НАУКА И ГРИБЫ

Два психиатра, которые принимали грибы и описывали свой опыт, были раскритикованы научным сообще­ством как люди, более не «объек­тивные».

Таким образом, мы все разделены на два класса: те, кто принимал гри­бы и которые поэтому дисквалифи­цированы из-за своих субъективных переживаний; и те, кто не принимал грибов и, таким образом, дисквали­фицированы из-за своего полнейше­го незнания о предмете.

(Гордон Вассон)

I. Когда Тимоти Лири и Ричард Альперт проводили эксперименты с психеделиками в Гарварде, 15 из 16 аспирантов факультета психологии, если мне не изменяет память, в 1962 году выразили желание заниматься «только этим». Лири и Альперта только за это, стоило выгнать из Университета, без сомнения.^[41] Неважно, какие объяснения и рационализации навесили на это тогда и потом научный истеблишмент. Важно, что большой символиче­ский поступок был совершен тогда, и смысл его заключается в том, что Большая Наука повернулась спиной^[42] к изучению Психоделического опыта. Не лезет он в правящую парадигму, в материализм плюс объективизацию всей Вселенной. В книгах пишут, что легальные за­преты помешали экспериментальному изучению действия и приро­ды энтеогенов. Мне кажется, что это полуправда, настоящая же «большая» причина — это сильная нестыковка базовых парадигм. «Объек­тивный материализм» дергается от энтеогенов примерно так же, как матушка Церковь в свое время дергалась от его изучения трупов, ге­лиоцентризма, эволюции и прочей разъедающей ржи. И ради Бога не хочет он этим заниматься, ради Бога.

Все, о чем я пишу дальше, — это в основном достижения очень и очень отдельно взятых ученых и не совсем ученых. Многие из них «страшно далеки» от main stream^[43]. Многие работают сами по себе. Многие выполняют эти исследования «по боку» «основной» работы. Многие пользуются терпимостью или «темнотой» коллег. Здесь что ни человек, то отдельная история.

Если попытаться выделить основной методологический подход к изучению энтеогенов в рамках западной науки, то мне кажется, что он гениально проиллюстрирован в одной хорошо известной исто­рии. Ее рассказывают про Ходжу Насреддина и еще много про кого. Герой этой истории—ну, скажем, Ходжа Насреддин—ночью лазает по улице на карачках под фонарем. Знакомый прохожий спрашива­ет, что он здесь делает. Тот отвечает, что потерял ключи. Прохожий вызывается помочь ему, тоже ищет. Наконец,

после долгих поисков, он спрашивает у Насреддина, помнит ли он, где именно он потерял ключи. «Да, — отвечает Ходжа, — вон там», — и показывает на тем­ную противоположную сторону улицы. «Черт возьми! — восклицает помощник.—Почему же ты ищешь здесь?!!»«Здесь светлее»,—объяс­няет Ходжа.

Я имею в виду, что обычно исследования проводятся так: суще­ствует какая-нибудь лаборатория, а в ней какая-нибудь накатанная методика и некто, желающий заниматься энтеогенами. Например, у них накатана методика какого-нибудь психологического теста на вшивость, измерения объема выдыхаемого воздуха или обучения мышей различать запахи. И вот в эту методику суются, скажем, гри­бы, и привычно замеряются данные, которые потом, конечно, не нуж­ны никому и ни для чего. Я шучу, но совсем немножко. Примерно так это обычно и работает.

Так делаются плохие исследования. О таких я почти рассказывать не буду, но если вы поищете сами среди современных статей, вы лег­ко их найдете, будьте уверены, в большинстве.

2. Итак, в «Истории» я уже упоми­нал про Роджера Хейма, который сделал первые биологические определения и описания псилоцибиновых грибов, а также про Аль­берта Хофманна, который выделил из грибов их активное начало — алкалоиды псилоцибин и псилоцин. Эти линии исследования были, конечно, продолжены, и вот их главные результаты.

Псилоцибин и псилоцин содержат в основном грибы видов Psilocybe и Panaeolus. (Есть еще несколько видов грибов, принадле­жащих к родам Inocybe, Conocybe, Gymnopilius, Psatyrella и содер­жащих эти алкалоиды, но их роль относительно невелика.) Эти гри­бы растут практически по всему миру: в Европе, в обеих Америках, Австралии, Океании, Африке и т. д. Их виды для разных мест разли­чаются, но практически трудно найти место, где какие-нибудь виды Psilocybe иди Panaeolus в какое-нибудь время, в каких-нибудь усло­виях не росли. Очень может быть, что сейчас вместе со знаниями об их разновидностях и эффектах растет и ареал их распространения. Эти грибы — 100%-ные сапрофита, то есть живут за счет разложе­ния органических веществ (в отличие от других грибов — паразити­ческих (живущих за счет хозяина) или микоризных (образующих симбиотические отношения с корнями деревьев). Они хорошо заселяют «нарушенные» биоценозы, то есть, грубо говоря, места, где уже не природа, но еще не асфальт, а таких на Земле очень много. По ка­ким-то причинам они любят расти близко к человеку; их практически никогда не находят в полной глуши^[44]. Основной средой их обита­ния являются влажные луга и поляны; многие из них предпочитают, чтобы на этих лугах был коровий или лошадиный навоз. Видов мно­го, и они, на самом деле, довольно разнообразны и по виду, и по сво­им предпочтениям.

Многие из них на сломе синеют, хотя этот признак нельзя счи­тать ни необходимым, ни достаточным для определения и тем более для употребления. Химическая природа этого посинения неизвест­на, хотя, вероятнее всего, связана с реакцией псилоцина на воздухе. Грибы различаются в содержании псилоцина и псилоцибина; боль­шая полная таблица этой информации опубликована Полом Стаметсом (Paul Stamets) в книге «Psilocybine Mushrooms of the World» и на сайте его компании www.fungi.com. Такая информация в отношении каждого конкретного вида важна практически (сколько есть; как хранить), но ее по-прежнему накоплено мало. Есть очень «сильные» грибы, например, Psilocybe cyanescens, растущая на северо-западе США, во влажных лесах штата Вашингтон; есть гораздо менее актив­ные; для многих видов такие данные по-прежнему не установлены.

Чуть ли не каждый год описываются новые виды Psilocybe и про­чих, в основном из мало исследованных районов Земли; но знамени­тая своей «силой» «Astoria», например, тоже была описана совсем не­давно, хотя растет в США. Гастон Гузман, один из основных специалистов по их систематике, говорит, что даже в его Мексике, где он изучает их полжизни, неописанных видов еще много.

Активными веществами являются не только псилоцибин и пси­лоцин, но также баоесцин и норбаоесцин, про которые известно на порядок меньше. Их содержание в «обычных» видах также неве­лико. Псилоцибин химически очень близок к псилоцину, отличаясь от него одной фосфорной группой. Она делает его гораздо стабильнее, и при хранении грибов (сушке, заморозке и т п.) псилоцин распада­ется быстро, а псилоцибин, наоборот, очень стоек (месяцы и годы в хороших условиях). Вот почему некоторые грибы хорошо сохраня­ют свою психоактивность при хранении — например, Psilocybe cubensis, в которой много псилоцибина и мало псилоцина; а некото­рые — например, Panaeolus subbalteus—хранятся хуже. Действиями псилоцибин и псилоцин не различаются, потому что псилоцибин сам по себе неактивен, но превращается в псилоцин очень быстро при всасывании из желудка в кровь.

Синтетический псилоцибин изготавливался швейцарской фирмой Sandoz (где и работал Хофманн) и в 60-е был дешев (а для многих в виде опытных образцов бесплатен) и доступен для научных исследо­ваний, наряду с ЛСД. Изготавливается и сейчас, но в гораздо мень­ших количествах и с совсем другой системой распределения.

3. Нейрохимическое действие пси­лоцина —то есть как и на что он действует в мозгу—тоже исследо­вано, но похуже. В большинстве книг написано, что он действует как антагонист серотониновых рецепторов, и часто с таким пафосом, как будто это объясняет, почему он так действует на психику. Можно расслабиться — не объясняет. Другие антагонисты серотонина три­пов не вызывают. Совсем недавно картина несколько прояснилась: индольные психеделики (одним из которых является псилоцин) яв­ляются агонистами по отношению к особому подклассу серотонино­вых рецепторов, которые обозначают как 5-НТ2А. У этих данных есть хорошие доказательства—такие, как реально психоактивные веще­ства с близкими эффектами, синтезированные с помощью компью­терного моделирования, специально «нацеленные» на 5-НТ2А рецеп­торы. Причем активны они в очень малых дозировках, соизмеримых с ЛСД. По той же логике уже сделаны некоторые препараты, спо­собные более или менее селективно прекращать действие псилоцина. Псилоцибин вызывает в опытах кросспривыкание с ЛСД^[45], что очень вероятно означает, что их биохимические пути сливаются и они действуют на мозг через одни и те же системы. Вообще они очень близки друг к другу по действию, и различия значимы только для опытных «психонавтов». Среди таких различий обычно упоминают, что средняя длительность трипа меньше у грибов (4—6 часов) и боль­ше (до 12 часов) с ЛСД; что грибы имеют более «личностный» харак­тер, «добродушны» и склонны к юмору, чем «безличное» ЛСД; что грибы ведут к опыту более «земному» и близкому к природе, а ЛСД чаще несет «в космос»; грибной процесс «мягче», более плавен, ЛСД резче и интенсивнее; что грибы легче ввести в контекст группы. По­вторяю, что различия эти тонкие и очень усредненные; сходства меж­ду их эффектами значительно больше, чем различий, и для большин­ства практических целей они взаимозаменяемы.

4. В желудке какое-то количество псилоцибина (как и других триптамин-производных, например, пси­хоактивного ДМТ, активного начала айяхуаски) подвергается расщеп­лению ферментами, в основном МАО (моноаминоксидазой). ДМТ расщепляется ею целиком, и поэтому в айяхуаску добавляется инги­битор МАО. В настоящей айяхуаске роль ингибитора играет лиана Banistereopsis, вернее, содержащийся в ней алкалоид хармалин (и сопутствующий ему, близкий по свойствам, хармин). Псилоцибин в основном проходит в кровь, но очень вероятно, и многие так считают, что его эффект можно усилить, если совместить прием грибов с хармалином (затормозив таким образом желудочную МАО, которая иначе бы «съела» какое-то количество псилоцибина). Мне неизвестно никакое строгое научное экспериментальное доказательство, что это работает именно так, но практически хармалин используется многими для усиления эффекта грибов, то есть практически когда грибов мало и для трипа может быть недостаточно. Я также исполь­зую это.

Теперь: хармалин был бы малодоступной экзотикой в восточном полушарии, если бы не содержался также в другом растении, широ­ко распространенном в жарких частях Европы и Азии. Это растение гармала обыкновенная, Peganum harmala, по-английски Syrian rue, по-арабски и на иврите «хармаль». Само по себе это растение чрезвы­чайно ценится в Средней Азии (особенно персидскими культурами) как очищающее, прогоняющее злых духов, улучшающее настроение и т. п. Во многих местностях бывшей советской Средней Азии и Ира­на, если что не так в доме — сразу зажигаются семена хармаля, и их дымом обкуривается помещение. У него есть и медицинские свой­ства. Его семена продаются на многих рынках и содержат значитель­ные количества хармалина. Хармалин можно выделять — это очень простая процедура, требующая кофемолку, уксус и поваренную соль^[46]; но семена можно также и просто жевать и есть перед тем, как съеда­ются грибы, в количестве примерно чуть меньше одной чайной лож­ки. На вкус они горькие (sic!) и неприятные. Хармалин, по многим источникам, имеет самостоятельные пси­хоактивные свойства. Отчеты о его употреблении очень и очень раз­ные, включающие откровения, магию, физические расстройства и от­сутствие каких бы то ни было эффектов.

ВАЖНО: если вы употребляете хармаль или любой другой МАО-ингибитор^[47]. требования к диете и посту резко возрастают. Дело в том, что МАО в норме расщепляет множество аминов, некоторые из которых способны вызвать отравление организма. Если вы подавля­ете МАО у себя в желудке, вы должны быть уверены, что в нем нет алкоголя (любого, особенно красного вина) и следующей еды: сы­ров (особенно «пожилых»!), йогуртов, кремов, бананов, авокадо, изю­ма, ананаса, кофе, какао, печени, соленостей... Другими словами, вы совершенно точно должны воздержаться от всей этой и любой по­добной еды в течение суток. Это очень и очень серьезное предуп­реждение, потому что отравление аминами может быть очень силь­ным — вплоть до смертельного. Существует также довольно много лекарств, присутствие которых может быть опасно (транквилизато­ры, антигистаминные препараты, эфедрин, многие аминокислоты и анестетики, почти все наркотические вещества).

Индейцы грибы традиционно закусывают шоколадом (сейчас, а раньше — напитком из зерен какао). Так вот, помимо приятного вку­са, шоколад может также работать как слабый МАО-ингибитор.

5. Сапрофитная природа этих гри­бов гигантски облегчает их искусственное культивирование. Работы по этому культивированию — гордость «альтернативной» культуры, потому что практически все было сделано энтузиастами, многие из которых не были профессиональными микологами. Между тем ре­зультатом этих работ стал набор техник, легких и надежных до того, что их можно воспроизводить на кухне или в саду, без специального лабораторного оборудования. (Мало какие грибы можно так продук­тивно выращивать сегодня, кроме вешенок и шампиньонов.) На са­мом деле, как пишет Стаметс (активный участник этого большого «проекта» по культивированию псилоцибиновых грибов), многие тех­ники, открытые при попытках культивировать Psilocybe, позже пе­решли в научные и коммерческие методики выращивания других грибов — съедобных и медицинских. А не наоборот!

Я занимался разведением Psilocybe «в неволе», и поскольку у меня это хорошо получается, я позволил себе написать отдельное прило­жение, посвященное этому (ПРИЛОЖЕНИЕ 2).

6. Что касается психологического понимания того, как и на что действуют грибы, то тут дела обстоят значительно хуже. Сложно и запутанно обстоят эти дела, и многие самые, на мой взгляд, интересные вопросы вообще не обстоят. Хотя вроде бы должно было быть наоборот: понятно, что вещества, так сильно меняющие состояния сознания и психики, должны были бы стоять в центре изучения этого самого сознания и психики.

Когда индейцы Америки впервые увидели лошадей, которых при­везли с собой европейцы, говорят, они считали этих животных неки­ми особыми свиньями. Разум всегда старается найти некую извест­ную ему модель, чтобы воспринять что-то новое без ломки старых постулатов. Так и произошло с энтеогенами, когда на них обратила внимание западная наука. История эта—во многом, увы, история искусственного наложения Психеделических феноменов на скелеты предсуществующих теорий, и последующих реакций отторжения, потому что никак они друг к дружке не лепились.

Те психиатры, для которых базовая модель психики идеологи­чески проста, быстро сочинили теории и целый словарь о том, что ЛСД и прочие энтеогены — «психотомиметики» (psychotomimetics), то есть коротко разыгрывают состояние психоза (который чаще всего описывали как форму шизофрении). Эта теория оказалась звер­ской в своем влиянии на многие исследования. Работала эта теория плохо, но имела она культуральную силу, а это, конечно, важнее, особенно в таких неточных областях. Многие годы многие исследо­ватели описывали свои наблюдения и выводы извиняющимся тоном, что, дескать, все-таки это на шизофрению или на делириум не по­хоже. «Во всяком случае, для самых непсихотичных субъектов», как сказано в одной такой статье[48]. Но Авторитеты говорили: похоже-похоже, надо только присмотреться. Если учесть, что их экспери­менты часто заключались в том, что вещества давались людям без их ведома и в такой замечательной обстановке, как больничные па­латы, то у них, надо полагать, было немало подтверждений и «мате­риала для дальнейших исследований». Все-таки теория не работала (ни в исследовании механизмов шизофрении, ни в практической терапии). Но и не умирала, и термины «психотомиметики», «психодислептики», «модельный психоз», «экспериментальный психоз» и т. п. часто встречаются и сейчас; да, собственно, и слово «галлюци­ногены» идет оттуда же.

Психоанализ, который царил в психиатрии в середине века, по­нял энтеогены по-своему. Естественно, что их благотворные эффек­ты объяснялись «переживанием травматических эпизодов детства, часто с необычайной ясностью»[49]. Это мнение сформировалось сразу же в начале 50-х и дальше превалировало настолько, что, как писал Унгер в 60-х, «начиная с тех ранних отчетов, практически во всех без исключений сессиях, когда психоаналитически ориентированные терапевты давали пациентам ЛСД, те переживали сцены из детства. Интересно, что этот феномен практически никогда не отмечался в остальной экспериментальной литературе!»[50]

Угадайте, что описывали в своих трипах пациенты юнгианских терапевтов? Будьте уверены, «трансцендентальные переживания», насыщенные «архетипическими образами».

Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: «а! Хорошо пошла, кур­ва!», а умный-умный выпьет и говорит: «транс-цен-ден-тально!» и таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит: «заку-уска у нас сегодня — блеск! Закуска типа «я вас умоляю»!»,

а умный-умный жует и говорит: «да-а-а... Транс-цен-ден-тально!...[51]

7. Я, кажется, немножко залез в следующую главу. В этой, в принципе, осталось рассказать о дости­жениях экспериментальной психологии; но рассказывать, на мой взгляд, практически нечего. Вот знаменитый Good Friday экспери­мент, проведенный Walter Pahnke в 1964 году, когда псилоцибин дали «семинаристам», студентам теологии, перед мессой в церкви в том же Гарварде. Он был «double blind», этот эксперимент, то есть поло­вине из них дали другое вещество, безобидное, и даже эксперимен­таторы не знали, кому какое вещество дается. Устройство экспери­мента было очень наукообразно, но совершенно глупо (рассказывал потом Рам Дасс): через полчаса все было очевидно, когда одни сидели и прилежно выполняли набор привычных действий, а другие вос­клицали: «Я вижу Бога!» У девяти из десяти этих юных священников были очевидно мистические и религиозные переживания. Не хотел бы я однажды оказаться перед той горой бумаги, куда Господь сва­лил бы все книги, статьи, критики и рассуждения, «настоящие» ли эти (и подобные) мистические переживания. В средней американ­ской библиотеке вы найдете примерно в два раза больше книг по теме «Hallucinogens and religious experience» («Галлюциногены и ре­лигиозный опыт»), чем о «Hallucinogenic drugs» («Галлюциногенные вещества»). К науке, которую я в данный момент представляю, это имеет мало отношения.

Вот изучение «увеличения креативности»—многие приложились к этому, и Гроф, и Роберт Мастере... Увеличивает ли трип креатив­ность? Да, он увеличивает креативность. Почему? А черт его знает. Единственная работа, которая мне кажется достаточно «объектив­ной» на эту тему, это изучение «непрямых семантических ассоциаций»[52]. Идея заключается в том, что человеку даются последовательности букв, которые он должен максимально быстро определить как сло­во или бессмыслицу. Время замеряется. «Прямая семантическая ассо­циация» — это то, что человек быстрее узнает слово «черный», если перед этим он прочитал слово «белый». Этот эффект «прайминга» для «нормальных» людей работает только с очень близко связанны­ми словами. Шизофреники же, например, часто способны «связывать» такие слова, как «лимон» и «сладкий», — это и есть непрямая ассоци­ация. Под псилоцибином наблюдается тот же эффект: семантиче­ское поле расширяется, и непрямые ассоциации (типа «лимон» — «сладкий») прекрасно работают. Правда, в целом время реакции за­медляется.

Или вот R.Fisher красиво демонстрировал действия энтеогенов на эффекты «trimming» (по-нашему, «обрезания»). Если у написанных слов срезать, например, верхнюю половину, то узнать, что там напи­сано, не так-то легко. Так вот, «трипующий» узнает, что написано таким образом, гораз­до легче и быстрее.

8. Всякий, кто возьмется за научное изучение Психеделического опыта, должен иметь в виду, что трип изменяет психические способности и процессы не абы как, а очень специфически, в рамках собственной структуры и смысла. Почти все, делавшие какие-нибудь «замеры» (меня включая) сознания трипующего человека, натыкались на то, что ему крайне неинтересно де­лать бессмысленные вещи типа запоминания слов, угадывания гео­метрических фигур и т. д. и т. п. Примечательно, что еще Гордон Вассон стал цепляться к своей дочери Маше, когда она впервые ела грибы: «Когда родилась королева Елизавета?» да «В каком году была битва...?» — и она на пару вопросов ответила, а потом послала его, дескать, исчезни, папочка, со своими глупостями. Никакое хорошее отношение к «экспериментатору» не помогает. Я сам был в роли по­допытного и помню отлично, как хохотал, пока мне зачитывались «случайные» слова, которые я «должен был» запомнить. Это было абсолютно бессмысленно, а мне в это время было чем заняться. Вдоль определенных линий та же память, безусловно, грандиозно выраста­ет; но это не любые линии, а то, что важно в данном трипе. То же касается опытов с восприятием времени, с экстрасенсорными спо­собностями, гипнозом и так далее. Исследование должно следовать за процессом, а не пытаться навязать собственные рамки.