Глава 4. Майкл Даниельс стоял у окна и смотрел, как наземная обслуга на Риверсайде, по ту сторону бульвара, помогает домам заходить на посадку

Майкл Даниельс стоял у окна и смотрел, как наземная обслуга на Риверсайде, по ту сторону бульвара, помогает домам заходить на посадку. Черные фундаменты влажно поблескивали в ночи, а в четверти мили от них лежал, как чернильно‑черный лист, отражавший посадочные огни, Потомак.

Один за другим дома неуклюже спускались с затянутого тучами неба, становились на отведенные для них постаменты, покачивались, осторожно подгоняя посадочные решетки под рельеф фундаментов.

Пациенты прибывают, подумалось Даниельсу. А может, сотрудники возвращаются после выходных. Хотя тут могли оказаться и люди, не связанные с больницей, не сотрудники и не пациенты. Город набит битком: через день или два начнутся окружные слушания по вопросам биоинженерии. Спрос на участки огромный, и передвижные дома втискивали повсюду, где только могли найти стоянку.

Далеко за рекой, где‑то над Старой Вирджинией, заходил на посадку корабль. Его огни тускло светились сквозь туман и изморось. Корабль направлялся к космопорту. Следя за его полетом, Даниельс гадал, с какой далекой звезды он сюда прибыл и как долго не был дома. Даниельс грустно улыбнулся своим мыслям. Эти вопросы он задавал себе всегда, с самого отрочества, пребывая в твердой уверенности, что в один прекрасный день отправится в звездные странствия. Хотя Даниельс знал, что нынче всякий мальчишка мечтает о путешествии к звездам.

Влага стекала изломанными ручейками по гладким оконным стеклам, а там, за окнами, все приземлялись парящие дома, занимая немногие незанятые фундаменты. Несколько сухопутных машин плавно проскользили по бульвару. Воздушные подушки широкими веерами поднимали с мокрой земли водяную пыль. Вряд ли в такую ненастную ночь в воздухе много леталок.

Ему давно пора домой. Малыши, наверное, уже спят, но Черил еще не ложилась, ждет его.

На востоке, на границе поля зрения, глаз различал светящуюся отраженным светом прозрачно‑белую колонну. Она высилась возле реки, воздвигнутая в честь первых астронавтов, которые пятьсот с лишним лет назад поднялись в космос, чтобы облететь вокруг Земли, – поднялись, увлекаемые грубой необузданной силой, порожденной химической реакцией.

Вашингтон, подумал Даниельс, город, где разрушаются дома, где полным‑полно памятников; нагромождение мрамора и гранита, густо поросшее мхом древних воспоминаний, покрывавшим его сталь и его камень. Дух некогда великой мощи еще висел над городом. Бывшая столица старой республики, превратившаяся ныне в местопребывание провинциального губернатора, по‑прежнему куталась, будто в мантию, в атмосферу своего былого величия.

По мнению Даниельса, лучше всего город смотрелся именно сейчас, когда на него упала мягкая, влажная ночь, создающая иллюзорный фон, по которому движутся призраки.

Приглушенные звуки ночной больницы наполняли комнату, будто шепот, – тихая поступь бредущей по коридору сиделки, смягченное громыхание тележки, негромкое жужжание призывного звонка на посту медсестры, находившемся напротив, через коридор…

За спиной Даниельса кто‑то распахнул дверь. Он резко обернулся.

– Добрый вечер, Горди.

Гордон Барнс – врач, живущий при больнице, – улыбнулся Даниельсу.

– Я думал, ты уже ушел, – сказал он.

– Как раз собираюсь. Перечитывал доклад. – Он указал на стоявший посреди комнаты стол.

Барнс взял в руки папку с бумагами и взглянул на нее.

– Эндрю Блейк, – сказал он. – Это просто невероятно. Сколько Блейку лет, по‑твоему? На сколько он выглядит?

– Не больше тридцати, Майк. Хотя, как мы знаем, хронологически ему может быть лет двести.

– Будь ему тридцать, можно было бы ожидать некоторого ухудшения функций, не правда ли? Организм начинает изнашиваться в двадцать с небольшим лет, функции затухают, и с приближением старости этот процесс все ускоряется.

– Известное дело, – ответил Барнс. – Но у этого Блейка, как я понимаю, все иначе?

– Вот именно, – сказал Даниельс. – Это идеальный экземпляр. Он молод. Он более чем молод. Ни единой слабинки, ни единого изъяна.

– И никаких данных относительно его личности?

Даниельс покачал головой.

– В космическом министерстве прошерстили все бумаги. Он может оказаться любым из многих тысяч людей. За последние два века несколько десятков кораблей попросту исчезли. Взлетели – и ни слуху ни духу. Он может оказаться любым из людей, находившихся на борту этих кораблей.

– Его кто‑то заморозил, – сказал Барнс, – и засунул в капсулу. Может быть, это нам что‑то подскажет?

– Ты хочешь сказать, что он был такой важной птицей, что кто‑то попытался его спасти?

– Нечто в этом роде.

– Вздор, – ответил Даниельс. – Выкинули человека в космос, а какова вероятность, что его снова найдут? Один к миллиарду? Один к триллиону? Не знаю… Космос огромен и пуст.

– Но Блейка нашли.

– Да, знаю, его капсула залетела в солнечную систему, которую заселили менее ста лет назад, и Блейка обнаружила бригада шахтеров с астероидов. Капсула пошла по орбите вокруг астероида, они увидели, как она блестит на солнце, и им стало любопытно. Слишком уж ярко она сверкала, вот они и размечтались: нашли, мол, исполинский алмаз или что‑то вроде этого. Еще несколько лет, и он бы грохнулся на астероид. Попробуй‑ка вычислить его шансы.

Барнс положил папку на стол, подошел к окну и стал рядом с Даниельсом.

– Я с тобой согласен, – сказал он. – Смысла во всем этом мало. Но судьба помогла парню. Даже после того, как его нашли, кто‑то мог взломать капсулу. Они знали, что внутри человек. Капсула была прозрачная, и они видели его. Кому‑то могло взбрести в голову оттаять и оживить его. Быть может, этим стоило заняться. Возможно, ему было известно нечто ценное для них, как знать…

– Пользы от него… – ответил Даниельс. – Но это уже второй интересный вопрос. Разум Блейка совершенно пуст, если не считать общего фона, причем такого фона, который человек мог бы получить только на Земле. Он знает язык, обладает человеческим мировоззрением и знаниями по основным вопросам обычного человека, живущего двести лет назад. И все. Что могло с ним произойти, кто он такой и откуда родом, он совершенно не помнит.

– Нет никаких сомнений в том, что он – уроженец Земли, а не одной из звездных колоний?

– Похоже, что нет. Когда мы его оживили, он уже знал, что такое Вашингтон и где он находится, но все еще считал его столицей Соединенных Штатов. Знал он и многое другое, такое, что мог знать только землянин. Как ты понимаешь, мы протащили его через целую кучу тестов.

– Как у него дела?

– Судя по всему, хорошо. Я не получал от него вестей. Он живет в маленькой общине к западу отсюда, в горах. Он решил, да и я тоже, что ему нужно немного отдохнуть, нужно время, чтобы прийти в себя. Вероятно, это даст ему возможность поразмыслить, нащупать свое прошлое. Может, теперь он уже начинает вспоминать, кем и чем он был. Это не моя затея – я не хотел ничем его утруждать. Но мне думается, что, если он все вспомнит, это будет вполне естественно. Он и сам немного расстроен положением дел.

– А если вспомнит, расскажет тебе?

– Не знаю, – ответил Даниельс. – Может быть, и расскажет. Но я не связывал его никакими обещаниями. Это, по‑моему, было бы неразумно. Пусть делает все по собственной воле, а если у него возникнут затруднения, он, наверное, свяжется со мной.