ПСИХОТЕРАПИЯ И ЭНТЕОГЕНЫ

Голоса и галлюцинации есть у каж­дого человека, только шизофреник проецирует их наружу, а нормальный человек считает своим мышлением.

1. Применение энтеогенов в психо­терапии—абсолютно естественная идея, получившая развитие прак­тически одновременно с распространением ЛСД[53] и чуть позже пси­лоцибина. Если то, что называется психотерапией, назвать «опытом, трансформирующим человека к психической гармонии и духовному росту», то, скажите, разве это не определение — одновременно — хорошего грибного трипа?

История «Психеделической психотерапии» имеет бурное начало, мегаломанические планы, примерно десятилетие развития в несколь­ко сторон сразу, сменившееся торможением и застоем. Легальное запрещение в могилу ее не свело, но поставило столько палок в ко­леса, что все так и застыло примерно на уровне 1965 года. Респекта­бельная мама—психотерапия легальная—как-то сильно переживать не стала, вероятно, решив, что и так детей немеряно.

Как и в истории научных изысканий, в истории «Психеделической психотерапии» ясно видно (мне, во всяком случае), как нечто очень очевидное и ясное (грибной опыт) становится необычайно сложным, когда его пытаются понять не само по себе, а в свете каких-то сторонних теорий. «Осознавание первого рода» так же направлено на запутывание, как и на понимание, об этом стоит помнить; это верно для одного человека и тысячекратно верно для сложной иерархи­ческой системы типа современной научной или терапевтической организации.

2. Убейте меня, но разрешите рас­сказать сказку! Начало ее вы, скорее всего, прекрасно знаете: это ис­тория о том, как четыре человека в темной комнате ощупывают сло­на. Тот, кто держит слона за хобот, считает, что слон — это нечто змееобразное и извилистое; держащий за уши утверждает, что стон — широкий, плоский и горячий; тот, кто ощупывает слоновью ножку, убеждает всех, что слон — неподвижен, неохватен и шер­шав; наконец, в хвостовой части уверены, что слон — это тонкая ве­ревка, которая плохо пахнет. Хорошо. Это известная часть истории. Менее известно, что в какой-то момент появляются несколько док­торов нескольких наук, новомодный Художник и Сенатор. Все они, имея доступ ко всем четырем описаниям, понимают, что дело нечис­то, что слон не так-то прост и его только ощупью не возьмешь. Пос­ле много или малооплачиваемой работы первые четверо приходят к следующим выводам:

Ø Слон - это совокупность сенсорных ощущений, объединен­ных одномоментностью, но разделенных пространственно.

Ø Слон имеет волновую природу, локально воспринимаемую как материальный объект.

Ø Слон - это галлюцинаторный фактор латентно-психотиче­ских переживаний.

Ø Слон - это лингвистический символ коррелятивного совме­щения феноменологических описаний реальности.

Ø 5. Слон - это иллюзия преимущественно кинестетической мо­дальности.

Художник изображает слона, экспрессивно совмещая на одном полотне все, что описано очевидцами, и добавив чуть-чуть личного отношения к миру.

Сенатор назначает особую комиссию для дальнейшего выясне­ния, пока же предлагает законопроект, ограничивающий доступ к слону лиц неуполномоченных.

Между тем в комнате незаметно появляется человек неопреде­ленной социальной принадлежности. Он ощупывает слона за хобот, за уши, за ноги, за бока, за хвост, за половой член, осматривает его при свете иногда открывающихся дверей, делает его зарисовку, по­том кладет перед слоном кусок хлеба и исчезает.

3. В свете этой сказки, я надеюсь, будет понятнее, как в истории применения психеделиков в психоте­рапии за короткое время появилось большое количество зачеркну­тых записей типа:

Ø Эйфорические эффекты ЛСД пытались использовать для ле­чения депрессии: ежедневные малые дозы. Увы, состояние скорее углублялось, чем однозначно улучшалось; немало психиатров попро­бовали это, а затем оставили.

Ø Мощные, шоковые эффекты психеделиков живо напомнили психиатрам электроконвульсивный, инсулиновый и прочие виды шоков. ЛСД прогулялось по фантазиям и теориям психиатров как кандидат на шоковый агент. Даже использовалось вместе с шоком (электроконвульсивная терапия на фоне действия ЛСД при шизоф­ренических эпизодах). Мне, честно говоря, жутковато думать о та­ких трипах. Повторяемых, предсказуемых результатов эти опыты не давали.

Ø Традиционная групповая терапия, «усиленная» ЛСД, всем по чуть-чуть (кроме ведущих). Нет, либо дозы уж слишком маленькие, либо групповая динамика размагничивается, ибо каждый пережива­ет свое.

Ø Фрейдисты, пытавшиеся использовать энтеогены для интенси­фикации процесса анализа и абреакции (переживание эмоциональ­но значимых эпизодов из прошлого), действительно обнаружили много ценного. Для тех из них, однако, кто был неортодоксальнее, было тяжко иметь дело не столько с сексуальными переживаниями, сколько с духовными. «Трансцендентальные» переживания в класси­ческом анализе не приветствуются: они интерпретируются либо как избегание важного психодинамического материала, либо как шизоф­ренические вывихи. Если человек соответственно подготовлен, то Психеделический опыт часто вступает в явные конфликты с «мыш­лением» и «анализом».

Ø Исходя из теорий о сходстве трипа и делириума, ЛСД попро­бовали для лечения алкоголизма — поскольку многие алкоголики бросали пить после ужасов delirium tremens. Парадоксальным обра­зом оно действительно работало, и у исследователей хватило ума забыть о своих теориях и создать форму «короткой» терапии, осно­ванной на одном сеансе «чрезмерной дозы» ЛСД.

4. Ну и ладушки. Все-таки мно­жество путей применения энтеогенов в психотерапии было, есте­ственно, плодотворным. По большому счету можно выделить два основных способа того, как использовались эти вещества в психоте­рапии[54]:

— использование как помощника в долговременной терапии для преодоления сопротивлений, блоков, периодов «застоя», убыстрения, оживления и т. д.;

— трип как центральный момент психотерапии, остальные про­цессы имеют характер подготовительный (до), вспомогательный (во время) и интегрирующий (после).

В рамках первого подхода было сделано немало попыток исполь­зовать небольшие дозы, но в целом это мало себя оправдало (глуби­на и интенсивность меньше порядком, а время и риск — почти что нет). Тем не менее малые и средние дозы — в основном ЛСД — по­могли терапии немалого числа людей. Занимались такой практикой преимущественно психоаналитики, подходившие к материалу таких сессий, в общем-то, так же, как к «обычным» снам, то есть с последу­ющей проработкой в анализе. Кстати, многие из них отмечали, что процесс трансфера (переноса) так же обостряется при приеме энтео­генов, как «фантазия», и становится гораздо более очевидным для анализа и проработки.

В рамках второго подхода было развито несколько последова­тельных и наверняка работавших стилей. По краткости и нестабиль­ности практической работы трудно все же назвать эти подходы «шко­лами». Яркие личности, создававшие эти процессы, в основном остались индивидуумами с четко различимыми стилями, и мало кто из них имел учеников, которые бы их работу копировали и развива­ли. И понятно, Запрещение наложило на многое свою черную лапу. Кратко я постараюсь обрисовать основные формы психотерапии, ставившей в центр использование энтеогенов.

5. Термин «психолитическая тера­пия» (psycholytic therapy) сочинил один из пионеров, Рональд Санди-сон, британец, последователь Юнга. В него было заложено освобож­дение, рассасывание, разрушение конфликтов и напряжений в мозгу (греческое «лизис» — растворение, разрушение). По мне, так очень двусмысленный термин — «душа» и «разрушение». Эта терапия разви­валась в Европе, с десяток имен можно поставить в число ее «апосто­лов». Сессий делалось несколько, с промежутком в пару недель и со встречами между ними. Дозы постепенно увеличивались. Сессии проводили в затемненных, уютных комнатах. Терапевт присутствовал обычно только на самой ответственной стадии трипа, часто оставляя пациента потом в одиночестве. Контакт между ними стано­вился ближе, чем в обычной психодинамической терапии, хотя ос­тальные процедуры и техники оставались «обычными». Некоторые из «психолитических» терапевтов «продержались» сквозь «темные годы» (после запретов в 1964—1966 и до смерти и даже до нынешней относительной «оттепели») — например, Jan Bastiaans, работавший в Германии и Голландии в основном с людьми, пережившими конц­лагеря.

6. «Анаклитическая» (anaclitic) тера­пия оставила мало практических следов, но, по-моему, заслуживает отдельного внимания. Греческое слово в основе означает что-то вро­де «облокачиваться», «прислоняться». Ее разработали и практикова­ли два лондонских терапевта, Joyce Martin и Pauline McCririck (обе — женщины) . Для них одним из главным эффектов трипа была ре­грессия (возврат в детство), главной потребностью пациентов — недолюбленность, а главным вмешательством — «материнская бли­зость», телесный контакт, принятие и любовь. Давайте рассмотрим подробнее. Почти все их теоретические предпосылки были вполне классическими для психоанализа и для тех, кто практиковал психолитическую терапию. Главным отличием было то, что они выбрали активное вмешательство в процесс трипа, во всяком случае, в отно­шении удовлетворения «первичных» нужд пациента в близости, за­щите, принятии, близком физическом контакте. Они брали на себя «материнскую» роль не только символически, но совершенно напря­мую (правда, только во время трипа, и даже в основном в его «силь­ную» фазу). Они качали пациентов на руках и на коленях, гладили, кормили теплым молоком из бутылочки. У них была особая «техника слияния», когда они ложились рядом с пациентом в полном телесном контакте (о, не волнуйтесь, через одеяло) и нянчили его, как мать маленького ребенка.

Отчеты пациентов об этих сессиях, конечно, прекрасны: «полное слияние», «тотальная любовь», «молоко прямо из Млечного Пути». Я думаю! Лечебные результаты были также очень хороши. Мартин и МакКририк объясняли в своих статьях, что проблемы трансфера после таких сессий со «слиянием» уходят, а не нарастают. Они сравнивали это с развитием ребенка в любящей семье, где он получает достаточ­но ласки и близости и обычно обладает довольно легкой возможно­стью эту семью в нужный момент покинуть. Не то у ребенка с «недо­данной» любовью — проблемы зависимости и созависимости, ревности, «льнущего» поведения и тому подобной дряни могут пре­следовать его годы и всю жизнь. Удовлетворение таких «анаклитических» нужд в состоянии глубокой регрессии в трипе (на прегенитальном уровне) ведет к освобождению «пойманной» в эти конфликты энергии, которая часто может потом обратиться на ре­альные объекты любви в дальнейшей «прочищенной» жизни.

Вокруг, понятно, был шум и вой «собратьев» по профессии. Было и много восхищения. А вот распространения практики — не было.

7. Психеделическая терапия (psy­chedelic therapy) — американское детище. Многие европейские спе­циалисты ее даже за терапию не признавали. В сердцевине ее идео­логии—мне так кажется — стоит вот это выражение: getting high[55], и никуда от этого не деться. Станислав Гроф, один из «апологетов» Психеделической терапии, так очерчивает ее: «Главной целью Психе­делической терапии является создание оптимальных условий для субъекта, в которых тот может испытать смерть эго и последующее поднятие в так называемое пиковое переживание [замечаете выбор слов? вверх, вверх!]. Это экстатическое состояние, характеризуемое исчезновением границ между субъектом и объективным миром, с исходящим чувством единения с другими людьми, природой, целой Вселенной и Богом»[56]. Терапия выстраивается вокруг одного (реже двух или максимум трех) принятия «чрезмерной» дозы (300—1500 мик­рограмм ЛСД). Первые встречи — это именно подготовка (их даже называют не «сессии», а «интервью»), хотя в нее входит и обсуждение личной истории человека, и разговор о самых насущных его пробле­мах. Последнее перед сессией интервью посвящается уже исключи­тельно техническим вопросам подготовки, действию вещества, воз­можным реакциям, лучшим стратегиям прохождения трипа и т. д.

Большое внимание уделяется месту, где проходит трип, — это обычно прекрасно сделанные комнаты, украшенные цветами, скульп­турами, картинами, «объектами природы»; нередко природа присут­ствует сама совсем близко (океан, горы, озеро). Фрукты, орехи, аро­матические масла и все, что вкусно горит... Конечно, музыка, и ее выбору посвящается особое внимание. Рисунки и скульптуры часто имеют «архетипическое» и религиозное значение — Будды, египет­ские боги, африканские идолы...

Принимающий ЛСД или псилоцибин оптимально лежит с закры­тыми глазами (это может усиливаться специальной маской), по воз­можности не действует и не вступает в разговоры. Психодинамиче­ские процессы также по возможности обходятся стороной, если в них не наступает срочной нужды. Другими словами, терапевт делает максимум для того, чтобы опыт был настолько «чистым» и «естест­венным», насколько можно.

Такая терапия более всего эффективна в лечении алкоголизма, наркомании, депрессии, а также при работе с умирающими. Невро­тики, как правило, требуют более систематической проработки по­мимо трипа.

8. Можно отдельно рассказать о «психосинтезе», как его разработал мексиканский терапевт Сальва­дор Рокет (Salvador Roquet) (не путать с психосинтезом Ассаджиоли, а вообще, конечно, напридумывали мы словечек...). Рокет давал па­циентам энтеогены очень широкого спектра — ЛСД, кетамин плюс почти все, что традиционно использовалось индейцами Мексики, включая грибы, ололиуки («семена девы Марии», Ryvea или Ipomoea, вьюнок) и Datura (дурман). Для сессий пациенты собирались в груп­пы, максимально гетерогенные (разнообразные) по всем параметрам (возрасту, опыту с энтеогенами, симптоматике и т. д.). Сессии прово­дились ночью. Важной их частью служили слайды, которые демон­стрировались на всю стену. На этих слайдах изображались сцены, максимально возбуждающие самые разные эмоции. Вперемешку по­казывались слайды родов, секса, насилия, счастливого детства, смер­ти, прекрасные виды природы, торжественные храмы и т.д.[57] Так проходили шесть часов. Потом следовала фаза «рефлексии» до рас­света. Потом—час отдыха для всех (пациентов и персонала) и интегративная долгая сессия, на которой обсуждалось, что, собственно, происходило и что бы это значило. В курсе терапии таких сессий бы­ло от десяти до двадцати. Пациентами были в основном «амбулатор­ные невротики».

Одно описание, данное человеком, проходившим курс лечения у Рокета, очень выразительно называется «Плохие трипы могут быть лучшими трипами». То, что там описывается, внешне выглядит до­вольно страшно: этакий локальный ад на десяток душ, снабженный бесстрастными прислужниками. В сущности, не нужно много опыта, чтобы представить себе, насколько этот setting отличается от приятственностей Психеделической терапии. Тем не менее, так же очевид­но, что для очень многих пациентов метод работал, вызывая актива­цию хронически подавляемых конфликтов, интеграцию, закалку, прочищение и т. д. Метод Рокета был достаточно популярен в том смысле, что у него было немало последователей во многих странах мира.

История доктора Рокета имеет грустное продолжение: в начале истерии Drug War (войны с «наркотиками») к нему в институт во вре­мя сессии явились вооруженные полицейские и арестовали всех. Причем если пациенты были выпущены, то сам Рокет провел в тюрь­ме полгода. На его защиту поднялись многие мексиканцы и ино­странные медики, и он в конце концов был освобожден, но ни о ка­кой работе речи уже быть не могло. Скоро он уехал из Мексики; умер он, кажется, в Канаде.

9. Можно пролистнуть такие инте­ресные работы, как сочетание с энтеогенами гипноза (я это и делаю), но нельзя не упомянуть работу с умирающими. Это та область, где закомплексованность «западного» отношения к телу, сознанию и смер­ти вылезает наружу самым очевидным и болезненным образом, и эф­фекты энтеогенов потому наиболее благотворны.

Почти все, что я знаю по этой теме, взято из книги Станислава Грофа и Джоан Хэлифакс «Человек перед лицом смерти», она пере­ведена на русский и доступна в Интернете (на high.ru), так что я не буду много переписывать сюда. Первые работы, когда ЛСД давали умирающим больным, делались вовсе не ради просветления, а для снятия болей. ЛСД действительно часто дает болеутоляющий эф­фект больным, на которых более не действуют обычные препараты. Сам Гроф работал с этим много, и в Чехословакии в начале 60-х, и в США потом. Но гораздо ценнее, на мой взгляд, те эффекты, которые дают людям, близким к смерти, понимание своей судьбы и примирение с ней, знание о вечности души или сознания, которое часто дает­ся им в трипах. Примеры, которые подробно описывают Гроф и Хэлифакс, берут за душу. И душа говорит мне:

«Я хочу осознавать все, что происходит со мной, всю, всю жизнь. До самой точки. Когда тело будет слабеть к старости — я буду наблю­дать это без страха. Если ум износится и будет ходить по одним и тем же замкнутым дорожкам—я буду наблюдать это со спокойстви­ем. Я знаю секреты всех этих превращений. У меня есть лекарства для каждою этапа. И когда придет смерть, я надеюсь, ты у же будешь дос­таточно мудрым, чтобы слушать меня и встретить ее достойно. И если тебе нужно будет съесть грибов, чтобы подсобраться с сила­ми для этого, — да жри что хочешь. Это простая, обычная смерть. Улыбнись ей и стань на голову»[58]

Олдос Хаксли, писавший, что «последние часы должны делать человека более сознательным, а не менее сознательным; более чело­вечным, а не менее человечным», принял ЛСД перед собственной смертью от рака.

10. Когда я описывал эффекты гри­бов в этой книге, я был очень осторожен. Я имею в виду, что есть гораздо более значимые вещи, которые происходят не всегда, но часто. Многие из них, по-моему, составляют саму сущность психоте­рапии, и в этом смысле я согласен с моделью Психеделической тера­пии, которая старается в трип «не вмешиваться». Представление о вечности, которое получает очень часто «психонавт», на мой взгляд, так терапевтично, что дальше некуда; понимание «сущности», отлич­ной и почти не зависящей от смертного тела; видение Вселенной как целостной осмысленной структуры; близость к Богу; осознавание или хотя бы представление об объективном существовании бес­сознательных слоев психики; сама ясность мышления—все это, повто­ряю, на мой взгляд, составляет саму сущность психотерапевтического процесса, и постижение и переживание этого «под грибами» или с другим энтеогеном тем более ценно, что все это не навязывается другим человеком, а воспринимается непосредственно, из «самого себя» или «высших» инстанций. Есть и другие феномены, специфич­ные для многих процессов психотерапии, — например, проникнове­ние в сущность ролевого поведения. Я позволю себе привести от­рывок из книги Рам Дасса «Это только танец», иллюстрирующий опять-таки саму сущность нескольких форм психотерапии. В этом эпизоде к тому же принимают участие два человека, которыми я вос­хищаюсь; оба психотерапевты, оба, очень тесно связанные с Психе­делическим движением в самом его буме и сердцевине; и оба, по­шедшие значительно дальше и того и другого.

Я был в Англии и встречался с психиатром Рони Лэйнгом. Мы с Рони однажды решили вместе принять ЛСД.

Он спросил-. Сколько мы примем?

Я ответил: Почему бы нам не принять по 300 микрограммов.

Он: Это многовато для меня. Но раз ты рядом, я думаю, все будет нормально.

Сказав так, он как бы отвел мне роль его протектора, проводника, что меня смутило. Ну ладно. Я не знаю этого парня, и если это то самое путешествие, которое я предполагал совершить, пусть я буду Джоном-Ответственностью. Поехали. В таких ситуациях я всегда старался создать по возможности приятную обстановку. Поэтому я поставил диски Майлза Дэвиса, мы разлеглись поудобнее и приняли ЛСД. Первое, что после этою сделал Рони, — он разделся до трусов и встал на голову. Это никак не входило в мою модель того, что должен делать человек после приема психеделиков. Тогда я еще ничего не знал о йоге, и такое поведение казалось мне абсурдом. Это было лет семь тому назад. Поэтому я наблюдал за ним с некоторым недоверием Потом он подошел ко мне и посмотрел мне в глаза. Он выглядел безза­щитным ребенком, в полном соответствии с выбранной мною моде­лью защитника, проводника. Да, он выглядел абсолютно беззащитным ребенком. Он вызвал во мне настоящий материнский импульс. Мне ужасно захотелось защитить его, сказать ему:

— Рани, все в порядке, я с тобой.

Но я ничего не сказал ему, все происходило молча. Вдруг выражение ею лица слегка изменилось—будто какая-то мысль мелькнула, оста­вив след на лице, теперь он выглядел, как мать, как отец, который может защитить, и теперь во мне возник мальчик, ребенок—семена, которые дремали во мне невскрытыми, проклюнулись. Мне хотелось сказать:

— О Рони, ты заботишься обо мне... Рони, я сейчас все сделаю.

Вдруг его лицо снова изменилось: теперь он был студентом и зада­вал мне вопросы. И все это происходило молча. Жесты, мимика—это были мыслеформы...

Итак, в найдем эксперименте с Рони на протяжении шести часов мы прошли с ним около восьмидесяти различных социальных ролей. Мы входили с ним в симбиоз: как терапевт и пациент, постоянно ме­няясь ролями. Мы были палачом и жертвой, жертвой и палачом. Не­которые из ролей пугали нас. Это временами действительно страш­но. Однако каждый раз нужно сказать себе: «Хорошо, это такая роль». Затем выйти из нее, сделав кувырок. В результате этого опыта я по­нял, что мы с Рони установили контакт в том пространстве, кото­рое находилось позади всех этих ролей. Mil были «не этих людей, кото­рые вели игру между собой.

11. Грибы учат. Это очень частое описание грибных переживаний. К некоторым счастливчикам в три­пе напрямую приходят учителя. Но даже когда никто не приходит, выстраивается урок. Выводы, извлекаемые из этого урока, скорее всего, произведут на человека огромное впечатление и останутся с ним надолго.

Вот пример[59]:

18 сентября 1981 года, вместо концерта Саймона и Гарфункеля в Центральном Парке, я поехал на своей машине в Вермонт и принял экстраочищенное ЛСД. Потом я пошел на прогулку в лес. Через какое-то время я стал смотреть на группу берез и увидел, что они были населены древесными духами. Я не знаю, как назвать их по-другому. В одно мгновение я понял точность шаманского описания мира — веру в существование духов, но моей первой реакцией был страх. Они выглядели, как те огромные камни с острова Пасхи—продолговатые, антропоморфные существа с удлиненными глазами и длинными ли­цами, — появляясь из деревьев и пропадая в них опять. Я видел похо­жие образы среди цикладских идолов древнею Крита. Эти существа, казалось, состояли из эфирных тел деревьев.

Я отвернулся, чувствуя пристыженностъ и испуг. Я чувствовал, как будто я влез куда-то без спроса. Затем я посмотрел на них опять, и деревья стали принимать устрашающие позы. Они были ужасны. Я опять увел свой взгляд в сторону, еще более встревоженный. Я ска­зал себе: «Будь спокоен. Зачем этим духам деревьев пугать меня?» — я ломал себе голову. Я решил подойти к этой загадке с открытым серд­цем. Я знаю, что я зашел в их измерение без приглашения, но я не имею в виду никакою вреда, и что бы я не вынес из этого путешествия, я использую это для блага всех.

Я опять посмотрел на них, и они посмотрели на меня. Они также выглядели озадаченными, будто бы потирая подбородки в размышле­нии над какой-то особой загадкой. Я опять отвернулся и подумал: «Это по-настоящему странно. В начале они попытались меня запугать, а теперь они выглядят такими же запутавшимися, как я. Это черт знает что». Я опять поднял глаза на деревья, и в этот момент они начали понемножку пританцовывать, качаясь туда-сюда и смеясь: «Хо, хо, хо!» В этот момент меня осенило, что я должен был понять в этой встрече. Мир отвечает так, как ты к нему обращаешься: Разум и мир — одно и то же. Эта истина, которую трудно уловить в грубом измерении реальности, была очень легкой для понимания в том чис­том психическом пространстве, в котором я находился. Как только я осознал это, я посмотрел на них опять, и они исчезли.

12. Я думаю, что пора прервать опи­сания трипов. Это очень своеобразный жанр, по степени надоедли­вости я бы поставил его между любовными романами и псалмами. Признаюсь, у меня есть еще десяток, которые в меня «запали», — да что делать? Научно-популярный жанр, способный конкурировать с «Детятам о зверятах», призывает меня подвести итог.

Статистический итог официальной психотерапии с использова­нием энтеогенов в 1953—1965 годах таков[60]: 28 авторов описали 42 ис­следовательских проекта; среди описанных 1600 случаев терапии 70% пациентов достигли в результате «хорошего и долгосрочного улучшения». Естественно, что цифры и результаты терапии, сделан­ной с тех пор и сейчас, недоступны, потому что значительная часть этой терапии проходит «втайне», без контроля и публикаций. Офи­циально работающие проекты лечения с помощью энтеогенов на се­годняшний день активны, насколько мне известно, только в Швей­царии и Испании, и совсем понемножку — еще окрест.

Практический итог для меня однозначен: психотерапии с энтео­генами—быть. Вне зависимости оттого, насколько соблаговолит или осмелится «развитая» на сегодня психотерапия обратить в эту сторо­ну свое внимание. Конечно, хочется, чтобы они развивались вместе. (Написал «они» — и задумался: кто они? Психотерапия и энтеогены? Или терапевты и пациенты, которые на сегодня по традиции прини­мают эти вещества друг от друга отдельно?)

В такой психотерапии, по моим ощущениям, должны быть осо­бенно «сильно» сделаны несколько моментов. Подготовка терапевта — он должен быть опытным в «Психеделическом» опыте и про­странстве; он должен быть силен духом; он должен быть готов к очень близкому контакту и к очень странным ситуациям. Подготовка людей к трипу — на мой взгляд, лучше делать это не разговорами, а направленными «слабыми» формами изменения сознания, вроде ди­намических медитаций и холотропного дыхания. Подготовка самого трипа — здесь надо максимально убрать «паранойю», потому что на сегодня в большинстве стран такая деятельность нелегальна и легко может вызывать фантазии о преследованиях. Одна из возможно­стей —использовать вещества и растения незапрещенные, например, растение тех же мацатеков Salvia divinorum (один из видов шалфея), которое они используют для церемоний в сухие сезоны, когда не ра­стут грибы; аналоги айяхуаски из хармаля и канареечника (Phalaris, обыкновенная злаковая трава, содержащая ДМТ) и так далее. Не нам, советским людям, не понимать, что можно, когда нельзя. Об этом я еще расскажу в следующей главе. Обязательно нужен хорошо «сби­тый» ритуал, построенный как угодно — в соответствии с индивиду­альными вкусами, но — построенный и выдерживаемый. Нужна хо­рошая смесь свободы и рамок.

А вообще-то, чем-то я не тем сейчас занимаюсь. Павел писал по­слания всяким Коринфянам, но не своим же братьям апостолам. Я из­виняюсь.