Библиографический список. 1. Петухов В. А. Демократия в восприятии российского общества / В

1. Петухов В. А. Демократия в восприятии российского общества / В. А. Петухов.— М., 2001.— С. 4.

2. Левада Ю. От мнений к пониманию / Ю. Левада.— М., 2000.— С. 510, 514.

3. Басина Е. Кривое зеркало Европы / Е. Басина // Pro et Contra.— 1997.— Т. 2, № 4.— С. 92–112.

4. Капустин Б. Г. Посткоммунизм как постсовременность: Российский вариант / Б. Г. Капустин // Полис.— 2001.— № 5.— С. 6–27.

5. Левин И. Б. Гражданское общество на Западе и в России / И. Б. Левин // Полис.— 1996.— № 5.— С. 107–119.

6. Майорова Ю. Современные российские партии в контексте постиндустриальных социальных изменений. Гражданское общество в поисках пути / Ю. Майорова; Под ред. А. Сунгурова.— СПб., 1997.— С. 148–164.

7. Афанасьев М. Политические партии в российских регионах / М. Афанасьев // Pro et Contra.— 2000.— Т. 5, № 4.— С. 164–183.

8. Пшизова С. Н. Демократия и политический рынок в сравнительной перспективе / С. Н. Пшизова // Полис.— 2000.— № 2.— С. 3.

9. Гайденко П. П. История и рациональность: Социология М. Вебера и веберовский ренессанс / П. П. Гайденко, Ю. Н. Давыдов.— М., 1991.— С. 88–96.

10. Вебер М. Политические работы: 1895–1919 / М. Вебер.— М., 2003.— С. 143, 144.

11. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Человек — текст — семиосфера — история / Ю. М. Лотман.— М., 1996.— С. 2, 3.

12. Тузиков А. Р. Масс-медиа: идеология видимая и невидимая / А. Р. Тузиков // Полис.— 2002.— № 5.— С. 123–132.

13. Куренной В. А. Медиа: средства в поисках целей / В. А. Куренной // Отечествен. зап.— 2003.— № 4.— С. 8–30.

14. Бергер П. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман.— М., 1995.— С. 153–159.

15. Бурдье П. Дух государства: Генезис и структура бюрократического поля / П. Бурдье // Поэтика и политика: Альманах рос.-фр. центра социологии и философии Ин-та социологии Рос. акад. наук.— М.; СПб., 1999.— С. 152–163.

16. Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в европейском контексте / О. Хархордин; Под ред. О. Хархордина // Понятие государства в четырех языках: Сб. статей.— СПб.; М., 2002.— С. 208–217.

17. Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла…: Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века / А. Л. Зорин.— М., 2001.— С. 9–10.

18. Матц У. Идеология как детерминанта политики в эпоху Модерна / У. Матц // Полис.— 1992.— № 1–2.— С. 135.

19. Ильин М. В. Умножение идеологий, или проблема переводимости политического сознания / М. В. Ильин // Полис.— 1997.— № 4.— С. 79–87.

20. Копосов Н. Е. Как думают историки / Н. Е. Копосов.— М., 2001.

21. Richter M. The History of Political and Social Concepts: A Critical Introduction / M. Richter.— Oxford, 1995.

22. Гирц К. Идеология как культурная система / К. Гирц // Новое лит. обозрение.— 1998.— № 29.— С. 7, 25, 37.

23. Соловьев А. И. Политическая идеология: логика исторической эволюции / А. И. Соловьев // Полис.— 2002.— № 2.— С. 8–11.

24. Фурсов А. И. «Биг Чарли», или О Марксе и марксизме: эпоха, идеология, теория (к 180-летию со дня рождения К. Маркса) / А. И. Фурсов // Рус. ист. журн.— 1998.— Т. 1, № 2.— С. 337.

25. Валлерстайн И. Крах либерализма / И. Валлерстайн // Анализ мировых систем и ситуация в современном мире.— СПб., 2001.— С. 303–307.

26. Кустарев А. Конкуренция и конфликт в журналистике / А. Кустарев // Pro et Contra.— 2000.— Т. 5. № 4.— С. 7–30.

27. Верченов Л. Н. Неполитическое функционирование политики / Л. Н. Верченов // Политическая наука: Теорет.-методолог. и историко-культур. исслед.: Сб. обзоров.— М., 1996.— С. 80.

28. Фреик Н. В. Политическая харизма: обзор зарубежных концепций / Н. В. Фреик // Социолог. обозрение.— 2001.— Т. 1, № 1.— С. 10–13.

[1] Согласно данным социологических опросов, которые приводит в исследовании В. А. Петухов, восприятие демократических ценностей россиянами на рубеже веков характеризуется отчетливым доминированием формально-процедурных характеристик над содержательными. Вторичность социальных характеристик («небольшая разница в уровне доходов людей» и т. д.) может быть интерпретирована как отчетливо реализуемая простыми гражданами стратегия ухода от государства, «разгосударствление человека», разочарование в способностях государства обеспечивать неполитические права граждан, которые реально не приносят никаких дивидендов, а непосредственные социальные нужды.

[2] Анализируя процесс институционализации рационального господства, М. Вебер отчетливо осознавал всю его тотализирующую силу. Этот процесс в своем пределе способен сформировать жесткую машинерию отчужденной власти, где господство права есть господство позитивного права, т. е. формализованной, технически эффективной и всеохватывающей власти бюрократии: «Безжизненная машина представляет собой сгустившийся дух… Сгустившийся дух — это еще и та живая машина, какой является бюрократическая организация… В союзе с мертвой машиной эта машина стремится изготовить оболочку той будущей личной зависимости, с которой люди — подобно феллахам в древнеегипетском государстве, вероятно, со временем вынуждены будут бессильно смириться, если с чисто технической точки зрения хорошее, а это значит, рациональное управление и обслуживание со стороны чиновников будет для них последней и единственной ценностью, выносящей решения об управлении их делами. Ибо бюрократия исполняет это несравненно лучше любой другой организации господства».

[3] Подводя своеобразный итог развитию семиотических идей прошлого века, Ю. М. Лотман подчеркивал, что «минимально работающей семиотической структурой является не один искусственно изолированный язык или текст на таком языке, а параллельная пара взаимно непереводимых, но, однако, связанных блоком перевода языков. Такой механизм является минимальной ячейкой генерирования новых сообщений. Он же — минимальная единица такого семиотического объекта, как культура». Этот тезис, в частности, не позволяет рассматривать советскую политическую культуру как монодискурсивное пространство тоталитарной власти.

[4] В частности, А. Р. Тузиков пишет, что на сегодняшний день «уместно говорить в определенном смысле даже о медиа-конструировании социальной реальности — и в странах Запада, и в сегодняшней России. События социального факта как бы нет, если о нем не напишут, не заговорят, если его не покажут «по телевизору».

[5] Смещение научного внимания при анализе механизмов политического господства со сферы теоретических легитимаций к уровню конструируемого «здравого смысла», делающего институты господства «самоочевидными», является результатом активного развития феноменологической и конструктивистской методологии в социально-политических науках.

[6] А. Л. Зорин, ссылаясь на английского марксиста Т. Иг­лтона, приводит несколько определений идеологии, предложенных в работах последних лет: а) процесс производства значений, знаков и ценностей в общественной жизни; б) корпус идей, характеризующих определенную социальную группу или класс; в) идеи, способствующие легитимации господствующего политического порядка; г) ложные идеи, способствующие легитимации господствующего политического порядка; д) систематически искажаемая коммуникация; е) то, что позволяет субъекту принять определенную точку зрения; ж) мыслительные формы, мотивированные социальными интересами; з) конструирование идентичности; и) социально необходимые заблуждения; к) соче­тание дискурса и власти; л) среда, в которой социально активные субъекты осмысляют мир; м) набор убеждений, программирующих социальное действие; н) семио­тическое замыкание; о) необходимая среда, в которой индивиды проживают свои отношения с социальными структурами; п) процесс, благодаря которому социальные отношения предстают в качестве естественной реальности.

[7] Основной вклад в исследование этих фундаментальных процессов трансформации европейской политической семантики принадлежит немецкой школе Begrliffsgeschichte во главе с Р. Козеллеком.

[8] Употребление по отношению к марксизму-лениниз­му понятия «идеология» является тем случаем, когда термин официального советского «новояза» трансформируется в научную категорию. Предполагается тот факт, что если власть использует определенный термин, то наука, пытающаяся понять ее специфику, пассивно заимствует ее язык самоописания, не отдавая себе отчета в том, что моносубъектность власти, характерная для советской системы, автоматически лишает феномен политики публичной конкурентности.

[9] В этой связи А. И. Фурсов пишет, что в своем реальном функционировании «идеология выступает как рациональное отношение к реальности, ограниченной как истина отдельной социальной группы…, а потому идеология — это социально (или классово) ограниченное рациональное знание или функциональное знание. Знание, в котором социальная функция доминирует над реальным содержанием и искажает его в определенных интересах».

[10] И. Валлерстайн утверждает, что изменение как норма политического развития Модерна утверждается после Великой французской революции. После этого эпохального события в европейской истории изменение признается за норму политического развития, становится ее структурной характеристикой. Соответственно основные идеологии Модерна — либерализм, консерватизм и марксизм (социализм) — самоопределяются по отношению к этой общепризнанной норме. Таким образом, складывается тернарная (тримодальная), а не бинарная структура европейских идеологий.

[11] Такая ситуация некоторым образом повторяет средневековье, где печатное слово и рационально-теологический дискурс относились к субкультуре интеллектуалов, тогда как широкие массы использовали в основном фольклорно-мифологические модели культуры.