Глава 4. Хлопоты и переживания, связанные с рождением двойняшек Колесовых, отвлекли Анну от печали, но полностью погасить не смогли

Хлопоты и переживания, связанные с рождением двойняшек Колесовых, отвлекли Анну от печали, но полностью погасить не смогли. Дом, в котором Луиза Ивановна была самым незаметным человеком, с ее кончиной осиротел. Всем не хватало присутствия доброй тихой бабушки. Уже не откроешь дверь, не увидишь ее, снимающую очки и откладывающую в сторону книгу, не встретишь родной взгляд — с чем ты пришел, мой хороший?

— Бабушка была как подушка, в которую все любили плакать, — мудро сказала Даша.

Кирилл, хотя ему объяснили и про ангелов, и про небо, откуда бабушка за ним наблюдает, не мог принять своим детским умишком эту несправедливость: если ему бабушка нужна, то почему ее нет. Он стал ластиться к Анне, научился звонить ей на работу и все время спрашивал: “А ты скоро придешь?”

Анна проводила вечера дома, с детьми — только так можно было сгладить их горечь утраты. Она сама укладывала детей спать и видела, как они успокаивались, чувствуя ее присутствие и надежную защиту.

Сусликов не понимал, что с ней происходит. Свекровь — не родная мать, у Анны полный дом прислуги, есть кому детей накормить и занять. У нее и раньше были дети, но отговорок из‑за них не было.

Ничего не изменилось только в квартире, где жили Юра и Ирина. Юра не понял, что произошло, но Ира усилила, если только это было еще возможно, заботу о сиротке. Они стали своего рода государством в государстве. Ира потребовала, чтобы у них была своя кухня, и готовила сама, а не ходила за кастрюльками в Аннину квартиру. Анна согласилась — спорить с Ирой в последнее время стало совершенно невозможно. Она поставила только одно условие: Юра не должен полнеть. Он и не поправлялся — по весам. Анне в голову не могло прийти, что Ирина их подкручивает.

Галина Ивановна после девяти дней убрала комнату Луизы Ивановны.

— Переезжай, — сказала она Анне, у которой не было своего угла в квартире. — Покойница все переживала, что ты у нас как бедная родственница.

Покойница. Простое русское слово. Ужасное слово, от него сырой землей тянет.

Анна почему‑то не могла занять комнату свекрови. Покойницы. Она спала вместе с сестрой на большом диване. Татьяна, уже не прежняя, раздавленная болезнями, а собранная, в меру веселая, держала всю семью в эмоциональном тонусе и не давала погружаться в пучину скорби. Она командовала в доме, и Анна подчинялась ей с облегчением — как хорошо, когда есть человек, способный взять на себя ответственность.

В один из вечеров, когда дочь неожиданно и без повода нагрубила Анне, а наказанная, расплакалась и выскочила из комнаты, хлопнув дверью так, что со стены свалилась картина, Татьяна остановила сестру, готовую схватиться за ремень:

— Не кипятись! У нас нынче большое событие. Теперь мы не девочки, а девушки.

— Кто? — не поняла Анна.

— Дед Пихто. У Дашки первая менструация.

— Девочка моя! — Анна прижала руки к груди и растерянно опустилась в кресло.

У нее было такое чувство, словно дочь украли, выдали замуж за басмача или надругались над ней.

— Ага! — рассмеялась Таня. — А ты думала, она вечно будет ребенком? Здоровая девица, выше меня ростом. Ань! Все в порядке, все нормально. Ты по какому вопросу плакать собралась? Я с ней говорила. Переживает, конечно, дурочка. Но ты тоже беседу проведи, насчет того, что в подоле не принеси, и прочая. Аня! Посмотри на меня! Чего ты испугалась? Вот идиотки! Одна старая, другая молодая — два сапога пара. Аня, ты переживешь это только один раз. У Кирюши, я тебе обещаю, месячных не будет.

Анна уложила сына и прилегла к Дарье. Дочь уткнулась в стенку: Анна ласково гладила ее и целовала волосы.

— Ну что ты, мой зайчик, — приговаривала она, — все будет хорошо. У тебя болит животик?

Даша резко повернулась и прижалась к ней:

— Мама! Это самая настоящая кровь!

— Конечно. — Анна обнимала ее и тихо поглаживала. — Каждая женщина рождается с огромным запасом таких специальных клеточек, их триста тысяч, представляешь? Эти клеточки — возможные дети. Когда женщина подрастает, каждый месяц созревает по одной клеточке. И пока клеточка зреет, в специальном органе — в матке — на стенках образуется особая выстилка. Если ребеночка нет, то выстилка отслаивается и выходит — это и есть месячные.

— Ты хочешь сказать, — возбужденно зашептала Дарья, — что я, как тетя Вера, могу родить ребеночков?

— Но только теоретически, — соврала Анна. — Твой организм еще только учится быть настоящим женским организмом.

— Все равно это очень мерзко!

— Согласна, приятного мало. Но ты привыкнешь, все женщины привыкают.

— И у тебя это тоже каждый месяц?

— Конечно.

— Жуть! Какие мы бедные!

Это прозвучало так патетично, что Анна невольно рассмеялась.

— Чего ты смеешься? Разве это справедливо, что женщины каждый месяц мучаются, а мужчины — нет?

— У них другие трудности.

— Какие?

— Они бреются каждый день.

Они тихо вместе захихикали. Потом стали обсуждать правила гигиены в критические дни, достоинства прокладок и необходимость вести специальный календарик. Даша успокоилась и даже с гордостью заявила:

— Зато у меня у самой первой в классе! Я теперь физкультуру могу пропускать. А то Коломийцева пропускала, но она перешла в другую школу. Теперь только у меня!

Анна попросила Татьяну съездить к Колесовым и проверить степень готовности к приему детей. Вера на вопросы о том, нужно ли ей что‑нибудь, деликатно отвечала — все необходимое мы постепенно купим. Предчувствие Анну не подвело.

— Ты себе не представляешь! — веселилась и негодовала Татьяна после инспекционной проверки. — Целая библиотека книг о том, как развивать интеллект у детей. Азбуки на магнитах, лошади‑качалки, тренажер для школьников, плюшевые игрушки. И две пары симпатичных ползунков и распашонок… для шестимесячных детей! Костя выгреб мне все деньги — весьма негусто. Он еще потратился на роскошные букеты для врачей и сестер.

— Сделаем так, — предложила Анна, — кроватки и коляски — наш с тобой подарок. А на Костины деньги купим пеленки и одежду младенцам.

— Колясок нужно две, две двойных для близнецов, — уточнила Таня. — Одна сейчас, пока они лежат, другая сидячая, ты знаешь. Кроме того, бутылочки‑рожки. Знаешь, сколько они стоят? Я увидела — упала. Две бутылочки — Васина зарплата. Аппарат для подогрева бутылочек, пеленальный столик, памперсы, аптечка, одеяла, простыни — у меня список из двадцати пунктов!

— Все надо купить, — перебила ее Анна, — от нас в подарок.

— Не только от нас, — покачала головой сестра. — А манежики, набор развивающих игрушек для младенцев, складывающиеся стульчики, помочи, с которыми дети учатся ходить, сумка‑кенгуру для мамы и так далее, и так далее? Между прочим, Игорь Самойлов рвется выступить добрым Дедушкой Морозом. Все траты поделим мы, то есть ты и Самойлов. А Костя пусть покупает на свои подарок Вере.

— Сомневаюсь, что он на это пойдет, — покачала головой Анна. — Он гордый.

— А мы хитрые. Придумаем что‑нибудь.

Закупленные для двойняшек вещи не поместились в багажник и на заднем сиденье “ауди”, пришлось брать еще одну машину. Водитель Саша под наблюдением Татьяны — как бы чего не стащили — загружал лифт, в квартире вещи принимали Анна и Костя.

— Надо же, сколько всего! — поразился Костя. — А говорят, инфляция, инфляция.

— У нас еще и осталось, — сказала Анна. — Пойдем на кухню, теперь Саша уже сам справится.

— Аня! — Костя внимательно на нее посмотрел. — Меня гложут смутные подозрения, что здесь не обошлось без спонсорской помощи.

— Это называется “подарки от чистого сердца”. Погоди, — Анна жестом остановила его возражения, — дай водички попить. Сок? Отлично.

Она медленно пила, а Костя, нахмурившись, ждал объяснений.

— Вот твои деньги. — Анна положила на стол конверт. — Купи на них Вере подарок, как собирался. Могу посоветовать — она жемчуг любит, а ни одной штучки у нее уже нет, все Крафтам оставила. Костя, не знаю, рассказывала ли тебе Вера, но шесть лет назад, когда у меня родился Кирюша, а муж лежал в больнице, мы были на грани нищеты. И Вера каждый день ездила на другой конец города за донорским молоком для моего сына и покупала его на свои деньги. Крафты наверняка ей чуть голову не отгрызли за то, что она семейные деньги растранжирила и целыми днями у меня пропадала. Пойми, я сейчас не долги пытаюсь возвращать — разве можно сравнивать, когда погибающего спасают или когда от большого пирога кроху отщипывают.

— Именно пытаешься! — Костя был оскорблен купеческим размахом подарков. — Есть такое мерзкое слово — отдариться. В ответ на естественное человеческое участие тряхнуть мошной.

— Я так и думала, — вздохнула Анна. — Татьяне и Игорю Самойлову — это наши общие подарки — я сразу сказала, что ты на дыбы встанешь. Знаешь что, Костенька, иди ты к лешему! Мы все очень любим Веру. Ей эти дети достались — в страшном сне не привидится. Для меня ее двойняшки как родные дети. Ты можешь, конечно, психологическую чушь развести — мол, она моих Дашку и Кирку любит, вот и я обязанной себя чувствую. Ну и что? Подумаешь, какой щепетильный!

— Да, щепетильный! Тебе и в голову не приходит, что своими благодеяниями ты можешь унизить человека.

— Человек — это ты? Извини, сейчас я менее всего о тебе думаю. Наши подарки — наше дело, они не тебе предназначены, а детям. С женой, кстати, посоветуйся — она по части хороших манер любому сто очков вперед даст.

Почему он обидел Анну? Все нормальные люди, выбирая подарки, испытывают удовольствие и невольно ждут его продолжения — момента вручения, радости и восторга именинника. Вместо этого он состроил кислую, оскорбленную рожу. Почему? Потому что он еще не готов к новой жизни.

Почти до сорока лет Костя прожил спокойной, размеренной жизнью, в которой он сам создавал порядок и задавал ритм. И главное — отвечал только сам за себя. А теперь от него зависят три человека — неработающая жена, двое младенцев. В глубине души ему жаль свободы, хотя сейчас он бы на нее не согласился. Он попросту боится, что не справится. Ведь не справился уже с первым заданием — обеспечить детей необходимым. И оттого, что не справился, разозлился на друзей, которые все за него сделали. Нужно извиниться перед Анной, поблагодарить ребят. Купить Вере подарок. И научиться жить, не выставляя собственное “я” на передний план.

В дверь позвонили. Саша отвез Анну Сергеевну с сестрой и явился к Косте.

— Надо собрать. — Он показал на ящичек с инструментами, который держал в руках.

— Что собрать? — не понял Костя.

— Кроватки, коляски.

— Тебя Самойлова прислала? — поинтересовался Костя.

— Сам, — обронил Саша.

Костя планировал сделать эту работу завтра с утра и опять просчитался — даже вдвоем с Сашей, который был гораздо мастеровитей, — они провозились почти пять часов. Распаковывая коробки, изучая чертежи, собирая конструкции, они перебрасывались редкими фразами. Вторая кроватка сложилась быстрее первой, но с пеленальным столиком, который был частью стеллажа с полочками и ящичками, и прогулочной коляской провозились долго, потому что инструкции к ним были на китайском языке. Закончив, немного прибрались, и все равно в комнате было не повернуться от коробок, пакетов, свертков. Неужели двум маленьким человечкам требуется столько вещей? Сложили все в угол — Вера потом разберется. Костя пригласил Сашу поужинать.

— Выпьешь рюмку коньяку? — спросил он на кухне.

— Можно, — кивнул Саша.

Он вымыл руки и чинно сидел за столом, не суетился, не предлагал Косте помощь. Ели пельмени, Костя десятый день питался пельменями.

— Саша, у тебя дети есть? — спросил Костя.

— Угу, два пацана. — Казалось, Саша говорит не разжимая губ.

— Ну и как ты смотришь на их воспитание?

Костя спросил ради поддержания беседы, но ответ Саши его поразил.

— Бить их надо.

— Вот как? И часто ты своих пацанов ремнем наказываешь?

— Два раза.

— Два раза на день? — уточнил Костя. — Или в месяц?

— Всего два раза.

— Интересно. Расскажи!

То ли рюмка коньяку помогла, то ли тема была близка Саше, но он разговорился.

— Будильник пропал. Неделю все искали. Пацаны тоже искали, говорили — может, спер кто случайно из друзей. А потом я нашел за шкафом — разобрали на винтики и спрятали. Выдрал их. Если бы не выдрал — снова бы врали.

— А второй случай? — допытывался Костя.

— Бабка пенсию получила, они у нее из кошелька деньги стащили. В парк Горького ездили на каруселях кататься, мороженое есть. Не признавались. Побил — признались. Больше не воруют, слово дали. Себя вспомните: мальчишка — он как волчонок. Не больно — значит, можно. Больно, страшно — запомнил на всю жизнь.

— Да, — протянул Костя, — ты у нас прямо Макаренко. Но мои‑то еще маленькие, десять дней.

— Бить рано, — согласился Саша. — Только когда подрастут и начнут врать на пробу. Тут их и надо приложить.

— Я тебе честно скажу, — Костя выпил еще коньяку, Саша от второй рюмки отказался, — я их даже боюсь: маленькие, хрупкие, и впереди еще целый хоровод проблем. Вот если бы у тебя сейчас не было детей, тебе бы проще жить было?

— Без них? — удивился Саша. — Конечно легче. Удавиться, но не жить. Сын заболел — я каждый день в церковь заезжал. Ни одной молитвы не знаю, пялился как дурак на иконы. А сказали бы — убей, убил бы хоть папу римского.

— Да, я понимаю, — проговорил Костя.

— Не, еще не понимаете. — Саша улыбнулся чуть покровительственно. — Ну, я пошел. Спасибо. Если что, обращайтесь.

— Это тебе спасибо, старик, — говорил Костя, провожая водителя, — выручил.

— А то! — попрощался Саша.

Костя убрал на кухне. Заглянул в бывшую гостиную, которая с завтрашнего дня превратится в детскую. Представил себе, как он ставит в угол или лупит ремнем собственных детей, — и рассмеялся: берегитесь, ребята!