Степан Аркадьич был человек правдивый в отношении к себе самому. Он не мог обманывать себя и уверять себя, что он раскаивается в своем поступке.
Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцатичетырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только годом моложе его. Он раскаивался только в том, что не умел лучше скрыть от жены. Но он чувствовал всю тяжесть своего положения и жалел жену, детей и себя. Может быть, он сумел бы лучше скрыть свои грехи от жены, если б ожидал, что это известие так на нее подействует. Ясно он никогда не обдумывал этого вопроса, но смутно ему представлялось, что жена давно догадывается, что он не верен ей, и смотрит на это сквозь пальцы.
Неприятнее всего была та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены в руке, не нашел жены в гостиной; к удивлению, не нашел ее и в кабинете и, наконец, увидал ее в спальне с несчастною, открывшею все, запиской в руке.
Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и недалекая, какою он считал ее, Долли, неподвижно сидела с запиской в руке и с выражением ужаса, отчаяния и гнева смотрела на него.
| Oblonsky was truthful with himself. He was incapable of self-deception and could not persuade himself that he repented of his conduct. He could not feel repentant that he, a handsome amorous man of thirty-four, was not in love with his wife, the mother of five living and two dead children and only a year younger than himself. He repented only of not having managed to conceal his conduct from her. Nevertheless he felt his unhappy position and pitied his wife, his children, and himself. He might perhaps have been able to hide things from her had he known that the knowledge would so distress her. He had never clearly considered the matter, but had a vague notion that his wife had long suspected him of being unfaithful and winked at it.
The worst moment had been when, returning home from the theatre merry and satisfied, with an enormous pear in his hand for his wife, he did not find her in the drawing-room nor, to his great surprise, in the study, but at last saw her in her bedroom with the unlucky note which had betrayed him in her hand.
She sat there: the careworn, ever-bustling, and (as he thought) rather simple Dolly -with the note in her hand and a look of terror, despair, and anger on her face.
|