Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


Глава тридцать девятая




"Работайте Господеви в веселии, внидите пред Ним в радости" - сквозьдрему услышал Киреев. Только-только успокоилась боль, и он наконец-то уснул,а его соседи, в основном послушники, поднимались на работу. Старик Пахомыч,чья кровать стояла рядом, молился перед старенькой картонной иконкойСпасителя, стоящей на подоконнике. Это его голос слышал Киреев. Удивительно,но старик, внешне похожий на крестьянина прошлого века, без молитвословапроизносил наизусть слова псалма: "Уведите, яко Господь той есть Бог наш:Той сотвори нас, а не мы, мы же людие Его и овцы пажити Его". Кажется,девяносто девятый псалом, подумал изумленный Киреев. Но изумлялся оннедолго: глаза слипались сами собой. Посплю еще немного, решил Михаил, ипроснулся, когда солнце уже высоко поднялось над крышами Древлянска. Вкомнате никого не было. Михаил вскочил, как ошпаренный. И кто это сказал,что утро вечера мудренее? Вчерашнее спокойствие в душе, радость отпредстоящей встречи, предстоящего разговора с отцом Илларионом сменилисьбеспокойством и неуверенностью. Служба заканчивается, хорош же он будет,когда заявится в храм к самому концу литургии! И все-таки это былаотговорка. Какая-то неясная сила гнала Киреева из монастыря. "А если старецспросит: ты хоть раз в жизни исповедовался? Что я скажу ему: нет и несобираюсь пока? А о чем мне спрашивать старца? Спрошу, как мне успокоитьсовесть? Сколько осталось жить? Или попросить его дать богословскоеопределение искушению?" Михаил оделся, взял рюкзак и, стараясь остатьсянезамеченным, покинул братский корпус. Со стороны это напоминало бегство. Новидеть Киреева, с малодушной поспешностью покидающего монастырь, моглатолько рыжая дворняга, в одиночестве слонявшаяся по пустынному двору. Что засила гнала Киреева из монастыря - этого он не мог объяснить, да и не искалМихаил в этот момент никаких объяснений. Зато чувство собственнойничтожности перед людьми, живущими здесь, перед силой их веры, чувство,появившееся совершенно внезапно, захватило Киреева целиком. Он подошел кворотам монастыря, последний раз обернулся назад... "Господи, как легкопоучать других! Помнишь, как ты говорил Марфе: самый большой грех -отчаяние. И куда ты пойдешь сейчас, с унынием на сердце и отчаянием в душе?Учитель мудрости, ядрена вошь!" Киреев резким движением снял рюкзак, положилего здесь же и пошел к храму. В конце концов, неужели у него не хватитмужества и силы воли приложиться к той иконе, о которой рассказывал вчераотец Варлаам, попрощаться со старцем и братией, сказать им спасибо за приют.Но чем ближе подходил Михаил к дверям храма, тем меньше походил он наволевого человека. Все та же неведомая сила тянула его назад. Но Кирееввсе-таки вошел внутрь храма, пусть робко, стараясь не привлекать к себевнимания, но вошел. Поразительно, подумал Михаил, окинув взглядом храм, верующих передалтарем на этот раз не было. Если вчера стояли человек пять-семь, сегодня -никого! Но литургия, тем не менее, шла своим привычным чередом, подходя кконцу. На клиросе - три монаха, среди которых Киреев заметил и отцаВарлаама. Вел службу отец Гавриил. Михаил перекрестился и пошел в центрхрама: деваться ему было некуда, все равно он один перед алтарем. Впрочем,Киреев ошибался. У дальней стены на маленьком табурете сидел отец Илларион.В руках четки, лицо опущено вниз, будто старец дремал. В отдельных местахслужбы он поднимался с табурета, потом опять садился. Вот уже хор запел"Отче наш...". Михаил знал, что обычно эту молитву поет весь народ,присутствующий на службе. И потихоньку вслед за монахами на клиросе тожезапел: "...да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воляТвоя". Куда-то исчезла робость, и та сила, что вела его прочь, словноотступила, затаясь... Молитва закончилась. Положив перед Святым Престоломземной поклон, отец Гавриил обратился лицом к народу, то есть в данномслучае к нему, Кирееву, благословил Михаила, произнеся: "Мир всем". Хорответил: "И духови твоему". При этих словах Киреев поклонился отцу Гавриилу.Сейчас перед ним был не вчерашний эмоциональный и, как показалось Михаилу,несколько легкомысленный человек, а священник, внутри которого будто кто-тозажег светильник. Киреев почувствовал трепет, исходивший от иеромонаха, итрепет этот словно передался ему. Он даже забыл посмотреть на знаменитоепятно на полу. Хор запел: "Един Свят. Един Господь Иисус Христос, во славуБога Отца. Аминь. Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних". В этотмомент кто-то прошептал Кирееву сзади: "Извините, вас просит подойтибатюшка". Обернувшись, Михаил увидел невесть откуда взявшегося послушникаАлександра. Старец сидел в прежней позе, перебирая четки. Киреев подошел котцу Иллариону и остановился в нерешительности, не зная, как себя вести. - Причаститься хотите? - вдруг спросил старец. - Да, - неожиданно для себя ответил Киреев. - Но я ни разу неисповедовался. - Не беда, - спокойно ответил отец Илларион. - Вот сегодня и начнете. -Старец всем своим видом показал, что слушает Михаила. Так, наверное, щенка бросают в воду. Киреев словно упал с разбега вхолодную реку. Перехватило дыхание. И он стал говорить, говорить, говорить.Вспоминал те или иные поступки, повторяя услышанное или прочитанное раньше:"грешен, батюшка". Но волновался и говорил скороговоркой Михаил еще и подругой причине: краем глаза он видел, что отец Гавриил уже шел с Чашей иждал. Ждал его, как ждали Киреева и монахи. А у Михаила с детских лет былотри "пунктика", если можно так выразиться: он терял самообладание и контрольнад собой, когда при нем унижали человека, мучили животных, а еще когда онзаставлял других ждать себя. - Успокойтесь, - вдруг мягко сказал старец, - не надо волноваться. Выеще не сказали... - И к огромному удивлению Киреева, батюшка напомнил емуодин эпизод из прошлого, за который Михаилу всегда было стыдно. Затемвторой, третий. Кирееву оставалось соглашаться и каяться в своих прошлых деяниях ипоступках. Так дошли они - вместе с батюшкой - до дней совсем недавних. Михаил только началрассказывать о том, что произошло в деревне Галичья Гора, заново переживаяслучившееся, но старец остановил его: - Не надо так подробно... Вы теперь поняли, что важно не богословскоеили литературное определение искушения, а нечто совсем иное? - Да, - ответил уже переставший чему-либо удивляться Киреев. - Вы раскаиваетесь в том, что мысленно осудили людей, которые за васпотом свои души положили, как за брата своего? Киреев заплакал. - Да, - прошептал он. - Хорошо, - ободряюще сказал батюшка, неожиданно улыбнувшись, правда,одними глазами. - Никогда и ни в чем не надейтесь на себя - и Бог избавитвас от любого искушения. А если оно все же придет - даст вам силы выстоять вборьбе. Но для начала привыкните осуждать только одного человека - самогосебя. И тогда Бог вас не осудит. А не осудит Бог - не страшны будутискушения. - А они еще... будут... у меня? - Слезы буквально душили Киреева.Впервые за все время исповеди отец Илларион посмотрел Кирееву прямо в глаза. - Не правда ли, - будто не услышав вопроса, спросил Михаила старец, -не пойти к экстрасенсу, узнав, что у тебя рак, оказалось легче, чем вернутьнайденные деньги? А победить похоть оказалось еще труднее. А еще труднееобуздать свой язык, осуждающий брата своего... Киреев опустил голову. - Вы все правильно про меня говорите. - Нет, я простой и грешный монах. Это Господь - сердцевед. Будут ли увас еще искушения? - вновь улыбнулся старец, на этот раз не только глазами.- Так ведь дорога ваша еще продолжается. Вы отныне православный человек и,значит, должны знать: чем дольше будете идти, тем больше будете понимать,что путь на самом деле бесконечен, а вы только в самом его начале. - Зачем же тогда... отправляться в дорогу? - Помните, своим ученикам Господь говорит, что только милостью Божиейможет спастись человек. Вот вам и ответ. Милость - это дар любви. Любви Богак нам, грешным и недостойным. Он и взывает к нам ежечасно и ежеминутно:"Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы". Если Онзовет нас, то как же не идти? Легким и сладостным был бы наш путь, если быне гордость и себялюбие, что живет в сердце каждого из нас. - Но ведь были же святые люди, батюшка. - Един Бог свят. Вот скажите, почему вы так осуждали тех деревенскихлюдей, хотя они последний кусок хлеба вам предложили и приютили на ночь?Почему заранее приписали им дурное? - Сам не знаю. Но я пытаюсь бороться со своей гордыней, если она -причина моих дурных поступков. - Это хорошо, но без Него мы не можем ничесоже. Вот и очищает Он сердцанаши скорбями и болезнями. И вам великая милость была дана - через страданияискупить прежние грехи свои. Нужно ли спрашивать: идти мне или не идти? Неспрашивайте - идите. Носите в сердце упование на Него - и идите. А еслипокажется вам, что вы уже пришли, что вы уже спасены и теперь вокруг васспасаются тысячи - значит, шли вы совсем в другую сторону. - Простите, батюшка, но разве преподобный Серафим... - Нет, он не совсем так об этом говорил. "Радость моя, - сказалпреподобный одному человеку, - молю тебя, стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя".Мирный дух - это признак того, что мы идем к Богу, а не бежим от него, чтомы со смирением принимаем все, посылаемое Им... Все, - как-то усталопроизнес старец, - давайте я отпущу ваши грехи и идите - причащайтесь...Теперь целуйте крест, Евангелие... Давайте я благословлю вас. Вы хотелиспросить меня о своей болезни? - Да, батюшка. - Киреев чувствовал себя открытой книгой, которую легкочитает этот удивительный человек. - Господь еще не призывает вас. - Я еще... не очистил... сердце? Поэтому я... буду жить? - Киреев неверил своим ушам. - Правда странно? Вот вам еще один парадокс, раз вы их так любите.Недавно вы были бы счастливы, узнав, что еще будете жить и что близкаясмерть вам не грозит, а сейчас вы даже разочарованы. - Разочарован? Да, похоже на это, батюшка. Один человек... еще тогдасказал, что завидует мне... - Пути Господни неисповедимы... Да и молился кто-то о вашем телесномздравии, сильно молился и продолжает молиться. Вы видели вчера маленькуюдевочку? Вот у нее нам всем учиться надо. Бог внимает чистым сердцам,особенно если они уже предстоят перед Ним. - Лиза... умерла? - спросил Киреев, хотя он уже все понял. Старецпомолчал, затем ответил: - Умереть - не очень... верное слово. Еще один парадокс, согласитесь:многие хорошие слова для нас приобрели противоположное значение, и наоборот.Слово "прелесть", то есть "обман, ложь", стало похвалой... Да... Раньше наРуси говорили "преставился". Понимаете? Человека как бы переставили. Он вдругом измерении, но он стоит, он жив... А еще есть такое слово - "успение". - Какое-то соединение "сна" и "уснуть". - Так оно и есть. Успеть спастись... Она вымолила вас, эта девочка... -были последние слова, которые Киреев услышал от отца Иллариона. Может быть, от того, что огорошила его весть, полученная через старца,но само причастие запомнилось ему гораздо меньше исповеди. Нет, он сволнением и трепетом подходил к Чаше, но внешне ничего особенного в его душене произошло. Михаил отныне ни на секунду не сомневался, что Лизапо-прежнему жива, только находится в другом измерении. Земной путь ее былзавершен. Но от сознания того, что он никогда не увидит свою дорогуюконоплянку, Кирееву стало невыносимо грустно. Подошедший после окончания службы отец Варлаам поздравил Михаила спринятием причастия и подарил большую просфору. Простившись с ним и другимимонахами, Киреев отправился к воротам, где все на том же месте лежал егорюкзак. - Куда теперь пойдете? - спросила Михаила подошедшая Надежда. - А то быостались... - Старец пока не звал. А после будет видно... Куда пойду сейчас?Городок такой есть - Бобров называется. Не слыхали? - Нет. - А оттуда уже точно - в Старгород, - скорее себе, чем женщине ответилМихаил. - Тоже не слышала. - Вот теперь будете знать. - Ангела-хранителя вам в дорогу. А старец будет молиться за вас. И выего тоже не забывайте! - Что вы! - А то оставайтесь. Я для вас без хрена квас сделаю. - Надо идти. Спасибо. - Я вот тут вам хлебушка и огурчиков малосольных положила. Идите сБогом! Киреев вновь прошел через весь Древлянск. Но теперь город показалсяему совсем другим - тихим, сонным и очень уютным. Он зашел на почту и хотелпозвонить в Москву. Отстоял длинную очередь - единственная телефонисткаработала очень медленно, а потом Киреев передумал звонить. Что он скажет Иреи Виктору? И Михаил послал Бобровым телеграмму, в которой было всего пятьслов: "Я плачу вместе с вами". * * * Киреев оказался прав. Оперуполномоченный не усомнился впоказаниях Юли, а Вадим Алексеевич и Федор не оставили девушку водиночестве. Хирург вообще-то здорово помучил ее. Он заставлял Селивановумного ходить - сначала по палате, потом по коридору и, наконец, помаленькому больничному парку. Разумеется, Юле это не нравилось: лежать впостели было гораздо комфортнее, при ходьбе же начинались боли. Но с каждымновым днем девушка ходила все увереннее и увереннее. При выписке Голубев далЮле, как он сам выразился, ЦУ - ценные указания и обязал ее каждый деньприходить на перевязки. - Вадим Алексеевич, - спросила она хирурга, - я у вас в неоплатномдолгу, но ответьте мне: почему вы так заботитесь обо мне? - По многим причинам, уважаемая Юля. - Киреев - одна из них? Голубев на секунду-другую задумался. Потом ответил: - Он - редкий человек. - Потому что ходит пешком? - Потому что неделю просидел возле твоей постели и ни разу не попросилменя, хирурга, посмотреть его самого. Думаешь, я не понял, чем он болен? Авообще, - Вадим Алексеевич улыбнулся, - уважаемая Юля, разве чувствоприязни, дружбы всегда логически объяснимо? Хотя, не спорю, мне былоприятно, как большому поклоннику Канта, встретить в нашей жизниединомышленника. - Михаил Прокофьевич вам сам сказал, что любит Канта? - Зачем? Когда тебя привезли в приемный покой, то я позволил себепроцитировать Иммануила: "Удел женщины - владычествовать, удел мужчины -царить..." А Михаил Прокофьевич неожиданно - для меня, разумеется - закончил мысль Канта: "...потому чтовладычествует страсть, а правит ум". Юля возмутилась: - Вас, что, на такие глубокие мысли навело мое распростертое тело? - Не обижайтесь, уважаемая Юля. У женщин мысли рождаются изпереживания, а у мужчин переживания из мыслей... - Это тоже сказал Кант? - Нет, это сказал хирург Голубев... Мне трудно объяснить женщине ходсвоих мыслей, но, поверьте, и Киреев, и я, и тот молодой человек, кажется,его зовут Федор, все мы переживали за вас. - Я это знаю и благодарна вам всем. Но все-таки, что в моем тогдашнемположении вызвало в вашей памяти эту цитату? - Вы не понимаете? - Не понимаю. А Киреев понял вас или только показал свою эрудицию? - Как у вас глазки заблестели! Вот вам и ответ. Если бы миром правилум, а не страсть! - Получается, что во всем виноваты женщины? - Да нет же! Разве настоящий мужчина мог так поступить с вами? Всеперемешалось в этом мире... - Голубев громко вздохнул. - Вы умирали тогда.На лице ни кровинки, зато в крови обе руки. Это правда, что все хирурги втой или иной степени являются циниками. Но не потому, что они бессердечны.Это защита организма, если хотите. И все равно, когда умирают дети илимолодые люди - к этому, уважаемая Юля, невозможно привыкнуть... - Голубев замолчал. - Кант - это форма самозащиты? - спросила Юля. - Вот видите, столько я слов потратил, а вы одной фразой объяснили, -улыбнулся Вадим Алексеевич. - А можно сказать несколько иначе: я в тотмомент призвал себя к бесстрастию. - Зачем? - Чтобы у вас стало больше шансов выжить. А вот Федор Новиков не вел сЮлей философских разговоров. Он приходил, приносил козье молоко - "подарокот тещи", свежие ягоды и фрукты. Сидел молча, не зная куда деть свои большиеруки. Сначала Юля чувствовала себя не очень ловко, особенно когда Федор сталпродолжать навещать ее в монастырской комнатке, где она поселилась,выписавшись из больницы. В жизни Селиванова твердо усвоила правило: еслитебе оказывают внимание, значит, от тебя что-то хотят. Первым исключением изправила оказался Киреев. Неужели Федор будет вторым? - Вы, я думаю, образцовый муж, Федор, - сказала однажды Новикову Юля. - Почему так думаете? - Вы заботливый. Хозяйственный. Немногословный. Наверное, руки у васзолотые. Федор засмущался: - Скажете еще! Вам Михаил расскажет. Он тогда на меня прикрикнул даже:много, мол, говоришь. - Вы удивили меня. А я думала, что вы - молчун. - Да я сам себе удивляюсь. А вот про то, что хозяйственный... У насиначе нельзя. Жить-то надо. - А чем вы занимаетесь? - Да всем. Фермерствовать пробовал. Когда за солярку пришлось весьсобранный урожай отдать, а налогами меня просто задушили, понял, что сфермерством завязывать надо. Кое-что продал - грузовичок старенький купил.Однажды решил мясным бизнесменом заделаться. - Каким? - Мясным. Объездил окрестные деревни, мяса скупил и поехал в Москвупродавать. Наивный. - Почему наивный? - Пока ехал, на одном посту ГИБДД остановили - пришлось дать гаишникаммяса, на втором, третьем... А в Москве на рынке подошли три... - Бугая? - Да, здоровые ребята. И сказали, по какой цене я должен мясомторговать. Я даже бензин не смог окупить. Прогорел, одним словом. Никудышнымоказался бизнесменом. - А чем сейчас занимаетесь? - Чем придется. Дрова и уголь бабкам вожу, сено. Ничего, жить можно.Нам двоим хватает. - Простите, у вас нет детей? - Есть. Павлик. - А почему вы говорите - вдвоем? - Вдвоем. Я не женат. - А как же... теща? - растерялась Юля. - Обыкновенно. Мать жены - теща. Жены не стало - теща осталась. АннаАлексеевна - хорошая женщина. Не знаю, в кого только моя Настя пошла. - Настя - это жена? - Бывшая. Мы развелись с ней. Пока я землю пахал, она... короче,недоглядел я за Настюшкой. По-черному она загуляла. - Что же вы не уследили? - А как уследишь? Она в магазине работала. Там и пить начала... Я и такс ней пробовал разговаривать, и сяк. И хоть она из меня посмешище делала,ради Пашки терпел. Но когда с очередным хахалем в Липецк на полгода уехала,даже матери об этом не сказав и с сыном не попрощавшись... Короче, неинтересно это, - горестно махнул рукой Федор. - Анну Алексеевну жалко. Однау нее Настя была. - Почему была? - Когда она из Липецка приехала, ее никто узнать не мог. Будто лет надесять постарела. Да разве такая жизнь красит? Два дня Настя у матери пожилаи опять пропала. То в Ельце ее видели, то в Ефремове, говорят, на вокзалебутылки собирала. А потом исчезла... будто не было. Федор умолк. Молчала иЮля, не зная, что сказать. Неожиданно Новиков встрепенулся: - Только, ради Бога, не подумайте, что я вас разжалобить хочу или чтоклинья к вам подбиваю. Я же понимаю, кто вы, а кто я... Юля даже поперхнулась от таких слов: - Федор, вы о чем говорите? Я такой же человек, как и вы. Разве не так?Только... вы совсем не знаете меня. - Юля, я же сказал, что у меня плохих мыслей в голове не было и нет. Давы пейте молоко, пока оно теплое. Оно целебное. Поправитесь - и в Москву, яже понимаю. - Послушайте, Федор. Все совсем наоборот. Я... Господи, ну как этосказать... Вы - хороший, добрый человек. Только в одном я ошиблась: думала,что вы молчун... - А оказался болтуном? - Нет, просто общительным человеком. А молчали, видно, из робости? - Есть немного, - совсем по-детски улыбнулся Федор. - Вы и вправду славный. Даже жену свою... бывшую Настей называете. - А как же иначе? Не шлюхой же, простите. Она же мать Павлика, да ижалко ее. Настя не плохая была. Просто - слабая. Юля с удивлением смотрела на этого рыжеватого парня спронзительно-серыми глазами. Раньше, когда ее бросал очередной любовник, Юляговорила себе: "Все мужики - сволочи", хотя на самом деле в это не верила. Икогда появлялся какой-нибудь Гришаня, она открывала ему двери, в глубинедуши надеясь, что вот этот окажется настоящим. Странно, а Федору открыла быона двери своего дома? - Понимаете, Федя, я очень дурная женщина. Вы думаете, порядочнаядевушка окажется в такой ситуации, в которой я оказалась сейчас? Поверьте,кое в чем я могу дать фору вашей жене. - Бывшей жене. - Да, бывшей жене. И за многие поступки, что я делала, мне оченьстыдно. И перед теми людьми, что так заботливы ко мне, - стыдно. - Послушайте, Юля, зачем вы наговариваете на себя? - Наговариваю? - Конечно. Всякого человека по глазам видно - хороший он или плохой...И зря вы смеетесь. - А Настя была хорошей? - Да. Но слабой. Я с ней развелся не потому, что меня ребята знакомыерогоносцем называли... - А почему? - Потому, что ей Пашка не нужен был. - А зачем мне наговаривать на себя? - Не знаю, - пожал плечами Новиков. - Засиделся я. Пора мне. Завтразаехать не смогу, а послезавтра обязательно буду. - А я думала, что мужчин в женский монастырь не пускают, - пошутилаЮля, стараясь скрыть легкую досаду: ей отчего- то захотелось услышать отФедора ответ на свой вопрос. - Да, матушка-настоятельница - человек хороший, но строгих правил. -Новиков, похоже, не почувствовал шутливой нотки в голосе Юли. - Но мы с нейладим. Я им на грузовике то уголька подвезу, то дровец... Только неподумайте, что за деньги - монастырь все-таки. - Приходите, - вдруг сказала Юля. - Я буду рада. И еще. Мне помощь вашанужна будет. - Говорите, - с готовностью откликнулся Федор. - Позвонить надо в Москву. Городок ваш хоть и маленький, но мне ещетрудно ходить. - Довезу. Могу и в Елец, могу в Липецк - там связь лучше работает. - Спасибо. Меня Задонск вполне устраивает. Кстати, а сколько из Москвыдо вашего городка на машине ехать? - На хорошей машине? - На очень хорошей. - Часов пять. - Понятно. - Ну, я пошел? - Спасибо... тебе. Но Федор топтался на месте и все не уходил. Потом еще раз сказав: "Япошел", закрыл за собой дверь. Когда он ехал на своем грузовике в Хлевное, где ждал его семилетнийПашка, то всю дорогу думал о том, что скоро эта необыкновенная девушка уедетв свою Москву и забудет его, такого нелепого со своими яблоками, козьиммолоком и грязными от угля руками. А Юля представила себя в роли женыФедора, доящей коз, окучивающей картофель, варящей щи на русской печке.Нелепая получалась картина. Но смеяться почему-то не хотелось... Междупрочим, настоятельница была действительно женщиной строгих правил. Однаждыона сказала Юле, что праздность - мать всех пороков. Затем, немногопомолчав, добавила: - По-моему, залежалась ты, дочка. Это пусть мужики над тобой пчелкамипорхают, у нас все- таки монастырь. - Гоните, значит? - без обиняков спросила Юля. - Упаси Господь! Вижу, что ты еще не совсем здорова. У нас сестрытрудятся в меру своих сил. Вот я и пытаюсь узнать твою меру. - Отжиматься от пола еще не могу, а на ногах уже стою. - Ну и славно. В хоре пела когда-нибудь? - В музыкальной школе пела. Правда, давно это было... - Вот и помоги сестре Евфимии. Приказывать я тебе не могу, тем болеезнаю, что скоро ты в Москву уедешь. Но сейчас праздников много наступает, ахор у нас маловат. Да и слабоват, надо признать. Юля сначала едва не рассмеялась, потом, поняв, что это будет невежливо,решила культурно отказаться. И вдруг неожиданно вспомнила, как Михаил читалей стихотворение Блока... - Но я не пела в церкви... никогда. Вдруг - не получится? - Ты думаешь, я всю жизнь настоятельницей была? - А на вас посмотришь, матушка Валентина, и кажется, что всю. - Язык у тебя... - засмеялась настоятельница. - Я пятнадцать летбухгалтером на фабрике отработала. - А как же... - Так же. Призвал Господь - и пошла. Не обо мне речь. Так поможешьсестре Евфимии? - Сестре и не помочь? Только я сутану вашу черную не одену. - Сутану? - опять засмеялась матушка Валентина. - В чем сейчас ходишь,в том и пой. Между прочим, одежду и белье Юле купила на задонском рынкеИрина Васильевна, жена Голубева. Покупала "на глаз", а потому Селиванова неочень ловко себя чувствовала в этой одежде. - Только краситься не надо и не забывай платком голову покрывать.Считай, это будет твое послушание, - добавила матушка. - Хорошо, - Юля даже растерялась от того, что обычно суровая инеулыбчивая настоятельница так озорно рассмеялась. Селиванова вообще переступила порог монастыря с огромным количествомнакопленных ранее предубеждений. Например, ей казалось, что в монастырь идутлибо пожилые, либо жизнью обиженные люди. А если Юле и доводилось что-либочитать или слышать о монастыре, то это сводилось в основном к рассказам оякобы прорываемых между мужскими и женскими монастырями подземных ходах. Скакой целью прорываемых, объяснять, надеюсь, не надо. Разумеется, подземногохода она не обнаружила. А вот среди сестер обители увидела и пожилых, идействительно обиженных жизнью, но также и молодых, и даже красивых девушек.Это еще больше озадачило Юлю. Смущали, правда, вечно опущенные долу глазанекоторых монашек и осуждающие взгляды, направленные в ее сторону. Но когдаСеливанова стала ходить на спевки небольшого монастырского хора, когда онапочувствовала, с каким терпением и тактом относятся и к ее шуткам, не всегдабезобидным, и к ее ошибкам на репетициях, а они в свою очередь поняли,насколько искренна и добра эта девушка, то отчуждение растаяло, как льдинкана мартовском припеке. Юля перестала разгадывать психологические загадки, априняла этих людей, называвших друг друга сестрами, а ее - Юленькой, такими,какие они есть. Когда же она первый раз спела на службе вместе с сестрамиТрисвятое: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас",когда увидела глаза двенадцатилетней Вареньки, девочки-сироты, нашедшейприют в обители, в которых отражался отблеск свечей, когда услышалапроповедь тихого батюшки Сергия, в которой говорилось о том, что Господьпреобразился на горе Фавор, а мы тоже должны преобразить свои жизни, - Юляперестала чувствовать себя здесь чужой. Она не могла, да и не собираласьидти по пути матушки Валентины, сестры Евфимии, других девушек, ставшихмонахинями или послушницами, но теперь Юля открыла новый для себя мир. Ипоняла, что будучи лишенной этих тихих молитв, колокольного звона, зовущегок вечерне, пения, от которого у нее в некоторых местах мурашки бежали поспине, - она была лишена чего-то очень родного и светлого... Юля отказалась от того, чтобы ей носили еду в комнату, а с разрешениянастоятельницы ходила в трапезную. Во время трапезы кто-нибудь из сестеробязательно читал - обычно это были выборочные места из житий святых.Однажды матушка Валентина попросила почитать Юлю. Все посмотрели на нее.Неожиданно для себя Юля смутилась: - Я не умею по церковно-славянскому. - Жаль. А какие-нибудь приличествующие для этого места стихи ты знаешь? - Стихи? Юля на секунду задумалась, а потом стала читать - про девушку, котораяпела в церковном хоре, о радости, которая обязательно будет, об усталыхлюдях, мечтающих обрести покой... Последний раз она читала стихи напионерском сборе в седьмом классе, а потому от волнения не заметила, чтоникто во время ее чтения за столом не ел... Кроме глухой древней старушки,которую все звали сестрой Клавдией. Клавдия доедала пустые щи и бормоталапро себя: "Добрые щи, но укропчику можно было побольше положить".
Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.008 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты