Феодализм: «модель» и историческая реальность

Феодальная формация характеризуется противоречием между крупной собственностью на землю и мелким производством крестьян, внеэкономическим принуждением, необходимость которого проистекает из этого основного противоречия, — поскольку крестьянин ведет самостоятельное хозяйство, то присвоение его прибавочного продукта возможно лишь путем применения насилия в той или иной форме. С этой системой производственных отношений сопряжены такие черты феодализма, как условный характер феодальной земельной собственности и иерархическая ее структура, а равно и иерархия господствующего класса. Такое понимание феодализма дает прочную научную основу для изучения конкретных вопросов истории средневековья.

Но когда мы переходим от самых общих абстракций и определений к применению их к конкретному исследовательскому материалу, то приходится признать, что нынешний этап изучения феодального строя в Европе характеризуется известной двойственностью, даже противоречивостью. Накоплен огромный новый материал; в круг исследования вовлечены многие явления, которые не были отмечены и оценены исторической нау кой XIX и начала XX в.; ряд вопросов, казавшихся прежде бесспорно и окончательно решенными, пересмотрены и углублены. Современное зна ние о феодализме охватывает не только историю Франции, Англии. Гер мании, но и историю многих других стран, развитие которых ранее не при нималось во внимание или было недостаточно изучено: Италии, Испании, стран Скандинавии, Византии, Руси, западных и южных славян. Вместе с тем в историческом прошлом «классических» стран средневековья заново изучены такие периоды, которые оставались относительно «темными», например ранние этапы истории Италии, англосаксонский период в исто рии Англии. В результате эти страны Запада перестали фигурировать в научной литературе как нечто однозначное и монолитное. Выяснилось, что в каждой из них существовали области, характеризующиеся значительным своеобразием социально-экономического уклада, различными историче скими судьбами: таковы, например, во Франции — Бретань, Южная Франция, Нормандия, Лотарингия, в Англии — Денло. северные графст-

ва, Кент. Собственно говоря, многоликость социального строя на территории средневековой Европы не вырисовалась впервые перед современ ной наукой — о ней в той или иной мере было известно и прежде, — но, по жалуй, впервые это многообразие стало научной проблемой.

Вопрос осложняется нем, что хотя наука располагает сейчас несрав ненно большим, чем прежде, и хорошо изученным материалом по истории феодализма почти во всех странах Европы, понятийный научный аппарат, которым пользуются историки, остается по сути дела неизменным. Наши теоретические представления о феодализме по-прежнему опираются на обобщения, сложившиеся на предшествующей стадии развития историографии, и в основе их неизменно находится то изображение феодализма, которое вынесли историки преимущественно из изучения страны, считав шейся средоточием европейского феодализма, — Франции.

Когда мы говорим о прекарии, иммунитете, о монополии феодалов на землю, выразившейся в известном принципе «нет земли без сеньора», о рыцарстве как корпорации, о всеобщем господстве феодального права, о развитой иерархической лестнице вассалов и сеньоров, то по сути дела мы имеем в виду французский, а точнее говоря, северофранцузский феода лизм в XI — XIII вв., ибо, обращаясь к общественным отношениям в других странах Европы того же периода, приходится отмечать отсутствие, недоразвитость или специфичность названных институтов.

Правда, необходимо при этом отметить, что в русской историографии классическое понимание феодализма получило несколько иную окраску, обусловленную, в частности, необходимостью передать по-русски ряд по нятий западноевропейских. Так, эквивалентом западной noblesse , nobility стало дворянство, Grundherrschaft — вотчина, Gutsherrschaft — поместье, servage , villainage —крепостничество. Совершенно ясно, что эти понятия, возникшие в связи с развитием истории России, не являются точными и адекватными эквивалентами указанных западноевропейских институтов. Сколько бы мы ни оговаривали условность этих терминов в их применении к западноевропейской истории, они по давней традиции несут опре деленный отпечаток, наполнены специфически русским историческим содержанием и «освободить» их от него наука уже бессильна. Когда мы го ворим о «закрепощении» крестьян во Франкском государстве, то незави симо от того, что историк сознает существенные отличия этого процесса от закрепощения русского крестьянства в XV — XVIII вв., читатель воспри нимает преподносимый ему материал по-своему, и удалить из создаваемой им мысленно картины чуждые раннему средневековью моменты оказывается невозможным: слова неразрывно слились с определенным, исторически заданным смыслом. При этом еще возникает вопрос: а всегда ли и сам историк отчетливо сознает двусмысленность применяемой им терминоло гии и избегает ли он всех связанных с нею опасностей? 1

Итак, едва ли можно сомневаться в том, что характеристика феодализма, которой мы пользуемся, строится на его признаках, встречающихся по большей части в истории одной страны, с добавлением отдельных черт его, позаимствованных из истории других стран. Все эти критерии феодализма сведены в логическую схему, своего рода «модель» так называемого клас сического феодализма. При применении же этой характеристики ко всем

7 3ак. 3463 J 93

странам средневековья неизменно и совершенно естественно обнаружи вается несоответствие действительных социальных условий, существовав ших в других странах, тому общему представлению о феодализме, с кото рым историк подходит к их изучению. Есть, разумеется, нечто общее, на основании чего ученый говорит о феодализме, но он всякий раз сталкива ется и с чертами «аномалии», несоответствия «норме», общему определе нию. Отсюда часто встречающиеся высказывания о «нетипичности», «не доразвитости» , «незавершенности» феодализма в разных странах Европы.

Каков действительный смысл подобных утверждений? Нам кажется, что мнение о французском феодализме как классическом связано с логической ошибкой. Если общая картина феодализма действительно сложи лась на северофранцузском материале (строго говоря, на материале исто рии одного лишь Парижского бассейна), то такому определению феода лизма и может соответствовать полностью только одна часть Франции. Но и здесь возникают трудности, ибо господство крупного барщинного зем левладения, опиравшегося на серваж и функционировавшего в условиях преобладания натурального хозяйства, с развитой частной сеньориальной властью землевладельцев, ленной иерархией сеньоров и вассалов и при слабой власти короля, относится, собственно, лишь к ограниченному периоду в истории даже и самой Северной Франции. Но и на этой террито рии черты «незавершенности» феодальной системы переплетались с признаками ее трансформации даже и в X , и в XI , и в XII вв., не говоря уже о последующем периоде, характеризующемся рядом новых («неклассиче ских») явлений.

Таким образом, теоретическое представление о феодализме есть «мо дель», сконструированная, однако, не столько на основе обобщения ши рокого круга данных, сколько путем возведения в норму конкретного ма териала, полученного прежде всего из изучения истории одной области Франции за не слишком определенный и краткий отрезок средневековья. Ясно, что в результате подобной операции область Франции, расположен ная между Луарой и Рейном, становится «классической» страной феода лизма, а все другие страны, к которым прилагается созданная таким обра зом «модель», в той или иной степени до нее «не дотягивают» и оттесняют ся в разряд стран с феодализмом «неклассическим», «нетипическим» и т.п.

Роль общих понятий, абстракций и теоретических моделей в науке труд но переоценить. Без них невозможно никакое научное познание. Однако, нам думается, медиевистика не вполне избежала опасности смешения «мо дели» с реальностью при конструировании картины феодализма. Эта «мо дель» «работала», в течение длительного времени она имела положительное познавательное значение, поскольку при ее помощи удавалось охватить зна чительное количество фактов и установить универсальность феодализма в Европе. Но вместе с тем в процессе этих исследований вскрылось и нечто иное, а именно — глубокое своеобразие общественного строя каждой из стран. Мало того, наукой выявлены и повторяющиеся черты, которые встречаются, скажем, в Англии и в Швеции, в Норвегии и на Руси, но кото рых мы не найдем во Франции. На основе общепринятого определения фео дального строя эти черты своеобразия историки расценивают как признаки «недоразвитости», «незавершенности» феодальной системы в данной стра-

не в ней не досчитываются некоторых признаков, предусмотренных опре делением, повторяющиеся же, но не характерные для Северной Франции черты не получают должной оценки и оттесняются на задний план, ибо считаются «нетипичными» — ведь их нет в «классической» модели.

Вот конкретный пример несоответствия фактов теории. В процессе становления франкского феодализма прекарий и коммендация играли огромную, можно сказать, определяющую роль. Между тем ни в саксонский период истории Англии, ни в Скандинавии, ни на Руси, ни в Византии мы подобных институтов не найдем. Становление феодализма проте кало здесь иначе. Зато колоссальное значение в процессе феодализации во всех перечисленных странах имело явление, известное на Руси под назва нием «окняжения»: дани и приношения, угощения и кормления всякого рода, взимавшиеся еще племенными вождями со свободных соплеменников или с покоренных народов, со временем эволюционировали частично в государственную подать, частично — в феодальную ренту, а само населе ние, их платившее, превращалось в зависимых людей государя либо того магната, дружинника или церковного учреждения, которые присваивали право сбора этих угощений и платежей 2 . Этот процесс выразился в Англии в королевских пожалованиях бокленда, в скандинавских странах — в ин ституте вейцлы, в Древнерусском государстве — в системе полюдья и кня жеских погостов. В Византии, где историки этого развития были, разуме ется, иными, чем в других названных странах, в которых феодализм разви вался на основе трансформации родового строя, государственная рента-налог, взимаемая с париков, превращалась в феодальную ренту. Эти явления давно известны, но место их и значение в генезисе феодализма в соответствующих странах трудно было научно определить, так как «клас сической» картине генезиса феодализма они не отвечали. В результате воз никали серьезные трудности при понимании путей формирования зависи мого крестьянства в целом ряде стран Европы.

С отмеченным сейчас явлением тесно связано и другое: образование господствующего класса феодального общества, его структура и его отношение с центральной властью. Ибо при возникновении феодальной ренты из дофеодальных «кормлений» подчас не создавалось условий для интен сивного развития частной власти феодалов и глубокой социально-право вой деградации свободных крестьян, не порывались все нити, соединяв шие их с государством. Короче говоря, складывался иной тип феодализма по сравнению с феодализмом «классическим». Но в рамках господствующей в науке теоретической «модели» феодального строя этот иной тип не может получить полного признания. Он все еще воспринимается как нечто не характерное и не отвечающее полностью признакам феодализма, как некая аномалия, в лучшем случае — как побочный вариант, ответвление от «столбовой дороги» истории средневековья.

Таким образом, принятая теория феодализма не отражает ряда сущест веннейших черт социального строя, широко распространенных за пределами Франции. Конечно, теоретическая картина не может, да и не должна отражать всего богатства реального эмпирического мира, но в данном случае речь идет о том, что принятая теория феодализма исключает такие его черты, которые на значительной части территории Европы являлись ведущими и

конститутивными. Применение традиционной теории феодализма к неф ранцузскому материалу ведет к недооценке своеобразия социального строя в «неклассических» странах средневековой Европы. Историкам, руководст вующимся этой «моделью», приходится повсеместно выделять те признаки феодализма, которые ею предусмотрены; иные же его черты, не предполага емые «моделью» или даже противоречащие ей, именно поэтому отбрасыва ются как несущественные или не могут получить должной оценки: они ка жутся незакономерными и второстепенными явлениями.

Но теоретическая картина, «модель» вырабатываются в науке не таким образом, что определенный частный случай по известным причинам возводится в общую норму, с которой затем как с эталоном сопоставляются все другие варианты; «модель» конструируется как связная система при знаков, заимствуемых подчас из разных реальных образований, принадле жащих к одной группе и потому движущихся по общим законам; создан ный научной мыслью идеализированный объект функционирует согласно этим законам и воплощает черты, принадлежащие в той или иной степени всем разновидностям данной группы; будучи свободна от специфичных признаков, затемняющих действие общего принципа, «модель» служит средством раскрытия в частных явлениях наиболее существенного и закономерного. Если же за общую «модель» взят образец, представляющий по сути дела лишь частный случай, то такая «модель» перестает действовать и из средства познания превращается в препятствие для адекватного уясне ния существа общественных отношений, не соответствующих принятой теории. Не произошло ли именно так с «моделью» феодализма, которой пользуются историки?

Ныне историки все вновь и вновь убеждаются в том, что гетерогенность социальных форм в докапиталистические эпохи была исключительно велика, и подведение всех древних обществ под однозначное определение рабовладельческого строя либо отнесение всех обществ средневековья к феодальному типу встречается с непреодолимыми трудностями. Неотъем лемой чертой всех докапиталистических обществ, вышедших за пределы первобытной общины, является многоукладность социальных форм. Это явление не раз отмечалось исследователями, но, как правило, не получало должной оценки. Многоукладность, или разноукладность, наличие двух или более общественных форм в рамках одного общества, обычно прини мается за признак его переходного состояния. Следовательно, предполага ется, что на высшей стадии развития общественной формации явления многоукладное™ исчезают или, по крайней мере, теряют свое значение, отступают на задний план и могут не приниматься всерьез во внимание. Так ли это на самом деле? Не допускаем ли мы в данном случае такого упрощения действительной картины докапиталистических формаций, которое мешает нам правильно понять самую ее сущность?

Раннефеодальное общество было многоукладным, это общепризнано. Наряду с остатками рабовладения и колоната позднего Рима мы находим в Европе в первые столетия после его падения родоплеменной уклад варва ров, а также общинные отношения, которые, кстати сказать, по целому ряду причин нельзя рассматривать только как пережиточную форму об щинно-родового строя. Во-первых, потому, что соседская община средне-

вековья существенно отличается от первобытнородовой общины по самой своей основе (ибо она не опирается на коллективную собственность на землю), а во-вторых, потому, что марковый строй средневековой деревни в значительной мере складывается вообще не в процессе трансформации более ранних типов общины, а в результате совершенно иного развития — внутренней колонизации, превращения небольших поселений и хуторов в деревни, т.е. в результате роста производительных сил и увеличения чис ленности населения. Картина социальной многоукладности раннесред- невекового общества не будет полной, если мы не учтем немалой роли «патриархального» рабства у варваров. Между тем, в нашей литературе многоукладность раннефеодального общества нередко заслоняется изоб ражением интенсивного взаимодействия всех перечисленных форм обще ственной жизни, приводящего к торжеству феодализма. Не таков ли смысл тезиса о синтезе позднеримских порядков с социальными отношениями варваров? Этот синтез (обычно не исследуемый конкретно) изображается как сближение обоих укладов и их слияние, порождающее феодализм.

Такой синтез и в самом деле имел место в ряде стран Европы, но далеко не всюду он шел успешно или быстро 3 . Главное же состоит в том, что и к концу периода раннего средневековья в Европе социальная многоуклад ность изжита не была. Наряду с зависимым крестьянством и феодальными землевладельцами мы почти повсеместно находим более или менее значи тельные остатки слоя свободных мелких собственников либо даже широ кую их массу, составляющую основную часть населения страны. Соответ ственно и свободная община не исчезает повсеместно. Аллод нигде, даже во Франции, не вытеснен феодом окончательно и полностью. Очень долго сохраняется рабство в разных видах и модификациях: дворовые слуги и хо лопы, пленные и покупные рабы, вольноотпущенники ц кабальные люди не были лишь незначительной прослойкой сельского населения. Черты многоукладности в известной мере можно обнаружить и в недрах самого феодального уклада. Зависимое крестьянство феодальной эпохи никогда не составляло класса, единого по своему имущественному положению, социально-правовому статусу, по роли в политической и общественной жиз ни. Оно было разбито на многочисленные разряды, характеризующиеся разными формами зависимости, различными видами эксплуатации. Мно гие особенности положения разных социальных разрядов средневекового крестьянства генетически восходят к раннефеодальному и даже к еще более раннему времени.

В период «классического» средневековья социальная многоукладность феодального общества не только не исчезает и не сглаживается, она еще более усиливается и приобретает новые черты. Принципиально новым было возникновение и развитие мелкотоварного уклада, связанного с рос том городов и городского населения. Признавая наличие его элементов и в обществе раннего средневековья, все же придется отметить подчиненное значение торговли и денежного обращения для становления социальной структуры раннефеодального общества. На втором этапе истории феода лизма город начинает играть все более важную роль и во все большей сте пени влияет на социально-экономическую структуру в целом. Несомнен на связь городского средневекового общественного уклада с феодальными

производственными отношениями, но столь же несомненно и то, что го родской уклад средневековья не может быть полностью понят как феодальный. Средневековый город имел качественно иную, нежели феодализм, основу — и производственную, и общественную.

Со своей стороны город способствовал возникновению в недрах фео дального общества социальных форм, которые знаменовали новый этап в развитии самого феодализма, а затем стали перерастать его рамки. Это не обязательно означало зарождение капитализма, но под покровом феодальных юридических категорий начинали возникать отношения, по сути своей противоречившие феодальным, например, аренда, наемный труд в ремесле и сельском хозяйстве. В дальнейшем некоторые из этих явлений станут симптомами раннекапиталистического развития; пока же это, скорее, формы уклада, связанного и переплетающегося с феодальным, но не феодального по своей природе.

Вряд ли правомерно все формы социально-экономических отноше ний, встречающиеся в средние века, но не отвечающие нашим представле ниям о феодализме, обязательно заносить либо в рубрику «пережитки до феодального строя», либо в рубрику «зародыши капитализма». Наряду с такими несомненно переходными формами, характерными для предшест вующих или для последующих обществ, в средние века имели место и по стоянно сопутствовавшие феодализму общественные уклады. Но не толь ко в этом дело: и в тех укладах средневековья, которые можно считать пе режитками более ранней стадии общественного развития, следовало бы видеть не одно лишь их происхождение. Ибо, дав тому или иному социаль ному явлению средневековья определение пережиточного, мы ведь ров ным счетом ничего еще не объяснили. Самое существенное заключается в другом: каковы значение и место этих форм в рамках феодализма? Какую функцию они выполняют в системе средневекового общества? Совершен но ясно, что такие «пережиточные» формы, как свободное крестьянство или рабство, получали в феодальной социальной структуре новую окрас ку, меняли свой облик, включались в эту структуру и играли в ней опреде ленную роль. Но вместе с тем они накладывали на систему феодального строя свой отпечаток и существенно его модифицировали.

Итак, наша мысль состоит в том, что средневековое общество от начала до конца, на любой стадии характеризуется (подобно обществам древно сти) глубокой многоукладностью и пестротой социальных и хозяйствен ных форм и что эта перманентная его многоукладность — при постоянной смене укладов и их соотношения и взаимодействия на протяжении всего средневековья — является неотъемлемой и существенно важной его чер той. Более того, мы склонны полагать, что развитие феодального общества выражалось прежде всего в изменении соотношения различных укладов. Для разных феодальных обществ даже на ограниченной территории толь ко одной Европы было характерно различное сочетание социальных укла дов. Отсюда исключительная пестрота форм общественной жизни, с которой сталкивается историк, переходящий от изучения Германии или Франции к изучению Италии или Скандинавии и т.п. и даже рассматривающий одну страну, сравнивая социальную структуру разных ее областей: Про ванса и Иль де-Франса, Саксонии и Баварии, Новгородской земли и Киев-

ского государства. Социальная многоукладность средневековья — один из источников многотипности феодального развития.

Богатство общественно-экономических форм средневекового мира до полняется гетерогенностью политического строя, не уступающей, пожалуй, многоликое™ государственных форм древности. Хотя монархия была наиболее распространенной и естественной в условиях земледельческого, кре стьянского общества формой государства, наряду с ней мы наблюдаем и го род-республику, или тиранию, и теократическое государство; пережиточные институты «военной демократии» («крестьянские республики» в Дитмаршене, Швейцарии и в Скандинавии) соседствуют с империей, пре тендующей на всемирное господство; сама феодальная монархия обнаруживает весьма различные формы: от непрочного союза вассальных герцогств и сеньорий, ведущих фактически самостоятельное существование, и шляхет ской вольницы до централизованных норманнских королевств в Англии, Южной Италии и Сицилии и абсолютных монархий конца средневековья.

Мысль о многоукладное™ средневекового общества как имманентно присущей ему черте может встретить возражение: многоукладность дейст вительно имела место, но не следует преувеличивать ее значения и забы вать за многоликостью форм общественной и политической жизни общую всему средневековому миру его феодальную природу. Верно, не нужно ее забывать, и, называя это общество феодальным, мы тем самым исходим из предположения о ведущей роли феодального уклада. Но столь же ошибоч но при констатации феодальной природы средневекового мира забывать об указанной многоукладное™ и недооценивать ее значения для сущест вования и развития этого мира, затушевывая ту многоликую и не поддаю щуюся однотонной стилизации социальную среду, в которой выкристал лизовывались и над которой на определенном этапе доминировали феода льные структуры, ибо многоукладность — не второстепенная черта феодального мира, а характерный и в высшей степени важный признак всякого докапиталистического классового общества.

Многотипность социально-экономического развития и многоуклад ность общественных отношений, характерные для древности и средневековья, связаны с неравномерностью исторического процесса в эти эпохи. Народы мира шли разными путями, и темпы их движения были очень раз личны. Одни общества развивались относительно быстро, структура иных характеризовалась большей консервативностью и даже застойностью. Не равномерность хода истории принадлежит к важнейшим движущим силам исторического развития. Эта неравномерность приводит к тому, что клас совые общества возникают первоначально в отдельных частях мира, где сложились наиболее благоприятные для их генезиса условия. Затем эти со циальные формы «кругами расходились» на более широкие пространства, охватывая народы, отстававшие в своем развитии. В тех случаях, когда уже существовала достаточно подготовленная почва для распространения классовых отношений у этих народов, они вступали на новую стадию раз вития; когда такой почвы не было, органический переход не совершался, но тем не менее могло произойти усложнение их социальной структуры, ускорялось ее разложение либо возникал новый общественный уклад. Всякого рода влияния, завоевания, заимствования одним народом обще-

ственных форм, сложившихся у другого народа, опасно не только преу величивать, но и недооценивать. Нередко именно подобные внешние воздействия оказывались решающими для судеб целых групп народов. До статочно вспомнить о значении римского завоевания в социальной транс формации многих народов, у которых отсутствовал классовый строй. Справедливо ли объяснять феодальное развитие любого народа одними внутренними причинами? Эта точка зрения прямо никем не формулирует ся, но фактически она лежит в основе всей интерпретации исторического материала 4 . Конечно, у самых различных народов, объединенных в Фран кскую империю или живших по соседству с нею, имелись в той или иной мере собственные предпосылки для генезиса классового общества, но можно ли отрицать ту роль, которую сыграло франкское завоевание и вли яние франкских социально-правовых институтов в процессе перехода этих народов на новую стадию развития? Определенные формы феодальных отношений, вне сомнения, были распространены из некоторых цент ров на окружавшую их периферию. Прекарий и иммунитет не были «изобретены» в Германии, то были предметы франкского «импорта», нашедшие «спрос» в медленно перестраивавшемся германском обществе, развитие которого в результате франкского влияния ускорилось и изменило свои формы. Сеньориальная иерархия и ленная система не утвердились в Анг лии до Нормандского завоевания, хотя какие-то эмбриональные формы и той и другой могут быть обнаружены в англосаксонском обществе еще и в первой половине XI в. Оформление феодальных отношений в скандинав ских странах произошло под сильнейшим воздействием феодальной Европы и католической церкви.

Разумеется, нужно говорить не об одностороннем влиянии, а о взаимо действии, — все эти процессы были чрезвычайно сложны. Любопытно, в частности, что норманны, на родине которых переход от доклассового об щества к феодализму шел очень медленно, быстро воспринимали франкские феодальные институты, действовавшие в завоеванных ими странах, развивали их дальше и передавали другим народам. Но в результате влия ния более развитых государств в отстававших странах складывались анало гичные порядки. Опять-таки происходила известная унификация феода льных учреждений, распространялись римское право, латинский язык, воплощавший определенный комплекс понятий и представлений; важ нейшую роль в этом процессе создания европейской феодальной общнос ти выполняла церковь.

Таким образом, становление и развитие феодализма не происходило изолированно в разных странах, и на присущую каждому из средневеко вых обществ многоукладную социальную структуру — в ее неповторимом местном варианте и даже во многих местных вариантах (в рамках облас тей) — накладывалась общая феодальная форма, до известной степени за тушевывавшая гетерогенность этой структуры, но ни в коей мере не снимавшая, не упразднявшая ее.

Что же означала эта многоукладность и многоликость социальных форм? По-видимому, она была признаком общества, классовая структура которого не достигла и не могла достигнуть такой степени зрелости и за вершенности, как это имело место в обществе капиталистическом. Ни

рабство, в любой его форме, ни феодальная зависимость — опять-таки в бесконечных ее модификациях, как синхронных, так и стадиальных, — не являлись такими системами производственных отношений, которые были бы способны подчинить себе всю массу непосредственных производите лей и повсеместно коренным образом преобразовать и унифицировать от ношения собственности и производства.

В самом деле, все докапиталистические классовые общества строятся на мелком производстве. Поэтому в них не совершается полностью и целиком отрыв непосредственного производителя от средств производства, соединение его со средствами производства сохраняется, а при определен ных условиях и усиливается, и ведение хозяйства остается в руках самого производителя. Таким образом, существуют условия для преобладания или, по крайней мере, частичного сохранения мелкой собственности. В докапиталистических формациях невозможно революционизирование процесса производства господствующим классом, имеющее место при ка питализме. Ни система рабства, даже в периоды своего наивысшего разви тия, ни система феодального принуждения не могут привести к столь ра дикальной перестройке всей совокупности общественных отношений, ка кая произошла в капиталистическом обществе. Эти системы проникают в их толщу, но не перестраивают их сверху донизу. Поэтому в обществах с рабовладельческими и феодальными отношениями существует общинный уклад, остаются до конца не изжитыми родовые и патриархальные связи, длительно сохраняются институты племенного строя. Переплете ние всех этих традиционных и архаических укладов со вновь складываю щимися отношениями эксплуатации, основанной на той или иной форме внеэкономического принуждения (рабство, илотство, колонат, крепостничество, другие виды личной зависимости и неполноправности), и с определенными элементами товарного производства, flqcraraiouiero в от дельных случаях весьма значительного развития, и давало в итоге социаль ную многоукладность любого общества, которое вышло из стадии перво бытного строя.

Соотношение различных укладов и взаимодействие их могут широчай шим образом модифицироваться. Их можно тем не менее как-то класси фицировать и выделить основные группы структур, характеризовавшиеся определенными формами общины, разными видами отношений собст венности, преобладающим типом эксплуатации, остротой классовых ан тагонизмов.

Критериев разграничения и классификации различных типов социаль ных структур можно предложить несколько. Но мы хотели бы остановить ся на следующих двух основных типах общественных отношений: типе личностных отношений, при котором отношения между людьми — мате риальные, производственные, социальные — осуществляются в непосредственной форме, и типе вещных отношений, когда общественные отноше ния людей опосредуются отношениями вещей-товаров. Последний тип господствует в капиталистическом обществе; в предшествующих обще ствах он существует, но, как правило, не определяет структуры социаль ных связей, переплетаясь с системой отношений личностных и даже оттес няясь ею на второй план. Необходимо отметить, что эти два типа обще-

ственных отношений — личностные и вещные — равноправны в том смысле, что один из них не является производным от другого или подчи ненным <ему; валено подчеркнуть это потому, что нередко полагают, будто личностные отношения — разновидность вещных, и личные формы связи якобы лишь «маскируют» экономические отношения. Между тем Маркс неоднократно указывал на то, что законченную форму вещные отношения приобретают только в буржуазном обществе. «В меновой стоимости обще ственное отношение лиц превращено в общественное отношение вещей, личная мощь — в некую вещную мощь. Чем меньшей общественной силой обладает средство обмена, чем теснее оно еще связано с природой непо средственного продукта труда и с непосредственными потребностями об менивающихся, тем больше еще должна быть сила той общности, которая связывает индивидов друг с другом — патриархальное отношение, античное общество, феодализм и цеховой строй... Каждый индивид обладает об щественной мощью в форме вещи. Отнимите эту общественную мощь у вещи — вам придется дать ее одним лицам как власть над другими лица ми» 5 . Отсюда следует, что межличностные отношения много древнее вещных и никак не могут быть к ним сведены. Скорее наоборот, в вещных, ма териально-экономических связях можно распознать фетишизированную форму все тех же личностных отношений; ведь известно, что отношения собственности, по Марксу, не что иное, как отношения между людьми, об щественные отношения.

В обществе с развитыми вещными отношениями, где имеет место глу бокое и всесторонне общественное разделение труда, развиты ремесло, торговля, могут получить развитие и отношения частной собственности, и имущественно-классовая поляризация, и социальные антагонизмы; в нем придется предположить динамический тип социальной структуры, под верженной относительно быстрым изменениям, внутренним сдвигам и катаклизмам. Напротив, неразвитость вещных отношений, преобладание непосредственных межличностных социальных связей в обществе неиз бежно сопровождаются патриархальностью, традиционностью всех отношений и доминированием общинного, корпоративного момента над част нособственническим. Вряд ли в каком-либо докапиталистическом обще стве (исключая бесклассовую стадию) можно предположить господство в чистом виде системы непосредственных межличностных отношений. В той или иной мере они всегда связаны с отношениями вещными. Одной из существеннейших сторон многоукладности всех докапиталистических со циальных структур и является определенная форма переплетения указанных двух типов социальных связей: личностных и вещных.

Своеобразие феодальных социальных структур также выражается в сложном сочетании обоих типов общественных связей. Они обнаружива ются в ленных (фьефных) отношениях: земельное пожалование создает материальную основу для отношения вассала и сеньора, но это отношение никогда не сводится к экономической форме; его сущность не в меньшей мере заключается в отношениях личной верности и службы. Двойственна, хотя и по-иному, зависимость крестьянина от феодала: она выражается, с одной стороны, в наделении крестьянина землей и в ренте, лежащей на земле, с другойже стороны, — в личной подвластности крестьянина сеньо-

ру, в политической и судебной власти последнего, во внеэкономическом принуждении, которое применяет к крестьянину феодал, реализуя свою земельную собственность. Сущность феодальной собственности на зем лю — это власть феодала над людьми, ее населяющими; под вещной, экономической формой скрывалось личное отношение 6 . Средневековое государство в свою очередь является переплетением вещного и личного начал: власть государя есть прежде всего власть сюзерена, верховного сеньора, связанного узами личного господства и покровительства со своими васса лами и подопечными; вместе с тем в его руках постепенно концентрируют ся права сбора налогов, чеканки монеты, военная, судебная и законодательная власть, иные формы политического верховенства.

Сочетание личного и вещного типов общественных связей в рамках феодальной системы бесконечно варьирует как в плане синхронии (в раз ных странах и областях, для разных категорий населения это сочетание различно), так и в плане диахронии (соотношение личного и вещного принципов изменяется с развитием общества). В общей форме можно на метить направление, в котором происходило изменение в соотношении этих начал. По мере развития товарного уклада вещные отношения начи нают оказывать все возрастающее воздействие на традиционные, осно ванные на личном моменте социальные связи. Крестьянское держание приближается к договорной аренде, внеэкономическая сторона зависимо сти крестьянина оттесняется чисто рентным отношением. Связь между се ньором и вассалом также все более наполняется экономическим содержа нием: фьеф начинает сводиться к ренте-плате за службу; личная служба коммутируется; рыцарство заменяется наемничеством; сеньориальные права становятся объектами купли-продажи, отчуждаются. Тем не менее на любой стадии развития феодального общества наблюдается как много- укладность его, так и сочетание и переплетение обоих типов социальных связей. Без этого сочетания нет феодализма.

Феодальная система, возникшая как отрицание античного социального строя с его развитым товарным производством и превращением непо средственного производителя в вещь, в свою очередь отрицается капита лизмом — наивысшей формой вещных, экономических отношений. Но сама феодальная формация в высшей степени специфична. Поэтому по знание средневекового общества не может быть аналогичным изучению общества, построенного на законченной системе товарного производства. Необходимо найти способы исследования исторической реальности фео дальной системы исходя из отмеченных выше ее специфических отличий.

Одной лишь социально-экономической характеристики средневекового общества оказывается недостаточно для проникновения в его тайну. Требу ется построение полной типологии общественных связей, принимавших экономические, политические, идеологические и иные формы. При этом следует обнаружить взаимообусловленность и взаимодействие различных форм социальных связей: совокупная их система и образует конкретно-ис торический структурный тип общества. Таким образом историк сможет по строить целостную функциональную социально-культурную «модель».

Оставаясь в рамках средневековья, мы обнаружили бы целый ряд таких «моделей». Подобная «модель» не может подменить собой «модель» обще-

ствснной формации: она должна занять свое место в иерархии теоретичс ских «моделей», которыми оперируют историки, как определенный подтип в рамках более широкого формационного типа.

* * *

Если к изучению генезиса феодализма в Западной Европе подойти в свете проблемы многоукладное™ средневекового общества, то мы смо жем увидеть в раннефеодальной социальной структуре мощный «дофеода льный» (варварский) субстрат, на котором эта структура в значительной мере, собственно, и возникла. Трансформация варварского общества, шедшая в Европе под влиянием позднеримских порядков, и дает феода лизм. Но раннефеодальный строй не отрицает, не изживает варварства полностью, они как бы сосуществуют, переплетаясь и взаимодействуя.

Возникновение феодальных отношений в странах, являвшихся в древ ности главными очагами рабовладельческой системы, происходило, на наш взгляд, менее органично. К сожалению, очень слабо исследован вопрос о том, в какой мере генезис феодализма в Италии, Испании, Южной Галлии был возможен без внешнего воздействия; под последним мы имеем в виду не столько первоначальные завоевания этих римских провинций варварскими племенами (ибо, как известно, ни готы, ни бургунды не смогли радикально изменить здесь общественные порядки), сколько последующее подчинение их франкскому господству и нашествия завоевателей, приходивших из более продвинутых в феодальном отношении частей Европы.

Поскольку в дальнейшем нас будет интересовать возникновение фео дальной системы как процесс отрицания общественной системы варва ров, то эта социологическая проблема лучше всего может быть рассмотре на на материале истории народов средней и северной частей Западной Ев ропы. Такое ограничение не может не сделать ограниченными и выводы, к которым мы придем. Мы отчетливо знаем, что предлагаемые в книге пони мание аллода и сходных с ним форм землевладения, концепция богатства, трактовка процесса феодализации не могут быть в равной мере применены ко всем типам раннефеодальных обществ в Европе, — эту оговорку читатель должен постоянно иметь в виду.

1 См . ниже, гл. 1, §1 и гл. III , § 2. ! См. ниже, гл.1, §1, гл. III , §1.

1 См. дискуссию о характере романо-германского синтеза в сб. «Средние века», вып. 31,1968 (доклад А.Д.Люблинской и прения по нему). ' См., например, очерки генезиса феодализма у разных германских народов, у за падных и южных славян, в Византии и в романских странах в «Истории средних ве ков» (М., 1964): повсеместно пружинами этого развития неизменно выступают сдвиги в производстве и собственности, внешние же факторы лишь завершают им манентно идущие процессы. 3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. 1, с. 100. ' См. ниже, гл.1, §1.