КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава сорок первая.
Шипов лес тоже остался позади. Как и Бобров - маленький, симпатичныйгородок на удивительно красивой реке Битюг. Киреев долго ходил по улицамБоброва и думал о Бобренке. И много позже, когда речь заходила об этомгородке на Битюге, он вспоминал только Лизу и название одной из улиц Боброва- Ранняя Весна. Затем дорога привела его в райцентр с удивительным названиемАнна. Так и шел Киреев по серой и бурой, пыльной и грязной, веселой игрустной дороге. Теперь он понял - ей нет конца, как нет и начала. Пройдяворонежскую землю, разве мог Михаил не пройти по Тамбовщине - краю своих предков? Когда бабье лето было уже на исходе, Михаил,дошедший до Шацка, резко повернул на запад. Теперь он уже спешил, чтобыпопасть в Старгород до холодов и осеннего ненастья. После Осереди Киреевзабыл о боли и тошноте. В день он проходил до тридцати верст. Его странствиязаканчивались. Но не кончалась дорога. То петляющая, как змейка, то прямая,как стрела, вела она Киреева по России. Россия... Что Михаил, русский по крови и, как ему казалось, по духу,знал о России? Как оказалось - ничего. Уже в первые дни своего пути Киреев понял, что жил раньшемифами о стране под названием Россия, мифами, почерпнутыми из книг, газет,телепередач, своего московского бытия. А когда Киреев сбил уже вторую парукроссовок, когда ностальгия по прежней городской привычной жизни навсегдаоставила Михаила, еще один парадокс потряс его. "Для того, чтобы увидеть,как прекрасна моя Россия, какие удивительные люди живут в ней, я должен былзаболеть смертельной болезнью", - думал он. И только теперь дошел до негосмысл бунинских строк: За все Тебя, Господь, благодарю, Ты после дня тревоги и печали Даруешь мне вечернюю зарю, Простор полей и кротость синей дали. Да, чем дольше Киреев шел, темглубже в самую его душу входило убеждение: нет на свете более прекраснойземли, чем Россия. Ему было обидно: почему-то в каждой области, где онпобывал, самые живописные места называли "русской Швейцарией". В какойстране, в какой Швейцарии есть место, подобное Дивогорью? Представьте себе:на большой горе стоят Дивы - огромные меловые столбы, которым за многие векаветер и дожди придали самые удивительные формы. В самой горе, у основанияДив, приютилась пещерная церковь. Когда-то здесь на вершине стояла хазарскаякрепость. Поднявшись на гору, Киреев огляделся вокруг - и у негоостановилось дыхание. Он не был восторженным человеком, но то, что увидел,стоя на остром "зубе" одной из Див, заставило его замереть. Стоял тихийлетний день. Внизу тоненькой серебряной змейкой протекала Тихая Сосна. Ввысокой речной траве, в синих струях купалось августовское рыжее солнце. Идалеко-далеко, во все стороны горизонта - Россия. Михаил видел и безбрежнуюстепь, и могучий лес, стоявший стеной за Доном. На заливных лугах паслисьмирные стада. Пастухов он не смог разглядеть - так было высоко. Под ногамипролетали птицы... Он плакал, и на память приходили слова, написанныенеизвестным русским человеком в 1237 году, когда Русь опустошило монгольскоенашествие: "О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! и многимикрасотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьмиместочестными, горами крутыми, холми высокими, дубравоми чистыми, польмидивными, зверьми различными, птицами бещислеными, городы великыми, селыдивными, винограды обительными, домы церковьными, и князьми грозными, боярычестными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руськая, аправаверная вера християньская!" "Светло светлая", - шептал Киреев. Какчасто, сидя на кухне с друзьями, он тоже "хоронил" "свою" Россию. Но ведь итот безвестный русский человек прощался со своей "землей Руськой". А онажива. И в зное августовского дня, в стрекотне кузнечиков, песне жаворонка онне слышал погребального звона. "Светло светлая" - и хотелось жить дальше, жить и благодарить Бога за то, что Он сделалего частичкой этой великой прекрасной земли под названием Россия. Стояздесь, на Диве, Михаил как никогда понимал чувства великого Суворова,однажды воскликнувшего: "Какое счастье! С нами Бог, мы - русские!" Конечно,места, подобные Дивогорью, встречались ему не часто. Но с таким же трепетомстал относиться Киреев и к тихим рощицам, и к полям, бескрайним, как самаРоссия. Что уж говорить о его самой большой любви - к русским рекам. Егозаписная тетрадь хранила названия рек, речек, речушек, в которых Киреевкупался, умывался, на берегах которых сидел долгими летними вечерами, ловя вих водах последние отблески вечерней зари. Названия рек звучали для него какангельская музыка. Благодаря им он и Россию стал представлять себе чем-тоодушевленным. Если дороги - это нервные узлы, сухожилия Руси, то реки - еекровеносные сосуды. Мистика - скажет кто-то. А пусть и так! Но после Осередимог ли Киреев не стать мистиком? Он шел по любимой своей России, а взаписной книжке все меньше и меньше оставалось свободного места: ПольнойВоронеж, Ламочка, Осетр, Мостья, Ранова, Красивая Меча, Непрядва, Вырка,Иста, Снежедь, Кудесна, Гусь, Любошевка, Колпенка, Рать, Большая Курица,Гаврило, Данило, Проня, Мошка, Ворона, Улыбыш, Скнига, Орлик, Дубрава,Крапивенка, Ягодная Ряса, Ястреб... А были реки, чьи названия так иоставались тайной для Киреева - ведь ушли в небытие древние народы, некогдажившие на их берегах. И только реки сохраняли отголоски почти мертвыхязыков. Почти - потому что другой народ, русский, принял как наследство этиназвания: Дандур, Никур, Нинор, Насмир, Судогда, Шиворонь, Клязьма, Мокшур,Ирмес, Нугрь, Кермись, Войнинга... Можно даже сказать, что по рекам Киреевстал самым настоящим специалистом, если так можно выразиться. Это только напервый и к тому же поверхностный взгляд реки отличаются шириной и глубиной.У каждой реки свой характер, свои особенности. В отличие от северных, рекицентра России более древние - на них нет порогов, которые сгладилобесконечное время. Только на Зуше под Новосилью встретил Киреев пороги. Аеще он узнал, как начинаются реки - совсем не с голубого ручейка, как поется в детской песенке. Рождениерусской реки практически нельзя проследить. Обычно начало реки - это одинили два сухих лога в поле, покрытых луговой травой. Старики могут показатьвам место, где когда-то, во времена почти былинные, вытекал ручеек. Носейчас на десятки метров - сухо. Но вот через версту - несколько логовсливаются в один, большой. Если неподалеку находится деревня, в нейобязательно вы увидите первый искусственный пруд, но и он еще не источникреки - его наполняет таяние снегов и легкие паводки. Вы идете дальше - и вотуже перед вами "ржавцы" - лужицы сначала стоячей и ржавой воды, а затем всеболее чистой. Вокруг - заросли осоки и другой болотной травы. Близ следующейзапруды обыкновенно можно видеть очертания первых речных берегов, хотянастоящие ключи, бьющие, как правило, из обнаженных глин или известняков,появятся ниже. Ключей все больше и больше, из них бьется хрустальная ледянаявода. Но бьется тонкой слабой струйкой, не достигающей поверхности. И толькоиз самого последнего ключа бежит маленький ручеек и сливается с таким же.Люди такое место и считают истоком реки, хотя без сухих логов, ржавцев ее небыло бы... Нрав, характер реки Киреев определял сразу же, с первого взгляда.Не любитель классификаций, более от нечего делать, он разделил тем не менеереки тех мест, где проходил, на шесть видов. Первый: река течет в широкой иглубокой долине. Правый берег - высокие глиняные и песчаные обрывы смножеством оползней. Левый, низкий берег с обширными заливными лугами имногочисленными старицами. Дно у таких рек песчаное, вода чистая, ровная ипрохладная. Много мелей. Самая известная из рек такого типа - Ока. Второйвид: река течет в более узкой, но и более глубокой долине. По берегам, частоболотистым, много ключей. Дно глинистое, вязкое. Вода мутная, вверху -теплая, а внизу - ледяная из-за обилия ключей. На таких реках много омутов,в одном из которых Киреев едва не утонул. Течение слабое, а потому рекачасто цветет. Это Упа и ее притоки. Третий вид: ленивая река, течениемедленное, берега низкие, почти без долины. Дно - сплошной ил, зато кувшинок- изобилие. Вода прозрачная и очень теплая. Дно от самого берега глубокое,мелей нет. Таких рек особенно много на границе Рязанской и Тамбовскойобластей, где они называются Рясами. Есть Ягодная Ряса, Становая Ряса...Четвертый вид: крутые берега, узкая, прихотливо вьющаяся речная долина,каменистое дно. Вода холодная, течение быстрое. В половодье такие рекиразливаются не в ширину, а вышину. Это Красивая Меча, Зуша, Дон в пределахСреднерусской возвышенности. Пятый вид, очень редкий: глубокая и широкаядолина. На низменном берегу - прекрасные пойменные луга и старицы. Вдольреки тянутся то ли рощи, то ли леса, их еще называют уремами: корни деревьевчасто растут в воде. Дно песчаное, вода чистая и ровная, с одинаковойтемпературой на дне и наверху. Много мелей, течение среднее. Это Ворона. И,наконец, последний вид, к которому относятся Псел или Оскол: среднеетечение, теплая и чистая вода, песчаное дно, много мелей, пойменный левыйберег. Быть может, читатель несколько утомился от подобных подробностей.Пригодится ли все это ему - не знаю. Автор просто хотел показать, насколько глубоко и серьезноувлекся наш странник реками. А вот озер на его пути попадалось очень мало, апотому Киреев до сих пор относится к ним равнодушно. "Не зацепило", каклюбил говорить он сам. А люди... Люди, встреченные им в пути, "зацепили".Случай в деревне Галичья Гора стал для Михаила переломным. Но и до него ондругими глазами уже смотрел на многое. Во время странствий и после Киреевачасто спрашивали: вам не страшно одному в наше время ходить, да еще пешком?Михаилу только и оставалось, что пожимать плечами. В самом деле: страшно емуне было, но это, согласитесь, не повод ни для хвастовства, ни для восторгов.Везло ли ему, Господь или чьи-то молитвы хранили, но так получалось, чтоКирееву встречались сердечные и хорошие люди. А в конце странствий он ужемог с гордостью сказать, что знает русских людей не понаслышке, не потелепередачам или книгам классиков. Киреев легко находил общий язык и спожилыми крестьянками, имеющими четыре класса образования, и с профессорамивысших учебных заведений, и с юными школьницами, и убеленными сединамимонахами. Правда, особой своей заслуги в этом Михаил не видел. Он сумелпонять одну простую истину: хочешь открыть сердце другого человека - откройсначала свое. А это было сделать труднее, чем изучить все созвездия на небеили научиться бесшумно ходить по сухим веткам. Для начала Кирееву предстоялостать одним из этих людей и в то же время остаться самим собой. А еще суметьсмирять собственную гордыню, признавая за другими достоинства, которых небыло у него, не впадая, однако, в мнимую смиренность, от которой за верступахнет ханжеством и еще большей гордыней. Михаил в дороге учился не толькообходиться без часов и спичек. Он учился прощать и просить прощения, учился,разговаривая с человеком, не только слушать, но и слышать. Оказалось, чтодаже найти ночлег - это целая наука. Нет, еще были заповедные места,например, Мещора, где в глухих лесных деревнях люди спорили за право взятьсебе на ночлег пришлого человека. Но потому такие места и называютзаповедными, что они редки. Чаще Киреев сам искал, где остановиться на ночь,если была такая необходимость. Все-таки обычно Михаил предпочитал, никого небеспокоя, спокойно расположиться на ночлег где-нибудь в поле или старомсаду. Но ведь дожди в наших краях не редки, да и после 14 сентябряначинаются заморозки. Так вот, если подойти к первому встречному ипопроситься на ночлег, как бы добр и милосерден тот человек ни был, он почтинаверняка откажет, ибо в душе у него родится вопрос: "Почему из всехобратились ко мне?" Затем он подумает: "Как бы чего не вышло". И в мысляхтаких нет ничего обидного. Опыт, который дала Кирееву дорога, научил еготому, что, просясь на ночлег, надо прежде всего... не проситься на ночлег.Исходя из своей любимой теории парадоксов, Михаил пришел к выводу, что чемсильнее чего-то хочешь, тем у тебя меньше будет шансов это получить. Не ждимногого от людей, а будь благодарен им за улыбку, приветствие, доброе слово,разговор. Киреев знал, что Бог в любом случае не даст ему пропасть, а потомусовершенно спокойно, не думая о том, где сегодня он будет ночевать, говорилс человеком о его деревне, видах на урожай, наиболее короткой дороге или отом, какой гриб для посола лучше - белый или свинух. Проходило какое-товремя - и между двумя людьми (это было похоже на таинство) вдруг возникаланевидимая связь, интерес, симпатия. И Киреев не удивлялся, когда встреченныйим человек неожиданно спрашивал его: "А где вы будете ночевать?" - "Незнаю", - совершенно искренне отвечал Михаил. И благодарил, если егоприглашали в дом. И не роптал, и не обижался, если оставался без ночлега,если в деревне или селе ни один дом не открывал перед ним свои двери. Вотэто была вторая истина, которую он постиг: мало - просто не обижаться, надо благодарить Бога, других людей даже за тототрицательный опыт, который выпадает на твою долю. Попадались ли ему явноплохие люди? Все в мире относительно. Язык не повернется назвать хорошимиГнилого и Бугая. Однако сам Киреев так и не повстречался с ними. Однажды втамбовской деревне Юрловка Киреева буквально выгнал, нет, не из общежития,где он остановился, а из деревни председатель местного колхоза. Этот мужикорал на Киреева, обещал спустить на него собак, бил себя в грудь: "Я здесьхозяин, моя воля - закон". Рядом, в комнате, испуганно вжавшись в своистулья, сидели то ли украинцы, то ли молдаване, работавшие в колхозе понайму. Киреев спокойно выслушал председателя, пожал руку людям, которыехотели приютить его, и ушел из деревни. Испугался ли он хама-председателя?Нет. Мог ли, воспользовавшись наличием разных журналистских "корочек",отомстить за себя? Безусловно. Для этого надо было попасть в райцентр иначать добиваться справедливости. Да, ему пообещали бы прилюдно наказатьзарвавшегося "нового колхозника", а потом просто пожурили бы юрловскоговладыку, посоветовав ему быть в следующий раз умнее. Разумеется, можно былопотешить собственное самолюбие и написать статью в газету. Но Киреевпочувствовал не гнев, а только жалость к бесправным жителям Юрловки, по годуне получающим зарплату, к молдаванам, которых обирал председатель, и ксамому председателю. Не удивляйтесь. Этот мужик орал на него, размахиваяруками, а Киреев видел бегающие глазки, в которых был нескрываемый страх.Председатель боялся, что люди все расскажут приезжему журналисту, а тотзахочет поинтересоваться, откуда у председателя колхоза, где всеразвалено-переразвалено, - такой прекрасный коттедж. Если бы хоть одинчеловек в Юрловке осмелился поднять голос в защиту Киреева, ведь такое дикоенарушение законов гостеприимства явно противоречило всем обычаям русскогонарода, - он бы остался, дабы поддержать их. Они смолчали. Но Михаил знал,что завтра в любом случае ему идти дальше, а этим людям здесь жить. Другойвопрос, надо ли так жить? Но это, как говорится, уже совсем другая история.Киреев вечером того же дня пришел в село Туровское, где познакомился счудесными людьми, супругами Туровскими, их многочисленными детьми и внуками.А заночуй он в Юрловке - этого знакомства просто не было бы... И головыКонфуция будет недостаточно, чтобы разобраться во всем этом, думал Киреев.Ведь выходило, что он должен был сказать спасибо председателю за то, чтовстретил Туровских. А больше... больше, пожалуй, Киреев и не мог вспомнитьничего плохого. Более того, не раз и не два его до глубины души, до слезтрогало гостеприимство русских людей, их радушие, щедрость... Было это подБобровом. Дорога шла через лес. Надвигалась ночь, а до города еще предстоялоидти и идти. Судя по карте, деревень в этих местах не должно было быть. Ивдруг в просвете среди деревьев - огонек. Киреев не поверил своим глазам. Ноглаза его не обманули. Посреди зеленого луга, окруженного сплошным лесом,стоял домик - последнее напоминание о деревне Зеленый Луг, некогданаходившейся здесь. В домике с недостроенной крышей, без электричества жилпереселенец из Киргизии Александр Лебедев. Ради жены и двух дочерей-школьницбросил он трехкомнатную квартиру, хорошую должность и вернулся на родинупредков. - Понимаете, - говорил Александр Кирееву, - и в Киргизии, и вКазахстане у русскоязычных, на мой взгляд, нет будущего. Там забыли, ктоучил их элементарной грамоте. Теперь же они все делают для того, чтобы моидевочки стали людьми второго сорта. Здесь, в России, я дам им образование,чего бы мне это ни стоило. Конечно, нам тяжело, но я стараюсь не раскисать.И вообще, я по природе оптимист, но порой сидишь под этим прекраснымзвездным небом и думаешь: "Почему мы никому не нужны?" Чиновники в Бобровеспрашивают, зачем, мол, вы приехали. Работы фактически нет. Продали все,старенькую машину не продаю только потому, что иначе дочки за десять верст вшколу не доберутся, особенно зимой. Долгим был этот грустный монолог. Александр действительно держался сдостоинством. Не без гордости он рассказал Михаилу о том, что пусть и влез вдолги, но купил корову. Теперь она их кормилица. Сам Александр сторожит полясельхозтехникума, недостроенный дом принадлежит той же организации. Получаетмало. Когда последний раз ел мясо, он и не помнит, сахара купить не на что. - Я готов работать. И день, и ночь. Но в Боброве своих безработныхмного. Тут мне директор сельхозтехникума говорит: мы озеро за твоим домомвыкопали, гусей будем в него запускать. Выращивай, мол, тебе тоже прибыльбудет. Какая прибыль?! Да, озеро выкопали, гусей запустили, а построитьограду - денег не хватило. Вокруг лес, лисиц - полным-полно. Я - с однойстороны озера, эти рыжие бестии - с другой. Короче, теперь я в долгах, как вшелках. Утром Киреев проснулся от шепота хозяев. Встав, он понял все: Ольга,жена Александра, собрав последние остатки муки, испекла ему на дорогублинов. Ему, которого они никогда больше не увидят, для кого Зеленый Луг -только короткая остановка на пути... Когда все завтракали, маленькаявосьмилетняя Ира проговорилась: "Мам, а говорила, что блинов испечешь толькона мой день рождения..." Киреев шел к большаку, а Лебедевы стояли у своего домика и махали емувслед: Саша, Оля, Олеся и Ирочка... ...А в Лихвине он ночевал у супругов Иконописцевых. На центральнойплощади своего родного городка, самого маленького в России, ГеоргийАлексеевич Иконописцев развел прекрасный яблоневый сад. Развел не поприказу, не ради денег или славы, а просто ради того, чтобы Лихвин стал ещеуютнее и краше. Они сидели за богато накрытым столом - Иконописцев, его жена ЕвдокияДаниловна и Киреев. Георгий Алексеевич - маленький, очень живой, супруга женаоборот - большая, спокойная, молчаливая. - Понимаете, - говорил Иконописцев, - человек для чего ведь долженжить? Для того, чтобы земля, на которую он приходит, стала хоть чуточкукрасивее. Я знаю, надо мной многие смеются. И когда я специально в Киевездил, чтобы привезти оттуда черенки плакучей ивы и посадить их на могиленашего героя Саши Чекалина, - тоже смеялись. А сейчас всем нравятся моисеверные ивушки. И сад мой нравится. Брат мой родной по тому же пути решилпойти: у пожарной каланчи грушевый сад разбил. А потом супруги пели песни, которые сочинил сам Георгий Алексеевич.Пели, как жили и работали, - душевно. Только муж заводил высоким голосом, ажена Евдокия Даниловна подпевала низким, грудным. Совсем другие песни пели Кирееву в курской деревеньке Курносовка СофьяИвановна Мордвинова и ее дочь Валентина Григорьевна. Эти песни сочинялистарушки-богомолицы, странствующие монахи, которых в хрущевские временапрятали по домам набожные люди. И совсем другая Русь вставала перед Михаиломв тех песнях. Особенно запомнилась ему одна песня-молитва, которую сочинилслепой странствующий монах Валентин. Крест тяжелый, крест тяжелый, Нету сил его поднять, А нести его ведь надо - В нем Господня благодать. Крест тяжелый, путь далекий, Кто поможет донести? Помоги мене, Спаситель, Здесь на жизненном пути! Крест тяжелый, крест тяжелый, Сам Господь его поднял, Нес Он с трудностью великой, Посреди пути упал. И упал с крестом Спаситель, Никто руку не подал... Это была долгая песня, описывающая крестные часы жизни Спасителя. Напевпростой, немного заунывный, но никогда с Киреевым такого раньше не было:каждая строка песни сразу запоминалась, будто заученная наизусть. Так кирпичподгоняется к кирпичу, когда каменщик кладет стенку. А заканчивалась этапесня словами: Если будешь раб ты верный, То ты дальше крест неси, Ороси свой след слезами, В путь за Господом иди. И Царицу, Мать небесную, Ты на помощь призывай, Помогать Она тебе будет, Только ты не унывай. И когда потом в пути Кирееву приходилось несладко, он вспоминал этистроки: "Только ты не унывай". Каких только людей не встречал Михаил в пути! С кем-то и поговоритьудавалось с минуту, а теплое чувство, оставшееся после разговора, еще долгодержалось в душе. В Судогде он спросил дорогу у девушки, оказавшейсямедсестрой, идущей домой с ночного дежурства. Они поговорили - и пошли вразные стороны. А потом, пройдя с десяток метров, вдруг обернулисьодновременно. Обернулись и улыбнулись смущенно. И во взгляде каждого былагрусть. Может быть, о чем-то несбывшемся? Киреев так и не узнает никогда,как зовут эту медсестру из Судогды. Как не узнает имени чудного мужичка,упорно хотевшего затащить Михаила в свою избу, чтобы показать изобретеннуюим машину с вечным двигателем, над которой он работал пятнадцать лет. Неспросил Киреев и как зовут бабушку, бросившуюся ему на помощь, когдаогромная уличная собака, сорвавшись с цепи, кинулась на Михаила. - Ах ты, отродье, ах ты, бестия, зачем на человека кидаешься, злыдина?- храбро отбивала бабушка его от собаки. А потом сказала Кирееву: -Пойдемте, я вас до конца деревни провожу. У этой зверюги жуткие зубы, онавсех прохожих перекусала. Не надо думать, что Киреев смотрел на Россию, на русских людей как бысквозь розовые очки. Нет, он видел и жуткое пьянство, и грязь, и нищету, ихамство, и беззаконие, и покорность этому беззаконию, и потакание хамству...Но Михаил любил эту страну, этих людей. Нельзя человеку говорить все время:"Ты свинья, свинья, свинья" - он и в самом деле тогда захрюкает. Ему дажепьяненькие, жадненькие и грязненькие люди виделись другими. И для них у негонаходилось доброе и искреннее слово. Киреев даже образ придумал: лежит наземле алмаз. И засыпан алмаз навозом, грязью, мусором. Не поленись, разгребимусор, выброси грязь - и в твоих руках засверкает алмаз. Боишься испачкатьруки, говоришь - не может быть в этой земле алмаза? Бог тебе судья... Послестранствий по всем этим проселкам, дубравам, затерянным в глуши деревушкам,после посещения городов, сонно смотрящих окнами старых домов в спокойныеводы рек, у Киреева уже не проходило ощущение, что он прикоснулся к чему-точистому-чистому, светлому-светлому. С горькой усмешкой вспоминал он теперь"мудрецов", живущих в столицах, делящих людей на элиту и толпу,определяющих, кто есть совесть нации, кто достоин звания первогоинтеллигента, а кто - второго и так далее - по ранжиру. Вспоминал ихэмоциональную надрывность, страсть к позе, любовь к патетике, громкой фразе.А здесь, в глубинке, были другие люди. Они мало говорили, внимательнослушали, никогда не спешили с выводами. Но если открывали другому душу, тооткрывали без утайки, до донышка. И разве было зазорно учиться у них? Когдав одной тульской деревеньке Николай Петрович Дацков, бывший колхозный конюх,говорил с Михаилом о жизни, тот только диву давался мудрой живописностиязыка этого человека. По телевизору в этот момент говорили, что "всем намтак не хватает терпимости". Старик, услышав это, буквально взорвался: - Ты понимаешь, Прокофьич, куда этот сукин сын клонит? - спросил онКиреева. - Куда? - Знаешь, как в России называли публичные дома? - Не знаю. - Домами терпимости. А теперь хотят всю страну сделать... Тьфу, -старик даже плюнул. - Николай Петрович, но этот, как вы сказали, сукин сын вроде бы добравсем нам хочет... - Не верь, Прокофьич, не верь. Терпимости в России, видишь, мало. А вотГосподь приказывал быть кроткими, чистыми сердцем, жаждать правды - разве нетак? - Блажени, милостивии, яко тии помилованы будут, - неожиданнопроизнесла доселе безмолвно сидевшая Елизавета Петровна, вдовая сестрахозяина дома. - Вот! - обрадовался подсказке Дацков. - Правильно! Милосердными бытьнадо. А о терпимости ничего не сказано. Знаешь, Прокофьич, почему? - Почему? - Если человек терпим - значит, не любит никого. - Ну ты загнул, братик, - вновь подала голос Елизавета Петровна. - Не любит! Они теплохладные - все эти терпимые. Когда мою внучку будутубивать... ладно, ладно, - поправился старик, - не убивать - жизнь ей портить станут,соблазнять... Не знаю, кто - сектанты, наркоманы, человек какой плохой, дакто угодно, - я смогу относиться к этому терпимо? А где-то сейчас, в Тулеили Москве, с внучкой, дочерью или сыном другого человека происходит такое.Соблазняют, душу поганят, ядом сладким сердце отравляют. Меня это вроде некасается. И, знаешь, мне легко быть терпимым, когда меня это не касается. - Но ты же не такой, Николай. Что на себя наговариваешь? - И слава Богу, сестра, что не такой. Пойми, Прокофьич, все эти слова отерпимости - сладкий яд. Зло сначала всегда в меньшинстве. А потом живешь,живешь, и тебе кажется, что оно, зло, - везде. Кругом одно зло. Почему? А тыпредставление имеешь, как действует любое меньшинство? - Какое меньшинство, Петрович? - спросил сельского философа Киреев. - Любое. Сначала оно, меньшинство, скулит: не бейте, пощадите.Пощадили. Вот такие терпимые, как те. - И старик показал на экрантелевизора, где уже все в студии убеждали друг друга в том, что Россияникогда не станет цивилизованной страной, пока у нас так мало терпимости. -Меньшинство уже без скуления просить начнет: да, мы другие, но почему вы заэто презираете нас? Хорошо, такие так такие. И вдруг резкий окрик. Этоменьшинство уже требует у большинства: не кажется ли вам, господа хорошие,что пора нам местами меняться? И меняются они, Прокофьич, местами, меняются!И запомни меня, старика: как только меньшинство становится большинством, онотут же забывает о терпимости... - Ты о голубых, что ли, говоришь? - спросила Елизавета Петровна. - Я про все цвета радуги объяснял, - парировал Николай Петрович. - Делоне в цвете - он для удобства дается, дело в сущности. Почему не спрашиваешь,Прокофьич, о какой я сущности говорю? - И то правда, о какой? - послушно откликнулся Киреев. - А о той самой. Дело ведь не в том, кого больше и насколько. Завтра,предположим, все терпимыми станут, а я все равно буду себя большинствомсчитать. - При Хрущеве это культом личности называли, - сестра философа явнобыла не обделена чувством юмора. - Ты только о Никите мне ничего не говори, - вскипел старший брат. - Ато я здесь такого наговорю. Я потому буду большинством, что знаю: я за Добропротив Зла. Не перебивай, сестра! Да, надо мной можно посмеяться, мол,возомнил о себе, да и откуда мне знать, за Добро ли я на самом деле. ЗаДобро. Потому что хочу быть милосердным, жаждать правды и быть кротким. - А можно быть кротким и нетерпимым одновременно? - спросил Киреев. - И можно, и нужно! Получается не всегда, но нужно. Тут нам давечасвященник наш про Марка и про Унию рассказывал. Как его бишь звали... - Эфесский? - подсказал Киреев. - Если про Унию, то это Марк Эфесский. - Точно! Ведь все тогда эту треклятую Унию с Римом приняли, дажеепископы. А он один остался или почти один. Его уговаривают: смотри, мол,какие люди согласились, не чета тебе. Соглашайся и ты. И знаешь, Прокофьич,что Марк им сказал? - Хороший рассказчик, старик сделал эффектную паузу. -"А хоть весь мир согласится, а я все равно не изменю Богу". Богу! Вот когодержаться надо! Никогда я с Ним не буду в меньшинстве, понимаешь, Прокофьич? - Понимаю, Николай Петрович. Мне один очень мудрый... нет, не так...Очень святой жизни человек сказал: люби Бога - и делай, что хочешь. - Правильно. Вот мы и дошли до сути. Вспомним, как сказано: возлюбиГоспода Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всемразумением твоим... - ...и возлюби ближнего твоего, как самого себя, - закончила цитатуЕлизавета Петровна. - Точно. Возлюби ближнего, а возлюбишь по-настоящему - и уйдет вся твоятерпимость в тартарары. А потом Киреев просто перестал удивляться, так много повстречал он вдороге философов, изобретателей и поэтов, хоть по жизни числились все ониконюхами, рабочими, учителями, библиотекарями. Ведь важно не кто ты, а что утебя в голове и сердце. Впрочем, один раз Киреева все-таки удивили. Вмаленьком городке Тишанске, меньше которого в России разве что Лихвин, онзаночевал у местного краеведа, в прошлом учителя истории Олега ИгоревичаТолстикова. В свое время Киреев читал речь Достоевского на открытиипамятника Пушкину в Москве, в которой Федор Михайлович написал о всемирнойотзывчивости нашего русского гения, о том, что именно Пушкин разделяет снародом нашим эту способность. Главнейшую способность нашей национальности -подчеркивал Достоевский. Но все равно, то, что увидел Киреев в захудаломгородке, поразило его. Оказывается, на квартире Толстикова каждую неделюсобирался кружок любителей английской поэзии. Правда, входило в него всегошесть человек. Но представьте себе: Тишанск, древний городок, потерявшийдаже статус районного центра. Из предприятий работает только хлебозавод. Повечерам отключают свет. Зарплату и пенсии задерживают по полгода и больше. Ивот именно здесь Кирееву посчастливилось поприсутствовать на заседаниикружка любителей английской поэзии. Опять отключили свет, начавшаяся осеньбросала в окно маленького домика на улице Урицкого желтые листья. На столесамовар. Встречаемый бурными аплодисментами хозяин ставит керосиновую лампуна стол. Аплодисменты предназначались лампе, но Толстиков все равнокланяется. Он и открывает очередное заседание кружка, на котором обсуждалсявсего один вопрос: чей перевод стихотворения Джона Китса "Кузнечик исверчок" лучше - Маршака, Пастернака, Сухарева, Спендиаровой, Покидова,Новиковой или Чухонцева. Вежливости ради специально для гостя Олег Игоревичпрочитал сначала стихотворение на английском, а затем в маршаковскомпереводе, считающемся классическим, чтобы Кирееву было понятно, о чем идетречь. Вовеки не замрет, не прекратится Поэзия земли. Когда в листве, От зноя ослабев, умолкнут птицы, Мы слышим голос в скошенной траве Кузнечика. Спешит он насладиться Своим участьем в летнем торжестве, То зазвенит, то снова притаится И помолчит минуту или две. Поэзия земли не знает смерти. Пришла зима. В полях метет метель, Но вы покою мертвому не верьте. Трещит сверчок, забившись где-то в щель, И в ласковом тепле нагретыхпечек Нам кажется: в траве звенит кузнечик. Олег Игоревич читал, а Кирееввспоминал дом матери на Тихоновской горе. За окном завывал осенний ветер,пусть еще не злой, ноябрьский, но все равно сердитый. До Старгородаоставалось идти еще неделю. "Я хорошо походил, - думал Киреев, - сколькокузнечиков пели мне свои песни. Пора послушать сверчка..." А дискуссия в комнате шла не шуточная. Михаил смотрел на этих людей иокончательно - раз и навсегда - понял всю мудрость тютчевских строк: "УмомРоссию не понять". И он верил в Россию, как и Тютчев, как миллионы живых илиуже ушедших в мир иной русских людей, верил, что рано хоронить страну, гдеесть такие городки, как Тишанск, а в этих городках - вот такие кружки.Подошел к концу вечер. Стали голосовать. Два голоса получил Маршак, два -Пастернак и два - Спендиарова. - Надо же, - огорченно вздохнул единственный ветврач Тишанска ЕгорЮрьевич Юрьев, - опять ничья. Говорил вам, надо нам седьмого искать. И вдругвсе разом посмотрели на Киреева. Его первой мыслью было: "Мне бы вашизаботы", второй: "Ну, если просят", третьей: "Вообще-то, мне и Маршакаперевод нравится, и Спендиаровой. А за кого голосовал Олег Игоревич?" Инеожиданно даже для себя стал читать перевод Спендиаровой, за которыйпроголосовал и Толстиков: Поэзии в природе нет конца: Когда в жару на ветках деревца Притихнут птицы, из травы нагретой Раздастся голос нового певца. Кузнечика. В великолепьи лета Блаженствует он, опьянев от света, Звенит, стрекочет, а найдет ленца, На миг замолкнет, притаившисьгде-то. Всегда жива поэзия земли: За теплой печкой, в зимний вечер вьюжный, В глухую пору, с тишиною дружный Невидимый сверчок поет в щели. И чудится в дремотном сновиденье Кузнечика полуденное пенье. Читал Киреев в удивленной тишине, а когда закончил читать - вдруграздались аплодисменты. Михаил смутился, но ему было приятно признание этихлюдей. "Наш человек", - сказал ветеринар Юрьев, и эти слова стали едва ли несамой дорогой похвалой, которую Михаил Прокофьевич Киреев слышал в своейжизни... А еще Киреев открыл для себя, что более поэтического народа, чем наш,русский, на земле не существует. А в качестве доказательства Михаил теперьготов был привести... названия рек, а также деревень, сел, городов, где онпобывал. Даже когда Киреев жил в Москве, его просто выводили из себяместечковые юмористы, осмеивавшие по телевизору и с концертных эстрад все ився. И когда один из них произносил в монологе слова: "В Лондоне тепло, а вдеревне Гадюкино опять идут дожди", а зал покатывался со смеху, Киреевсвирепел: "Над кем смеетесь? Над собой смеетесь". Только младенец не мог быпонять, какую символику несла в себе деревня под названием Гадюкино, где вотличие от всей планеты всегда идут дожди, всегда грязно, холодно и сыро.Но, выросший на некрасовских "Кому на Руси жить хорошо" и помня все этидеревни Неурожайки, о которых писал поэт, Киреев тогда молчал. С классикомне поспоришь, думал раньше он. Но вот прошагал Михаил русскимипутями-дорогами - и не встретил деревни Гадюкино - ни в прямом, ни впереносном смысле. Зато побывал в десятках Березовок, Липок, Ольховок,Сосновок. Имя много говорит не только о человеке. Принимая то или иноеназвание, деревня, город словно выбирает себе судьбу. Десятками исчислялисьи встреченные Киреевым села Троицкие, Спасские, Петровские, Никольские,Архангельские, Успенские... Встречались и Дураковки, Хмелевки - куда же безних, но их было мало. Зато однажды на Тамбовщине пришлось проходить емудеревню Альдию. Оказалось, что когда-то один помещик, похоронив любимуюарабскую кобылу, так назвал в честь нее свою деревню. А в Тульской областион ночевал в деревне под названием Кинь-Грусть. Славное название, не правдали? Вот и захотелось мне напоследок перечислить хотя бы названия части техсел, деревень и городов, через которые вела дорога Киреева. Не сомневайтесь,все они есть на карте России. Степь, Троица, Летогоще, Орловка, Соколово,Желанное, Боголюбовка, Сестрички, Пески, Большие Голубочки, Поляны, Ясенки,Дубрава, Майское, Серебряные Ключи, Благодать, Ласково, Малиновка,Рябиновка, Мирный, Травнино, Муромцево, Натальинка, Загорье, Калиновка,Горки, Щегловка, Ольгинка, Сретенка, Луговка, Лермонтово, Грунин Воргол,Галичья Гора, Задонск, Сапожок, Бобров, Анна, Свобода, Беломостье,Горностаевка, Вязовик, Красное, Стрелецкое, Казачье, Дивогорье, Пухово,Колодезное, Зеленый Луг, Марьино, Софьинка, Соловьи, Коноплянка, Красивка,Соболево, Серебряное, Карион, Богословка, Свечино, Дубки, Вишневое,Варваринка, Лужки, Ухорь, Ясное, Дворяниново, Лев Толстой, Лебедянь,Перемышль, Суворов, Крапивна, Богородицк, Тюртень, Раево, Шарик, Завидное,Золотая Поляна, Зеленый Бор, Иконки, Александро-Невский, Дикое Поле,Златоустово, Солнцево, Луна, Восток, Заря, Сумерки, Рассвет, Большая Дорога,Невеличка, Казачка, Бабенка, Казачий Дюк, Красный Уголок, Наша, Соловьи,Гоголь, Баранчик, Ясная Поляна, Гоголь, Бежин Луг, Новый Свет, Мыс ДобройНадежды, Сново-Здорово...
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |