «какого-то колоссального чиновника — Голиафа, насупившего брови». Город же NN, в котором «все давит», где царствует чино-мания и пресмыкательство, предстает в романе страшным символом всей чиновно-бюрократической России.

Социальным кругам, властвующим в поместьях или в бюрократических учреждениях, Герцен противопоставил явно сочувственно изображаемых крестьян, демократическую интеллигенцию. В романе отчетливо выражена авторская симпатия к русскому народу. Писатель придает большое значение каждому образу из крестьян, даже второстепенному. Так, он ни в коем случае не хотел печатать свой роман, если цензура исказит или выбросит образ Софи. Герцен сумел в своем романе показать непримиримую враждебность крестьян по отношению к помещикам, а также и моральное их превосходство над своими владельцами. Любоньку особенно восхищают крестьянские дети, в которых она, выражая взгляды автора, видит богатые внутренние задатки: «Какие славные лица у них, открытые и благородные!»

Разночинцы и духовно родственный им Бельтов постепенно занимают в романе определяющее место, что придает произведению явно выраженную, его обогащающую интеллектуально-психологическую окраску. Образом Круциферского Герцен вслед за Пушкиным и Гоголем ставит проблему «маленького» человека. Круциферский, сын губернского лекаря, по случайной милости мецената, кончил Московский университет, хотел заниматься наукой, но нужда, невозможность существовать даже частными уроками заставили его поехать на кондицию к Негрову, а затем стать учителем провинциальной гимназии. Это скромный, добрый, благоразумный человек, восторженный поклонник всего прекрасного, пассивный романтик, идеалист, спиритуалист, изолировавшийся от «проклятых» вопросов, от боевой интеллектуальной атмосферы своего времени. Дмитрий Яковлевич свято верил «в действительность мира, воспетого Жуковским, и в идеалы, витающие над землей», а все явления жизни объяснял духовным, божественным началом. В практической жизни это беспомощный, всего боящийся ребенок. Смыслом жизни стала его все поглощающая любовь к Любоньке, семейное счастье, которым он упивался. А когда это счастье стало колебаться и рушиться, то он оказался морально раздавленным, способным лишь молиться, плакать, ревновать и спиваться. Образом Круциферского Герцен развенчивает свой былой юношеский романтизм, а также увлечение романтизмом и идеалистической философией значительной части русского общества 30-х годов. Фигура Круциферского приобретает трагический характер, определяемый его разладом с жизнью, его идейной отсталостью, инфантильностью.

Доктор Крупов и Любонька представляют новую ступень в раскрытии типа разночинца. Крупов — материалист. Несмотря на косный, глушащий все лучшие порывы провинциальный быт — Семен Иванович сохранил в себе человеческие начала, трогательную любовь к людям, к детям, чувство собственного достоинства: «в глазах его еще попрыгивали огоньки». Отстаивая свою независимость, он пытается по мере сил приносить людям добро, не разбирая их чинов, званий и состояний. Навлекая на себя гнев власть имущих, пренебрегая их сословными предрассудками, Крупов идет в первую очередь не к знатному, а к наиболее нуждающемуся в лечении. Через Крупова автор иногда высказывает собственные взгляды о типичности семьи Негровых, об узости человеческой жизни, отданной лишь семейному счастью. При все том Герцен подчеркивает ограниченность его материализма — «медицинского», т. е. метафизического.

Психологически более сложным предстает образ Любоньки. Внебрачная дочь Негрова от крепостной крестьянки, она с раннего детства оказалась в условиях незаслуженных обид, грубых оскорблений. Все и всё в доме напоминали Любови Александровне, что она барышня «по благодеянию», «по милости». Притесняемая и даже презираемая за свое «холопское» происхождение, она чувствует себя одинокой, чужой. Каждодневно ощущая оскорбительную несправедливость по отношению к себе, она возненавидела неправду и все то, что теснит, давит свободу человека. Сострадания к крестьянам, родным ей по крови, и испытываемому гнету, вызвали в ней горячее к ним сочувствие. Находясь все время под ветром нравственных невзгод, Любонька выработала в себе твердость в отстаивании своих человеческих прав и непримиримость к злу в любых его видах. И вот явился Бельтов, указавший, кроме семейного, возможности и другого счастья. Любовь Александровна признается, что после встречи с ним она изменилась, возмужала: «Сколько новых вопросов возникло в душе моей!.. Он открыл мне новый мир внутри меня». На редкость богатая, деятельная натура Бельтова увлекла Любовь Александровну, разбудила ее дремавшие возможности. Бельтов был изумлен ее необыкновенной даровитостью: «Те результаты, за которые я пожертвовал полжизнью, — говорит он Крупову, — были для нее простыми, само собой понятными истинами». Образом Любоньки Герцен задолго до Чернышевского ратует за эмансипацию женщины, за ее права на равенство с мужчиной. Убежденная в чистоте и святости дружбы, а потом и в возникающей любви к Бельтову, она с горечью упоминает людей, пытающихся забросать эту дружбу и любовь грязью. Любовь Александровна нашла в Бельтове человека во всем ей созвучного. Для нее стало ясно, что, раз встретившись, «совсем врозь они идти не могут». Ее истинное счастье с ним. А на пути к этому счастью кроме морально-правовых норм, общественного, мнения, стоит Круциферский, умоляющий не покидать его, и их сын. Любовь Александровна знает, что счастья с Дмитрием Яковлевичем у нее уже не будет. Но, подчиняясь обстоятельствам, жалея слабого, гибнущего Дмитрия Яковлевича, вырвавшего ее из негровского гнета, сохраняя для своего ребенка семью, она по чувству долга остается с Круциферским. О ней очень верно сказал Горький: «Эта женщина остается с мужем своим — человеком слабым, чтобы не убить его изменой».

Доказывая, что образ интеллигентной Круциферской, связанной по своему происхождению с крестьянством, не исключителен, Герцен рисует в pendant ей Софи Немчинову, мать Бельтова. Образ Бельтова, находящийся в ряду положительных, явно перекликается с ними своим драматизмом. Драма Бельтова, «лишнего» человека, ставится автором в непосредственную зависимость от социальной системы, господствовавшей тогда в России. В отличие от предшествовавших писателей Герцен обращает главное внимание на общественно-исторические условия, вызвавшие к жизни тип «умной ненужности».

Буржуазные исследователи очень часто видели причину трагедии Бельтова в его абстрактно-гуманитарном воспитании. Но было бы ошибочно понять образ Бельтова лишь как нравоучительную иллюстрацию того, что воспитание должно быть практическим. Ведущий пафос этого образа в другом — в осуждении социальных условий, погубивших Бельтова. А между тем он заключал в себе «страшное богатство сил и страшную ширь понимания». Это человек, «призванный на великое, необыкновенный человек; из его глаз светится гений». Но что же мешает развернуться этой «огненной, деятельной натуре» на благо обществу? Несомненно, наличие крупного родового поместья, отсутствие практических навыков, трудового упорства, недостаточность трезвого взгляда на окружающие условия, но главное, социальные обстоятельства! Страшны, античеловечны те обстоятельства, в которых лишни, не нужны благородные, светлые люди, готовые на любые подвиги ради общего счастья. Безысходно мучительно состояние подобных людей. Их правый, негодующий протест оказывается бессильным.

Но этим не ограничивается общественный смысл, прогрессивно-воспитательная роль образа Бельтова. Его взаимоотношения с Любовью Александровной — энергичный протест против собственнических норм брачно-семейных отношений. Во взаимоотношениях Бельтова и Круциферской писатель наметил идеал такой любви, которая духовно поднимает и растит людей, раскрывая все заложенные в них способности.

Бельтов, как известно, не удовлетворил Белинского. Критик считал, что в его условиях он «мог бы действовать с пользою». Весьма важно, что недостатки Бельтова были очевидны и Огареву, видевшему в нем «ложное лицо», «больного человека», отражавшего «романтическое брожение», «последний фазис романтизма». Иначе он мог бы найти среду для развертывания своей деятельности. Белинский назвал Бельтова «самым неудачным лицом во всем романе» (X, 320). По смыслу его прямых замечаний ущербность Бельтова в том, что он умно рассказан как мысль, идея, но не претворился в живой художественный образ, органичный во всех своих проявлениях. Добролюбов, видя в Бельтове обломовца, считает его «гуманнейшим» среди них, который при других условиях «оказался бы действительно превосходным человеком».

Основным организующим началом романа служит не интрига, не сюжетная ситуация, а ведущая идея — зависимость людей от губящих их обстоятельств. Этой идее подчиняются все эпизоды романа, она цементирует их, придает им внутреннюю смысловую и внешнюю целостность. Герцену, принципиальному защитнику тенденциозности в искусстве, был чужд объективно-спокойный тон изображения. Он от начала и до конца совершенно открыто и последовательно защищает свои основные мысли, активно вмешиваясь в события как наблюдатель, комментатор-публицист и строгий судья. Иногда повествователь вступает и в спор с читателем (например, в конце четвертой главы). Но при этом субъективность Герцена, так ярко проявляющаяся в романе, способствует более глубокому проникновению в сущность отображаемой им жизни и более сильному воздействию на читателей.

Если Гоголь рисовал своих героев по преимуществу в статике, то Герцен, предвосхищая Тургенева и Толстого, — в динамике, в развитии. Для этого он использует их биографии. По его убеждению, именно в биографии, в истории жизни человека, в эволюции его поведения, определяемого конкретными обстоятельствами, раскрывается его социальная сущность и оригинальная индивидуальность. Руководствуясь своим убеждением, Герцен строит роман в виде цепи типических биографий, своеобразных новелл, связанных между собой жизненными судьбами. В ряде случаев его главы и называются «Биографии их превосходительств», «Биография Дмитрия Яковлевича». Некоторая разорванность, «лоскутность» композиции романа «Кто виноват?» не могла смущать читателей, так как она продолжала собой традицию «Героя нашего времени» и других произведений с ослабленной сюжетной связью. Композиционное своеобразие романа «Кто виноват?» заключается и в последовательном расположении его характеров, в социальном контрасте и градации. Вызывая заинтересованность читателя, Герцен расширяет социальное звучание романа и усиливает психологический драматизм. Начавшись в усадьбе, действие переносится в губернский город, а в эпизодах из жизни основных действующих лиц — в Москву, Петербург и за границу.

Вся первая часть романа — распространенная экспозиция, в которой характеризуются ведущие герои и многосторонне обрисовываются обстоятельства их жизни. Эта часть по преимуществу эпическая, представляющая цепь биографий основных персонажей, данных в причинно-временной взаимосвязи. Завязка романа — сложный узел семейно-бытовых, социально-философских и политических противоречий. Именно с приезда Бельтова в город развертывается острая борьба идей, моральных принципов консервативно-дворянского и демократически-разночинского лагерей. Дворяне, почувствовав в Бельтове «протест, какое-то обличение их жизни, какое-то возражение на весь порядок ее», никуда его не выбрали, «прокатили». Не удовлетворившись этим, они сплели гнусную паутину грязной сплетни о Бельтове и Любови Александровне.

Начиная с завязки, развитие сюжета романа принимает все большую эмоционально-психологическую напряженность. Отношения сторонников демократического лагеря осложняются. Центром изображения становятся переживания Бельтова и Круциферской. Кульминация их взаимоооношений, будучи и кульминацией романа в целом, — объяснение в любви, а потом прощальное свидание в парке.

Композиционное искусство романа выразилось и в том, что отдельные биографии, которыми он начат, постепенно сливаются в неразложимый жизненный поток. Наряду с ведущими, подробно обрисованными персонажами Герцен, подкрепляя их типичность, создавая их среду, вводит в роман до ста эпизодических лиц. Начавшись по преимуществу эпически, широким, экстенсивным изображением социальных обстоятельств, роман на протяжении своего развития приобретает все усиливающуюся драматичность и интенсивность. Если в начале романа автор, рисуя общественную среду, вводит в действие массу эпизодических лиц, то в конце его он сосредоточивается лишь на главных, сюжетообразующих персонажах.

Интеллектуально-психологическая направленность романа очевидна с самого начала. Решая коренные морально-бытовые вопросы, персонажи раскрываются глубоко интимно. В этих целях при изображении внутреннего мира Любоньки используется форма дневника. Эмоционально-психологически все время как бы идя вверх, роман завершается для всех положительных лиц трагически. В этом его жизненная правда.

Добролюбов, верно критикуя Бельтова за пассивность и непоследовательность, как известно, обвинил его и в том, что он в отношениях с Любовью Александровной «не посмел идти до конца и убежал от нее». В этом критик не прав. Бельтов не убежал от Круциферской, а покорился обстоятельствам, превосходящим его возможности противостоять им. Он понял, что драматический узел, связавший его с судьбами Круциферских, распутать безболезненно бессилен.

И, помогая Любови Александровне выполнить свой моральный долг перед Круциферским и сыном, Владимир Петрович уезжает за границу.

Основная цель Герцена и заключалась в том, чтобы воочию показать, что изображаемые им социальные условия, словно чудовищный спрут, душат лучших людей, глуша их стремления, судя их несправедливым, но непререкаемым судом затхлого, консервативного общественного мнения, опутывая их сетями предрассудков. И это определило их трагедию. Благоприятное решение судеб всех положительных героев романа может обпспечить лишь коренное преобразование действительности — такова основополагающая мысль Герцена.

Могущество мысли, пронизывающей роман, отразилось и в языке. Авторская речь интеллектуальна, лексика и фразеология действующих лиц дифференцированны в соответствии с общественно-групповой принадлежностью. Речи поместно-дворянских кругов свойственны бедность и вульгарность. Демократическая интеллигенция изъясняется на литературном, многоцветном, даже изящном языке. Крестьяне в романе многозначительно молчат. Но в скупых репликах дворовых, совершенно свободных от узкоместных, фонетически и морфологически исковерканных выражений, слышится сердечность и напевность русской речи.

Авторская речь романа проникнута иронией, мягкой, добродушной, но чаще разящей, бичующе-саркастической. Так неуклюжая, развязная речь Негрова, обращенная к Круцнферскому при первом их свидании, называется писателем «воззванием», а разговор Негрова с немцем по поводу новой кареты — «конференцией». Издеваясь над Негровым, писатель называет его первый диалог с Круциферским, в котором он выказал свою дремучую невежественность, «ученой беседой».

Оригинальный ум, энциклопедическая образованность Герцена проявляются в обилии литературных цитации и сопоставлений, в употреблении неологизмов, афоризмов, антитез, научно-публицистических терминов, каламбуров, иностранных выражений. Для сравнений и сопоставлений в романе вспоминаются Муций Сцевола, библейские эпизоды, Дидона и «Энеиды» Вергилия, К. Гаузер, П. Г. Азаис, Голиаф, Остерман, Талейран.

Роман «Кто виноват?», отличаясь сложностью проблематики, многозначен в своей жанрово-видовой сущности. Это роман социально-бытовой, философско-публицистический и психологический. Своим появлением он укреплял позиции «натуральной школы», с которой его органически связывали злободневная тематика, обращение к разночинско-демократическим героям, внимание к крестьянству, широкий показ социальной среды, использование биографии героев, явно перекликающееся с физиологическими очерками, дифференциация речи персонжей.

Острая постановка жгучих социальных проблем и оригинальная форма обеспечили роману самую широкую читательскую аудиторию. Его выход наделал много шуму, стал сенсацией. В реакционном стане это вызвало страшную тревогу. Шевырев в журнале «Москвитянин» (1848, № 1) обвинил Герцена в том, что герои его романа «из черного мира жизни», а также в антипатриотизме, в порче литературного языка, в частности в злоупотреблении варваризмами. Булгарин, соглашаясь с Шевыревым, счел необходимым принять против романа более действенные меры и доносил по жандармскому начальству: «Дворяне изображены подлецами и скотами, а учитель, сын лекаря, и прижитая дочь с крепостной девкой — образцы добродетели».

Одобрительную оценку романа дали Т. Н. Грановский, В. Н. Майков, А. Д. Галахов. Но полнее и всестороннее роман был оценен Белинским. В дальнейшем прогрессивная критика, развивая суждения Белинского, опровергая попытки дворянско-буржуазной критики принизить и исказить социально-художественную сущность романа, окончательно утвердила его как классическое произведение русской литературы. А. К. Толстой назвал роман «Кто виноват?» «прелестным». М. Горький большое достоинство этого романа видел в том, что в нем впервые в русской литературе поставлен вопрос «о положении женщины». А. В. Луначарский считал, что в своем «знаменитом» романе Герцен «хочет еще что-то прибавить к Печорину и сказать: „Посмотрите, эти лишние люди вовсе не заслуживают огульного осуждения“. Проблематика романа „Кто виноват?“ этическая, социально-философская и политическая развивается затем Чернышевским („Что делать?“) и другими демократическими писателями.

9. Грецен "Былое и думы"

В этом произведении, воссоздающем целостную картину жизни, в реалистической соподчиненности сплавляются личность и се среда, психология и социология, конкретно-историческое и общечеловеческое, идеи и чувства, история и быт, национальное и народное, лирическое и эпическое, объективное и субъективное. «Былое и думы» набрасывались, оттачивались и шлифовались с осени 1852 по 1868 год, с остановками и перерывами. Они начинаются рассказами об Отечественной войне 1812 года. В их фокусе становление нового человека, героя века, передового борца и мыслителя, наиболее яркого представителя дворянской революционности последекабристской поры, идущего к революционной демократии. «Былое и думы»— история идейного формирования этого героя, его мучительные поиски правильной теории, исповедь, философия, воззрения на жизнь и воинствующие воспоминания о том, чему был свидетелем. Это поистине энциклопедия полувековой русской идейной жизни (1812—1860). Но тематика «Былого и дум» не ограничивается Россией. Их вторая половина посвящена двум десятилетиям жизни на Западе (1847—1867): французской революции 1848 года, организации Вольной русской типографии, изданию «Колокола» в Лондоне и международному революционному движению. Перед нами галерея всемирно известных лиц, среди которых портреты «горных вершин» западноевропейского освободительного движения: Д. Гарибальди, Д. Мацциии, Ф. Орсини (Италия), Л. Кошута (Венгрия), В. Гюго, Луи Блана (Франция), Р. Оуэна (Англия).

Герцен не умолчал в воспоминаниях и о своих глубоко личных, интимных переживаниях. В пятой части «Былого и дум» он с поразительной смелостью и художественной яркостью рассказал о самых драматических эпизодах своей жизни.

Подобного грандиозного хронологического размаха не знало еще ни одно произведение отечественной литературы.

«Былое и думы», одно из наиболее прогрессивных, бесстрашно правдивых, реалистически откровенных произведений середины XIX века, не избавлены от частных погрешностей, иногда даже и фактического свойства. Так, К. Маркс, его личность и деятельность предстают здесь в ложном свете, в искажении. Односторонне рисуется и личность немецкого поэта Гервега. Но к чести творца «Былого и дум» относится то, что эти просчеты определялись не заведомо ложным пристрастием, а отсутствием у него необходимой информации. Преодолевая свои народнические иллюзии, Герцен проявляет в конце 60-х годов все больший интерес к К. Марксу и марксизму. Не случайно он не печатал при своей жизни во многом ошибочную главу «Немцы в эмиграции». Она была опубликована лишь в «Сборнике посмертных статей» (1870).

Длительная работа наложила на отдельные части мемуаров «оттенок своего времени и разных настроений». Рассказывая, как в цитадели мракобесия, удушающего все живое, в муках и страданиях выплавлялись революционные чувства, мысли и характеры, повествуя о том, как в последекабристских условиях новые поколения неутомимых борцов за прогресс и свободу вступали в неравный поединок со старым миром, Герцен развернул длинную цепь эпизодов, сцен, событий, исполненных потрясающего драматизма и даже трагизма. Поводы для тревожных раздумий, сомнений, скептицизма, а иногда пессимизма неоднократно возникают и в последующем изложении герценов-ских мемуаров. Но преобладающий их мотив не пессимистический, а жизнеутверждающий. Их автор и в то же время основной герой проникнуты гуманистической верой в конечное торжество прогресса, в победу революции, народа. Будучи историческим оптимистом, Герцен призывает своих читателей к активной, героической борьбе. Завершая в 1860 году главу «Роберт Оуэн», он спрашивает: «Теперь вы понимаете, от кого зависит будущность людей, народов?» и сам отвечает: «Да от нас с вами… Как же после этого нам сложить руки!».

«Былое и думы» не укладываются в традиционные жанры. Здесь органически сплавляются семейная хроника, автобиографические записки, публицистический или физиологический очерк, литературный портрет, политический памфлет, анекдот, социально-психологический роман и другие виды прозы. В этом произведении естественно перемежаются драгоценные факты, обжигающие горячим дыханием жизни, и философские раздумья о самых насущных проблемах человеческого бытия; авторская исповедь, взлеты сверкающей мысли, обобщающие суждения эпохального масштаба; щемящая боль, неуемная скорбь, опаляющий грозовой гнев и светлый смех, восторженная радость; задушевно-трогательная лирика пейзажных зарисовок и сокрушающий сарказм обвинительных инвектив против дворянства, бюрократии и буржуазии.

О жанрово-видовом своеобразии «Былого и дум» спорят, называя их мемуарами, художественной автобиографией, романом о положительном герое, автобиографическим, историческим, ли-рико-философским. Но вернее будет определить их как социально-историческую, лирико-философскую и художественно-публицистическую эпопею, опирающуюся главным образом на воспоминания о виденном и слышанном. Жанрово-видовая специфика произведения определяется уже его заглавием. «Это,— разъясняет Герцен,— не столько записки, сколько исповедь, около которой, по поводу которой собрались там-сям схваченные воспоминания из Былого, там-сям остановленные мысли из Дум». Оправдывая отрывочность рассказов, картин, рассуждений, свойственную пятой и последующим частям своего произведения, он утверждает: «Былое и думы“ — не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге. Вот почему я решился оставить отрывочные главы, как они были, нанизавши их, как нанизывают картинки из мозаики в итальянских браслетах: все изображения относятся к одному предмету, но держатся вместе только оправой и колечками».

«Былое и думы», кроме исторической значительности содержания, привлекают и искусным изложением. Приступая к изображению крушения французской революции 1848 года, он говорит: «Тут все принадлежит не моей биографии, а биографии рода человеческого…». Эти слова можно отнести ко всем частям его эпопеи, ибо биография Герцена, все ее личное, даже интимное, относится к формированию революционных чувств, революционной идеологии, имеющих всеобщий интерес. Любой факт дается писателем не нейтрально, а в типизирующем осмыслении, как момент закономерного жизненного процесса. Стремясь к всесторонности изображения, мемуарист отображал и устоявшееся, косное, консервативное и лишь рождавшееся, заключающее в себе возможность будущего, исключительное, по его выражению, «эксцентрическое».

Облик основного героя «Былого и дум» дается в многоликой галерее других, явно типических лиц на широчайшем фоне наиболее значительных событий русского и международного освободительного движения, всей эпохи. В этом произведении русское революционное движение впервые в отечественной литературе изображается в его всемирно-исторической роли, как один из потоков, вливающихся в мировое освободительное движение.

В «Былом и думах“ выявилось блистательное мастерство Герцена-портретиста. По выражению И. С. Тургенева: “ В характеристике людей, с которыми он сталкивается, у него нет соперников». Продолжая Гоголя, Герцен проницательно схватывает ведущие свойства того или иного лица и, заостряя их, рисует его художественный образ. В его словесной живописи необычайно строгая целенаправленность и локализованность всех средств. Особое внимание вызывает портрет Белинского. Рисуя величественный и трагический облик критика, «сильного, страстного бойца», мыслителя, воплотившего в себе русский склад ума, мемуарист пользуется предельно сжатым слогом, динамическими эпитетами, эмоционально-повышенными, действенными сравнениями, бесстрашной и страстной речью самого критика. Белинский дается «порывистым», «с неистощимой энергией», «беспощадным» в борьбе со своими врагами, бледнеющим в споре, говорящим «с грозным вдохновением», «язвительно», приправляющим слова «убийственными колкостями» и сравнивается с барсом.

Наряду с индивидуальными портретами Герцен превосходно рисует и собирательные портреты, например западноевропейской буржуазии, наглой, жестокой, омерзительно-растленной. Оттеняя свойства изображаемых характеров и явлений, Герцен, как и в других произведениях, применяет принцип сопоставления. Это проявилось даже в заглавиях некоторых их разделов: «Разговор нянюшек и беседа генералов», «Смерть Александра I и 14 декабря», «Сен-симонизм и Н. Полевой», «Княгиня и княжна», «Наши» и «Не наши», «Император Джемс Ротшильд и банкир Николай Романов».

Живость изложения эпопеи поддерживается сжатыми, живыми диалогами, то и дело перемежающими повествование. Занимательность эпопеи создается также приемом расширяющейся перспективы. Ее композиционный стержень, скрепляющий весь материал, как уже говорилось,— обобщенный герой, раскрывающийся в истории своей жизни.

В критике уже отмечалось, что, чем дальше, тем временное расстояние между воспоминаниями и отражаемой в них жизнью становилось все короче. А последняя часть, приобретая все большую публицистичность и памфлетность, готовилась уже по горячим следам текущих событий. Одно из драгоценнейших свойств эпопеи Герцена — ее авторская речь, исключительная по красоте и блеску. Рассказывая о подготовке главы о Т. Н. Грановском, Герцен признавался: «Я смотрел на каждое слово, каждое просочилось сквозь кровь и слезы». Но подобная «осердеченность», эмоциональность, лиричность свойственны для речи любой части его мемуаров. 16 января 1857 года Тургенев писал Герцену: «Язык твой легок, быстр, светел и имеет свою физиономию». 19 января 1876 года под впечатлением только что им прочтенной главы о семейной драме, он же сообщал Салтыкову-Щедрину: «Все это написано слезами, кровью: это — горит и жжет… Так писать умел он один из русских».

Язык «Былого и дум» ошеломляет читателя искрометно-интенсивной, изощренно-остроумной мыслью, стремительной энергией, многоцветной эмоциональностью. В нем блистающая метафоричность огромного обобщающего свойства, фейерверк неожиданных сопоставлений, пародийных острот, каламбуров и афоризмов, изобилие неологизмов, крылатых выражений и изречений, при этом, кроме отечественных и иноязычных. Это язык революционного борца, агитатора, страстного полемиста. Герцен явно неравнодушен к бичующим или, наоборот, эмоционально-возвышающим эпитетам, к рельефным, необычным, интеллектуальным, ассоциативным, нередко литературным сравнениям и реминисценциям. Одна из особенностей его речи — пристрастие к иностранным словам и цитациям художественной, философско-публицистической литературы, как русской, так и зарубежной. По разностороннему, поистине энциклопедическому знанию общеевропейской культуры трудно найти равного ему в русской и в любой иной литературе.

Слог Герцена, живой, непринужденный, острый, разящий как рапира, неотделим от иронии, то мягкой, едва уловимой, то открытой, но добродушной, то злой и непримиримо беспощадной. Об убийственности герценовского сарказма можно судить по сравнениям и эпитетам, характеризующим Николая I: «остриженная и влызистая медуза с усами», «гремучая змея», «высочайший фельдфебель», «будочник будочников», «тиран в ботфортах», «деспотических дел мастер», «оловянные глаза». Публикация «Былого и дум» началась в 1854 году в Лондоне отдельным изданием их второй части — «Тюрьма и ссылка». Огромный успех этой книги вызвал ее переиздание в 1855 году в Германии, в 1856 году — в Дании, в 1858 году — в Англии, в 1861 году — во Франции. Книга получила мировое признание.

С появлением в печати последующих частей внимание к «Былому и думам» со стороны русских и западноевропейских читателей не ослабевало, а возрастало. И по масштабу отображаемой жизни, подлинно исторического звучания, и по актуальной проблематике, и по кругу передовых, жизнеутверждающих идей своего времени, и по эстетическим достоинствам это произведение Герцена было воспринято и оценено в качестве крупнейшего художественного шедевра мировой литературы.

10. Герцен "обыкновенная история"

Основная композиция романа "Обыкновенная история" и его значение

История духовного перевооружения, перестройки Александра Адуева состоит из ряда разнородных эпизодов. Автор как бы вглядывается в «даль туманного романа» и видит новые и новые повороты судьбы своего героя, неожиданные проявления его личности. Жизнь Адуева-младшего открывается зрению не только читателя, но, как кажется, и автора не в виде прямого и логичного пути, а наподобие реки с многочисленными поворотами и коленами. Каждый отрезок течения этой «реки» представляется своего рода «заводью», эпилогом исканий героя, но поворот событий открывает новую перспективу его развития.

Александр предстает сначала восторженно неопытным провинциалом, и автор сомневается в том, что юноше следует ехать в Петербург, что он способен пробить себе дорогу. Александр смущен холодностью, с которой его встречает Петр Иванович, напуган непривычным бытом столицы, подавлен видом бюрократического учреждения и сознанием ничтожности места, которое ему предложено. Он ошибается, переписывая бумаги, и почерк его признан плохим.

Читатель ожидает повести о неудачной карьере,. Однако через неколько страниц мы узнаем, что дядя оценил образованность Александра (он знает языки), достал ему переводы для журнала и племянник оправдал его рекомендацию, что на службе он проявил способности и трудолюбие. Новый поворот сюжета: герой увлекается Наденькой, забрасывает дела, хочет жениться; измена Наденьки, отчаяние Адуева, апатия, затем новый подъем служебных успехов и т. д. вплоть до конца романа. Разбитый, разочарованный Александр уезжает в деревню, ведет растительный образ жизни. Читатель думает, что «обыкновенная история» скитаний провинциала в столице приходит к своему завершению,что он откажется от борьбы и погрузится в бездействие.

И вдруг новый поворот - внезапнов пробуждение энергии, занятия в деревне, возвращение героя в Петербург, новые настроения, новый взлет карьеры и брак по расчету.

Ясная и свободная композиция романа, разнообразие ситуаций и убедительность каждого нового «превращения» героя придавали особенную непосредственность и жизненность повествованию Гончарова. Писатель легко и естественно показывал, как просто и органично совершается процесс перевоплощения «деревенского юноши в петербургского делового человека.

Александр проходит путь, аналогичный пути Петра Ивановича, и в конце этого пути становится полным подобием дяди (вплоть до боли в пояснице); тавтологичность, адекватность героев окончательно выявляется в эпилоге.

40-е гг. были эпохой наплыва в Петербург молодых небогатых дворян, а отчасти и разночинцев, жаждущих приобщиться к новой городской культуре, найти применение своим способностям,получить профессию и сделать карьеру.

Ради чего должен трудиться юноша, к чему должен он стремиться, каков общий смысл его деятельности и каково ее отношение к судьбам страны, к историческому прогрессу? Эти вопросы, которые вставали уже перед молодыми людьми 40-х гг., сделались особенно актуальными позже, когда социальный «состав интеллигенции резко изменился, когда «утроить себя приходилось уже не высокообразованным философствующим дворянам, а разночинцам, для которых выбор пути был неотложным, жизненно необходимым делом и осложнялся социальными препятствиями.

Критикуя в своих разборах повести Гончарова отвлеченность миросозерцания его героя, «литературность» его чувств, Белинский объективно закладывал основы новой морали, нового идеала человеческой личности, который обрел конкретные, реальные черты лишь в 60-е гг. Этот идеал, а не делячество Петра Ивановича Адуева в сознании Белинского противостоит романтизму Александра, хотя об Адуеве-дяде он и замечает: «... это в полном смысле порядочный человек, каких, дай бог, чтоб было больше».

В стремлении подчеркнуть неисправимую консервативность натуры Александра Адуева, сущностное значение его необоснованных претензий на исключительность и его отрыва от реальности Белинский утверждает, что превращение героя из романтика в «положительного человека», практически действующего даже в том ограниченном смысле, который заключен в его карьере, неправдоподобно. Он «предлагает» свою программу эпилога романа:

«Автор имел бы скорее право заставить своего героя заглохнуть в деревенской дичи, апатии и лени, нежели заставить его выгодно служить в Петербурге и жениться на большом приданом. Еще бы лучше и естественнее было ему сделать его мистиком, фанатиком, сектантом; но всего лучше и естественнее было бы ему сделать его, например, славянофилом.

Насколько значительна и многообразна палитра типологических и идейных ассоциаций, которые возникали у Белинского в связи с образом Александра Адуева, видно из того, что в круг его аналогий входил и образ М.Бакунина.

Стремление Белинского найти характеру Адуева соответствие в определенной идеологиче«кой системе не было близко Гончарову. Другой же предложенный Белинским исход сюжета - «затухание романтика, воспитанного в традициях патриархального барства, подчинение его рутине жизни - почерпнут критиком из самой «Обыкновенной истории». Белинский абсолютизировал часть сюжета романа Гончарова - два его эпизода, или «коленам, рисующих деградацию Адуева: приобщение героя к жизни петербургского мещанства, мелких чиновников с их мизерными интересами и возвращение его затем в деревню с характерным погружением в физический, буквальный сон (крайнее выражение нравственного сна) и растительный образ жизни. что другому стало бы на десять повестей, - заметил однажды Белинский про меня, еще по поводу "Обыкновенной истории", - у него укладывается в одну рамку», - вспоминал позже Гончаров. В «Обыкновенной истории» критик оценил лишь намеченную автором, но важную проблематику, которая легла в основу следующего романа автора,"Обломов"...

11. Гончаров "Обломов"

В романе “Обломов” очень ярко описаны различные типы человеческих характеров. По словам Н. А. Добролюбова, автор романа стремился “случайный образ, мелькнувший пред ним, возвести в тип, придать ему родовое и постоянное значение”. Однако для того, чтобы образы стали типичными, необходимы определенные условия. Сам Гончаров писал об этом так: “...Если образы типичны, они непременно отражают на себе — крупнее или мельче — эпоху, в которой живут”.

Внешний облик каждого героя удивительно гармонирует с его внутренним миром. Что, например, нам известно о внешности главного героя? “Среднего роста”, “приятной наружности”, “глаза темно-серые”, “цвет лица... безразличный”, “пухлые руки”, “обрюзг не по летам”. Кроме того, отмечается, что это был человек “с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица”. Последнее определение уже напрямую относится к внутреннему миру, психологическому складу Обломова. Иногда он бывает по-своему одухотворен: “Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в складках лба, потом совсем пропадала...” И какое же впечатление производил Обломов на людей? “Добряк, должно быть, простота!” — такое мнение могло сложиться у человека поверхностного. Человек же “поглубже, посимпатичнее”, говорится в романе, после долгого вглядывания в лицо Обломова “отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой”.

Рисуя портрет Обломова, писатель даже вещи делает частью его характера. Так, например, он описывает халат Ильи Ильича: “...как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела”. Таким образом, психология Обломова раскрывается не только благодаря анализу его душевных переживаний, но и через изображение окружающих его предметов и всей обстановки, в которой он живет. О чем бы ни шла речь — о внешности ли главного героя, о выражении его лица, о его мыслях или чувствах — во всем сквозят апатия и лень. Сам Илья Ильич дал название той непреодолимой силы, которая всю жизнь тянула его ко дну, пока не погубила окончательно. Он определил ее одним словом — “обломовщина”.

Характерные черты “обломовщины” воплотились не только в образе Обломова, но и в образе его слуги Захара. Интересно, что, несмотря на различие в социальном положении (ведь Обломов — барин, а Захар — его крепостной слуга), они сродни друг другу. Оба выросли на одной и той же почве, оба испытали на себе “обаяние обломовской атмосферы, образа жизни”. Обломовщина разрушающим образом подействовала не только на господ, но и на их слуг. Она заразила ленью и тех и других.

Если сопоставить фигуры Обломова и Захара, станет понятно, что их судьбы переплелись в такой тугой узел, что они уже и существовать друг без друга не могли. Гончаров пишет: “Старинная связь была неистребима между ними”. Обломов распоряжался Захаром, как любой своей вещью, а Захар хотя и злился порой на барина за его капризы, при этом его “уважал внутренно”. Захар так же, как и Обломов, с тоской вспоминал Обломовку, которую любил, “как кошка свой чердак”.

Интересно, что Захар, с одной стороны, был безгранично предан Обломову, а с другой — без конца лгал ему. Помимо необычайной лени ему были свойственны и другие пороки. Он любил выпить и всегда норовил “усчитать” у барина гривенник. Захар также не прочь посплетничать, придумать про барина какую-нибудь небылицу. Таким образом, барин и слуга прекрасно дополняют друг друга. В одном из эпизодов Илья Ильич подумал о Захаре: “Ну брат, ты еще больше Обломов, чем я сам”.

Обломову и Захару в романе противопоставляются Ольга и Штольц. Это представители совершенно иного типа характера. Штольц является олицетворением энергии и трудолюбия. С Обломовым его связывает детская дружба — преданная и нежная, — но при этом конфликт между ними очевиден. Это конфликт не просто двух людей, а двух абсолютно разных образов жизни. Даже внешний облик Штольца является полным контрастом с внешностью Обломова. По словам Гончарова, Штольц “весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь”. Писатель изобразил Штольца гармоничным и цельным человеком, человеком долга. Слова у него не расходятся с делом, он необыкновенно трудолюбив.

Штольц — человек деловой, реалист до мозга костей. Другое дело — мечтательный и непрактичный Обломов. Эта мечтательность и непрактичность, может быть, придают ему определенный шарм. Обломов мягче и душевнее Штольца. Ведь не случайно он пленил сердце такой тонкой и одухотворенной девушки, как Ольга Ильинская.

Образ Ольги — один из самых замечательных образов русской женщины в классической литературе. В романе ярко выражена мысль, что женщина может сыграть важную роль в общественной жизни. Ею владеет жгучая ненависть к “обломовщине”, и она всеми силами старается спасти от нее своего возлюбленного. Сначала она делает это по просьбе Штольца и не подозревает о том, что чувство долга вскоре перерастет в любовь.

Высокое чувство любви повлияло не только на Обломова, но и на саму Ольгу. Писарев так написал об этом: “Ольга растет вместе со своим чувством; каждая сцена, происходящая между нею и любимым ею человеком, прибавляет новую черту к ее характеру...” Любовь эта принесла Ольге много горя. Ей удалось лишь на миг вырвать Обломова из “болота” привычной ему жизни, а потом “обломовщина” вновь “засосала” его.

Ольга — более цельная и одухотворенная натура, нежели Штольц. Когда она стала женой Штольца, он “исчез перед нею, как исчезает хороший, но обыкновенный муж перед своей блистательно одаренной супругой”.

Таковы основные человеческие типы, показанные И. А. Гончаровым на примере главных героев знаменитого романа “Обломов”. Их можно встретить в России и сегодня — ни обломовы, ни штольцы не исчезли из нашей жизни (особенно — первые). Наверняка очень многие люди могут обнаружить в себе частичку Ильи Ильича Обломова. И — кто знает! — может быть, жизнь без обломовых была бы скучна, чересчур рационалистична и однобока.

Историко-философский смысл романа.

В конфликте Обломова со Штольцем за социальными и нравственными проблемами просвечивает еще и другой, историко-философский смысл. Печально-смешной Обломов бросает в романе вызов современной цивилизации с ее идеей исторического прогресса. "И сама история,- говорит он,- только в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив человек; вот собирается с силами, работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они - тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться... Не остановятся ясные дни, бегут - и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка".

Обломов готов выйти из суетного круга истории. Он мечтает о том, чтобы люди угомонились наконец и успокоились, бросили погоню за призрачным комфортом, перестали заниматься техническими играми, оставили большие города и вернулись к деревенскому миру, к простой, непритязательной жизни, слитой с ритмами окружающей природы. Здесь герой Гончарова в чем-то предвосхищает мысли позднего Л. Н. Толстого, отрицавшего технический прогресс, звавшего людей к опрощению и к отказу от излишеств цивилизации.