КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава сорок третьяОсеннее небо, Пустое от края до края... Ни тени не видно на нем. Как ты одиноко, небо! Хоть ворон бы пролетел. Эти строчки японского поэта Такубоку Киреевучасто приходили на ум не потому, что наступила поздняя осень. И одиноким онсебя не чувствовал. Одиночество страшно тому, кто его боится. Такубоку егобоялся, иначе бы не написал: Сверчок звенит в траве, Сижу один На камне придорожном. Смеясь и плача, Сам с собою говорю. Да и о каком одиночестве Киреева можно былоговорить, когда в маленьком его домике иной раз целыми днями на закрывалисьдвери. Кроме Васильковых, время от времени заглядывали старые новоюрьевскиедрузья - молва о том, что в Старгород вернулся Киреев, быстро облетелаокругу. Приходили поболтать соседи. Часто на огонек к Михаилу заходила ЮляСеливанова, поселившаяся у Веры Ивановны Григорьевой, тети Софьи Вороновой.Воронова. Даже фамилия эта стала носить для Киреева особый смысл. Хоть бы ворон пролетел. Но вот что интересно. Юля, с которой Михаилочень подружился, много раз пыталась завести с ним разговор о Софье. Новсякий раз, когда шуткой, когда молчанием, он обрывал его. И однажды Юля невыдержала: - Что вы за человек? Вроде бы мы с вами не чужие люди. Я вам про себявсе рассказываю, письма Федора показываю, а вы... - Прости, Юля, но мне нечего показывать - не пишет никто. - Не собьете. Я все скажу. Гордые вы оба. Одна там, в Москве,переживает, другой здесь... Вы хоть поговорите о Софье - легче будет. А выменя в душу не пускаете. - Ты не права, победительница гнилых Шуриков. - Почему? - Я тебя давно уже пустил. В душу. А почему не говорю? Один святойстарец сказал: "Молчание - таинство будущего века". - Вы о ней - молчите? - Нет, говорю молча. А вот про гордость - это ты напрасно. - Что же это - трусость? - Опять не то. Когда вырастешь - поймешь. - Что - пойму? - Что любить - это не обладать, не завоевывать, а отдавать. И чембольше ты любишь человека, тем... тем... - Тем больше хочешь ему отдать? - Разумеется, но я не то хотел сказать. Попробую с другого конца. Одинзамечательный поэт, звали его Николай Рубцов, однажды написал: Улетели листья с тополей Повторилась в мире неизбежность... Не жалей ты листья, не жалей, А жалей любовь мою и нежность! Пусть деревья голые стоят, Не кляни ты шумные метели. Разве в этом кто-то виноват, Что с деревьев листья улетели? - И что все это значит? Стихи-то хорошие, но они как раз о другомговорят. - Нет, о том же. Много любви, Юлек, и нежности много. Только на моемкалендаре ноябрь. Листья уже облетели. Пока все тихо, но вот-вот зашумятметели... - А на Софьином календаре? - Май, Юлек, май... Чудесная пора: ласточка с весною в сени к намлетит, лазурь небесная смеется, сыплет черемуха снегом... - Вас пугает разница в возрасте? - неожиданно спросила Селиванова,стараясь не обращать внимания на шутливый тон Киреева. - Опять не то. Хорошо, хоть не люблю слова я эти цветастые, но скажу:если бы я чувствовал в себе силы, умение, возможность отдать Софье все то,что она заслуживает, я бы давно... ты понимаешь меня? - Да. - Иной раз я думаю: будь она некрасива, случись что-нибудь с нею -слепота, авария, болезнь - я помчался бы к Софье и не отходил от нее. Но такбывает только в женских романах, а в жизни... Мне нечего ей дать, а бытьстарым вьюном, сосущим соки из молодой розы, я не хочу. - Может, я действительно молода и глупа... С одной стороны, вы вроде быправы. Любить - отдавать, вьюн - роза. А с другой... - Хочешь сказать, что это все-таки трусость? - Именно так и хочу сказать. Когда вы все бросили и больной ушли внеизвестность - разве это, исходя из логики, из здравого смысла, не былобезумием? Киреев пожал плечами. - Наверное. - Вот вы сейчас здесь. Кроме вашей еще и моя жизнь круто изменилась. Аесли она должна измениться и у Софьи? Она же вас вестником назвала. Нотеперь вы с точки зрения здравого смысла заговорили. - Постой... - Нет, это вы постойте. Я гляжу на вас обоих - вы будто две половинкиодного целого. Я Софье это уже говорила, а вот теперь вам говорю. Еслисудьба свела вас или Бог - почему вы противитесь? Гордость, МихаилПрокофьевич, гордость. - Она-то здесь при чем? - А при том, что вы Рубцова цитируете, а в мыслях и разницу в годахдержите, и ее положение, и свой домик старенький, и ее иномарку. Держите,держите. И она тоже гордая, но Соня хоть женщина. Вы позовете ее - вмигпримчится, бросит все и примчится. Я знаю. Но вы трус. - Ты разошлась не на шутку. - Не нравится? А правда никому не нравится, между прочим. Еще выбоитесь, что поживет Софья у вас - да и вернется в Москву. Боитесь, боитесь.Но если любите, чего бояться? Даже если уедет - пожелайте ей счастья исидите до старости с этим дедом, что неподалеку от вас живет. Такую же шапкукупите - и сидите, про политику рассуждайте. Неужели для этого вы из Москвыуехали? Юля замолчала. Киреев сидел, опустив голову. Потом грустноулыбнулся: - Я сдаюсь. Жаль, что ты вчера не пришла. - А что было вчера? - Письмо от Софьи. - Письмо? Что же вы молчали? - Не успел сказать... Длинное письмо. Софья все новости сообщила. УАллы Петровой дела опять в гору пошли. У нее теперь в магазине Ира Боброваработает. С Витей они хотят разводиться - он пьет. Наталья вся в работе,впрочем, ты ее не знаешь. Пишет, что ты можешь приезжать - она тебя накакие-то курсы устроила, после которых можно куда угодно поступить, даже вСтрогановку. Кузьмич, оказывается, на тот свет отправился, так что смело вМоскву поезжай. Да, икону просила оставить и самому решить, что с нейделать. А в конце письма - несколько строк. Голос Киреева стал глухим,взгляд отсутствующим, устремленным куда-то далеко-далеко: - О чем я? Да, несколько строк. Соня написала, что... любит, испрашивает... - Михаил опять замолчал. - Что спрашивает? - Как-то неловко обо всем этом говорить. Спрашивает, можно ли ей сюдаприехать? - А вы? - Я? Сел и написал два письма. Одно получилось очень красивым. Можносказать, художественное получилось письмо. Я написал, в сущности, о том, очем говорила ты. О разнице в возрасте, о том, что "она его за муки полюбила,а он ее за состраданье к ним", о том, что здесь другая жизнь и "БМВ" у моегозабора будет выглядеть так же, как сотовый телефон в руках Потапыча. Короче,прочитал ей мораль по полной программе. А закончил стихами АрсенияТарковского. "Помнишь, - пишу я ей, - при нашей первой встрече я читал тебеего стихи? Давай закончим стихами Арсения наш последний разговор..." Инаписал эти строки. - Какие это были стихи? - Тебе интересно? - Иначе бы не спросила. - Хорошо, прочту: Я свеча, я сгорел на ветру, Соберите мой воск поутру, И подскажет вам эта страница, Как вам плакать, и чем вам гордиться. Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть. И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово. - А потом, - продолжал Киреев, - я написал второе письмо. В нем быловсего два слова: "Люблю. Приезжай". - Михаил, не томите. Дальше что? - Пошел на почту. Стою у почтового ящика и не знаю, какое из двух писемопустить в него. По привычке жду знака, а его все нет и нет. Вдруг, смотрю,идет какой-то человек. Немного пьяненький, пошатывается. Мил человек,говорю, возьми любое из этих писем и порви. Он не понял сначала, потомпопросил на пиво и порвал. А другое я опустил в почтовый ящик. - И он порвал... - Да, короткое. - Эх, Михаил Прокофьевич! Разве можно свое счастье отдавать в чужиеруки, тем более что при этих руках была не очень трезвая голова. Хорошзнак... Послушайте, Михаил, - вдруг оживилась Юля, - а вы в Москвупоезжайте, быстрее письма у Софьи окажетесь. Сами будете ответом. Киреевпокачал головой. - Я не правду тебе сказал... Письмо от Софьи пятнадцатого ноябряпришло. А сегодня... - Знаю, тридцатое, - печально произнесла Юля. - Честно признаться, я так захандрил после этого, что даже к ВереИвановне не сходил и не передал слова Софьи, предназначавшиеся тебе. Прости. - Ладно, что там. Я тоже не поеду. Ко мне через неделю Федор приезжает. - Вот здорово! - Можно он у вас поживет? - О чем речь? Конечно. - Он ненадолго. Хочет осмотреться, узнать, сколько здесь жилье стоит. - В Задонск не возвратишься? - Мне нравится здесь. Москва близко, Тула. Да и у него большевозможности работу хорошую найти. А в Задонск будем ездить в гости. Как напраздник - он к бывшей теще, друзьям, я к матушке Валентине, сестрам. - Постой-постой. Честным пиром да за свадебку? Юля засмущалась. - Он хороший. Надежный. Меня любит. Всю жизнь я кого-то любила, впервыеполюбили меня. - А ты его не любишь, что ли? - Я очень Федора уважаю. Надеюсь, у нас еще будет время и я егополюблю. Вот увидите. - А как же Строгановка? - Разве на ней свет клином сошелся? - Думаю, что не сошелся. - Мне захотелось иконы писать. Говорят, специальные мастерскиепоявились, где этому учат. Федор одобрил. А вы как считаете? - Тебе важен совет трусливого гордеца? - Вы обиделись? Я же переживаю за вас. Вы... - Юля осеклась, - вы какстарший брат мне. И еще друг. - Спасибо. Я не обиделся. Мне один человек сказал мудрые слова, я неперестаю их всем повторять. Больше ничего не говорю, не учу другихуму-разуму - хватит, отучил. А эти слова повторяю: люби Бога и делай, чтохочешь. - А если человек не верующий? Вы ему тоже это говорите? - Ты это про себя? - Нет, я верую. - Неверующих людей, Юля, не бывает. Только не все об этом знают. Нотем, кто и знать не хочет, я говорю немножко по-другому. - Что говорите? - Живи сердцем. - И все? - А разве этого мало? Учись на моем горьком опыте. Видишь, какполучается? Подчас два слова скажут больше, чем сотни самых правильных имудрых слов. Такой вот парадокс. * * * Новый год Софья встречала на даче у Мещерских, заранее попросивподругу: - Старшая, только можно я не одна приду? - Киреев приехал, тезка? - Мещерская спросила об этом чересчурспокойно, чтобы в это можно было поверить. - Нет, - просто и спокойно ответила Воронова. Так, как умела отвечатьтолько она, - и собеседник больше не хотел задавать вопросов. - Я хочу сНаташей Котеночкиной к вам прийти. - Конечно, о чем речь? Будем только рады. - Спасибо. Она одна, я одна - вот мы и скооперировались, как говорилСмок. - А Ира? Может, ее тоже... В смысле, пригласить? - Старшая, у тебя и так полон дом гостей будет. Да и уехала Ира напраздники в Вышний Волочок, к маме. - Что, Виктор пьет? - Наташа говорит, что да. Но мне кажется, это не главное. Сломался онпосле смерти Лизы. Ирочка всю жизнь тростинкой была, гнуло ее, гнуло, она доземли сгибалась, но так и не сломилась. Алла на нее нарадоваться сейчас неможет - благодарит меня чуть ли не каждый день. А Витя как дуб - нешелохнется. Крепко стоял. Он в семье как солнышко был - домой приходил, Ирарасцветала сразу, Коноплянка петь начинала. - Ты о Лизе, тезка? - тихо спросила Мещерская. - Да... А когда дочери не стало, он и рухнул сразу. Каждый день накладбище ходит, часами у могилки сидит... Так что я не осуждаю его. - И правильно делаешь. Ну, ладно. Я вас жду. Праздник получился наславу. Впрочем, у Мещерских по-другому и не бывало. В полночь к елочке,росшей у дома, которую всегда наряжали, вышла даже не очень хорошочувствовавшая себя Аглая Серафимовна и пригубила шампанского. Народу поделкой собралось много, после двенадцати часов подошли и некоторые изсоседей. Один из них, высокий рано полысевший блондин с тихим вкрадчивымголосом, будто ненароком все время оказывался возле Вороновой. Софья раньшенесколько раз видела его у Мещерских, старшая говорила, что этот человекпокупал картины Ильи Ильича и что работает он "где-то высоко" - каквыражалась Мещерская. Когда вернулись в дом, блондин пригласил Воронову натанец. Мещерская, танцевавшая с кем-то из гостей, подмигнула подруге: - Держись, тезка, Аркадий Ревазович у нас знаменитый сердцеед. - Хочешь сказать, что Аркадий Ревазович каннибал? - Мысль о том, чтоМещерская специально устроила эту встречу-смотрины, была Софье неприятна, ноона быстро отогнала ее. В прошлом блондин засмеялся: - У вас замечательное чувство юмора. Мне нравятся такие женщины. "Походу сюжета я должна, видимо, спросить, почему у него такое редкое сочетаниеимени и отчества", - подумала Софья. И, разумеется, продолжала молчать. - Не правда ли, редкое сочетание имени и отчества? - спросил, наконец,Софью Аркадий Ревазович. - Чье? - Мое. Все обычно спрашивают. Воронова пожала плечами. У нее было отличное настроение, однако еебесили типы, самоуверенные сверх всякой меры. Но она умела и с нимиразговаривать. В этом конкретном случае надо было просто сбивать собеседникас размеренного, много раз успешно до этого опробованного ритуала знакомстваи ухаживания. - Нормальное сочетание. Отец - русский еврей, мать - грузинскаяеврейка. Тут главное не комплексовать. Софьин партнер издал нервный смешок. - Да я и не собирался. У меня много кровей намешано. Бабушка по отцу изстаринной казацкой семьи, а прадед по материнской - из древнего грузинскогорода. Представляете, какая смесь получилась? - Представляю. В старости ваш внук будет пиликать на скрипке, женаготовить вам сациви, а вы, играя в шахматы, будете мурлыкать под нос песню:"По Дону гуляет казак молодой". Закончилась музыка, Аркадий Ревазович,несколько ошарашенный, все-таки галантно проводил Софью до места и шепнул ейна ухо: "Пообещайте, что сегодня вы танцуете только со мной". Софьяпристально посмотрела ему в глаза. От парня почему-то сильно пахло козлом.Наверное, вспотел сильно. Но как блестят глазки! Аркадий Ревазович не отвел глаза. Он по-своему истолковал молчаниедевушки и еще более томно сказал: "Я очень прошу вас", делая ударение наслове "очень". Затем взял руку Софьи и поцеловал ее. - Я не люблю однообразия, Аркадий. Но так и быть... - Благодарю. - Обещаю вам еще один танец. Потом опять пили, ели, пели, опять пили. УАркадия оказался недурной голос, несильный, но приятный. Софья понимала, чтоее продолжают обольщать. "Недавний блондин", так она про себя стала называтьнового знакомого, Аркадий пел с чувством, время от времени бросая на Софьюкороткие, но очень выразительные взгляды: - Тьмою здесь все занавешено И тишина, как на дне, Ваше величество женщина, Как вы решились ко мне... Большая компания разбилась на несколько групп. От Вороновой стараласьне отходить Наташа, несколько робевшая в новой для себя обстановке. К нимподошла Мещерская: - Наташенька, вам не нравится у нас? - Что вы, Софья. Все чудесно. Правда. И семья у вас замечательная. Идрузья. - Спасибо. Тезка, а как тебе Коваленко? - Кто? - Аркадий Ревазович. - Мы с тобой еще поговорим на эту тему, старшая. После. - Соня, думаешь, я специально его звала? Он тебя у нас весной видел,все спрашивал, кто ты да где. Я сегодня его не приглашала. - Так выгони. - У нас так не принято. - Извини. А на другом конце стола Коваленко подчеркнуто громкорассказывал Илье Ильичу: - Страна дураков - вот вам весь мой ответ. Ну не любят у нас умных,сжирают сразу. Когда Кириенко пригласили в Кремль, я ему сразу сказал:"Сережа, подумай. Наше время еще не пришло. Скушают тебя. Или подставят". Онже умница, светлая голова... - Ты поняла, с кем за одним столом сидишь? - спросила Воронова Наталью. - С кем? - простодушно спросила Наталья. - Потом расскажу. Кстати, старшая, - Софья решила похулиганить, - а кемэтот козел работает? - Тезка, разве так можно? - Соня, действительно, разве так можно? - поддержала хозяйку Наташа. - Девочки, но от него, правда, козлом пахнет. Сейчас подойдет на танецменя приглашать - принюхайтесь. Все трое засмеялись. - Тезка, фи! - Молчу и каюсь. Только... плохо мне без Лизы и Киры. С ними не надобыло притворяться. Эх, вы, девушки из высшего общества! Подошел Аркадий. Галантно поклонился: "Разрешите?" Было заметно, что онуже явно навеселе. В танце попытался сократить дистанцию. Софья покачалаголовой: "Нет". - Но мы же не пионеры, Сонечка. - Аркадий Ревазович, мое имя еще более обыкновенное, чем ваше: СофьяНиколаевна. - Меня весь вечер один вопрос мучает, Софья Николаевна. Вы необидитесь, если я его задам вам? - Чтобы потом мучилась я? - Я серьезно. Вы такая... красивая... Нет, совсем не то я говорю. - То есть некрасивая? - Вы необыкновенная! Я никогда таких не встречал. И вдруг - одна. Втакой праздник. С замиранием жду вашего ответа: у вас есть... любимыйчеловек? - Есть. - Софья вдруг отчетливо представила сначала Лизу, потомКиреева. Имеет ли она право обвинять подруг в неискренности, если сама, всущности, ломает весь вечер комедию. И вновь повторила тихим голосом: -Есть. - А где же он? Нет, я не верю вам. - Ваше право, Аркадий Ревазович. - Но Софья мне сказала... - Что сказала? - Только не выдавайте меня, хорошо? Сказала, что он отказался от вас,хотя, если честно, он действительно странный: как можно отказаться от такойдевушки? - Про странность тоже Софья сказала? - Что-то в этом роде. - Аркадий Ревазович, вы спросили, есть ли у меня любимый человек. Так? - Да. - Я вам честно ответила: есть. Если б даже он от меня отказался, я неперестала бы его любить. Но мой любимый человек не отказывался от меня. - А что же он сделал? - Отпустил. Как птицу из клетки. - Почему? - Потому что любит. - Не понимаю. Так не бывает. - Бывает, Аркадий Ревазович. Ему сейчас очень тяжело. Моему любимомуоставили жизнь... - Оставили? Кто? - Неважно. Он считает даже, что незаслуженно подарили. И он растерялся,не зная, что ему делать дальше. Вы всегда знаете, что нужно делать дальше? - Сначала все взвешиваю, анализирую и... В общем, знаю. - А он действительно странный человек, живет сердцем. Знака ждет.Думает, что если метели зашумели, то это навсегда. Простите, я запутала вас.Это слишком лично... и сложно. - Зачем вы все время хотите меня обидеть? Я не глупый человек. - Извините, - неожиданно мягко сказала Софья, - я вовсе не хотела васобидеть. Просто - это жизнь другого человека, и чтобы понять ее, одного умамало. - И все равно, Софья Николаевна. У нас есть общие друзья. ВалерийКаза... - Не надо. Верю. Продолжайте мысль, Аркадий Ревазович. - Хорошо. Они много рассказывали о вас, говорили, что вы - душаобщества, обаятельны, умны... - Любвеобильна, доступна. - Любве... Простите, я не то хотел сказать. - Не смущайтесь, продолжайте. - И вдруг вас словно подменили. Владик Хабилава даже предположил, чтовы решили пойти в монастырь. Нельзя же так жить! - А это кто сказал, что нельзя - Владик или вы? - Все ваши друзья и я. - И всем моим друзьям нравилось, как я жила раньше? - Так и надо жить! - Может, вы правы. - Конечно! - И когда начнем так жить? Сегодня? Кстати, вы женаты? Коваленкорастерялся. Он не понимал, шутит эта девушка или говорит серьезно. И чемдольше он общался с ней, чем больше не понимал, тем сильнее его тянуло кней. Хабилава хвастался, что был ее любовником, Казаков тоже говорил обэтом. Но сейчас Аркадий Ревазович плевать хотел на все их разговоры. Онпотерял голову. - Я очень одинок, Соня. - Софья Николаевна. - Очень. Но не подумайте, ради Бога, не подумайте, что у меня... Яочень, очень серьезно... - Аркадий Ревазович, вы четыре раза сказали слово "очень". Кстати, имузыка закончилась. Спасибо вам за танец. И за то, что я еще раз вспомнилапрежнюю жизнь. Не обижайтесь, но мне моя нынешняя нравится больше. Как и моинынешние друзья. Прощайте. - Постойте, Софья Николаевна. Вы меня плохо знаете. Я преследовать васбуду, я вас розами засыплю. Я хочу сказать... - Вы много выпили, Аркадий Ревазович, остыньте. - Он что, околдовал вас, этот ненормальный? Софья сначала хотелаобидеться за "ненормального", но подумала, что в сущности слово-то необидное. Если Киреев другой, то для Аркадия Ревазовича он действительноненормальный. Воронова засмеялась. - Вы правы. Он действительно колдун. Или мистический странник.Посмотрел мне в глаза и дал установку. Прощайте, Аркадий Ревазович. * * * Наступил Рождественский сочельник. Киреев жил тихо, можносказать, незаметно. Сначала его часто приглашали в гости, но он вежливоотказывался. И приглашать перестали. Соседи за глаза называли его Бирюком.Женя и Володя тоже взяли перерыв до весны - на занесенную снегамиТихоновскую гору забраться, да еще вместе с Илюшей, было очень трудно. Итолько верная Юля каждый день, обутая в валенки, торила тропинку через всюВоронью слободку. Впрочем, в доме Киреева появилось два постояльца. Сверчоки лисенок. Сверчка Михаил назвал Домовенком. Оставлял ему крошки хлеба и былочень доволен, когда под шум вьюги Домовенок заводил свою песню. А вотлисенка Кирееву принес знакомый охотник еще в ноябре. По его словам, лисенокбыл "позднышом", оставшимся без матери. - Возьми себе, Прокопыч. Жалко мне его. У меня собаки, куры - нельзялисе жить. А у тебя голый двор. И сад какой. Возьми. Глаза-пуговки лисенка глядели на Киреева со страхом и надеждой. Тощеетельце била дрожь. - Чем хоть кормить его, Георгий Петрович? - Что сам ешь, то и ему давай. Только понемногу корми. А то изголодалсяон дюже. Киреев сначала захотел назвать лисенка Рыжиком, потом Чубайсом, нововремя вспомнил, что на его улице есть два кота с такими кличками. В этотмомент затянул свою песню Домовенок. - Это "знак". Быть тебе Сверчком, дружище. Сверчок оказался оченьсмышленым зверьком, быстро приручился. Когда к Кирееву зачем-то зашелПечников, то обомлел: - Так это ж лиса, Михал Прокопыч! Она всех кур задушит, а потом всеравно в лес убежит. Или ты на шапку ее вырастить хочешь? - Я всегда знал, Григорий Иванович, что душевный ты человек. Тольковедь не лиса это. - Не лиса? - Карликовая колли. Шелти называется. Кур на дух не переносит. Затослушается! - И Михаил скомандовал гонявшемуся за собственным хвостомлисенку: - Сверчок, к ноге! Зверек послушно подбежал. - Лежать! Лег. - А теперь иди отсюда. Убежал. - Чудны дела твои, Господи! - только и смог сказать Печников. Потомдобавил: - Эх, доверчивый ты человек, Михал Прокопыч. Обманули тебя. ВместоКоли этого лису подсунули. Сколько заплатил? - Триста. - Рублев? - А то чего же? Слов у Григория Ивановича не нашлось. И вот тут этослучилось - в первый раз. Посмотрев на старика, Михаил неожиданнопочувствовал, что из того места, где у человека располагаются почки, отГригория Ивановича исходит тусклый, немножко мутный свет. Свет усилился, азатем будто на экране перед Киреевым предстал образ почек старика. - Иваныч, - сказал неожиданно Михаил, - камешков много в почках. Влевой четыре, в правой три. Пьешь что-нибудь? Дед, забыв о Сверчке, уставился на Киреева. - Потаскаю чего-нибудь, прихватывает... А ты откель знаешь, что камни?Да еще посчитал... - Да так, - уклонился от ответа Киреев. А потом добавил: - Есть такаятрава - марена красильная называется. Да где ж ее тебе достать? Вот что:попей осиновой коры. Найдешь? - Да у нас осин, как у греков апельсин. - А пока будешь пить, собирай от куриных желудочков пленку. Высушивайих. Когда соберешь сорок штук - придешь ко мне, я тебя научу, что дальшеделать. Всю ночь у Киреева жутко болела голова. К утру боль немногоулеглась, только черные мушки летали перед глазами. А утром пришла жена Печникова, тетя Дуся. Пожаловалась, что сильнопечень болит. Киреев сначала хотел послать старушку куда подальше, но вдругсловно на экране вновь увидел образ. Это был какой-то человек, очень похожийна одного из местных жителей. - И будет болеть, - опять совершенно неожиданно строгим голосом сказалКиреев. Неожиданно прежде всего для себя. Будто какая-то сила вкладывала этислова ему в уста. - В церковь ходишь? - Хожу, - испуганно пролепетала бабка. - Причащаешься? - А как же иначе? - А ты знаешь, что, подходя к причастию, надо всем прощать, раз Богтебе все прощает? Почему ты зло на... - и он назвал имя, - столько летносишь? Вот тебе зло печень и разрушает. Печень на себя всю злобу нашупринимает. Бабка, завыв, выскочила из избы. Все. И началось. Молва о том, чтоКиреев способен определить не только болезнь, но и назвать ее причину, вмигоблетела Старгород и окрестности, а потом шагнула дальше. К нему уже ехалииз дальних мест. Он сердился, не хотел принимать, ему предлагали деньги,плакали. И Киреев сдавался. Нет, денег он не брал, но слез не мог выносить.Потом потянулись те, кого, по их словам, он вылечил. Началось простобезумие. Поскольку изба Михаила была мала, он упросил соседей помочь ему -пустить к себе людей, чтобы они не мерзли, ожидая своей очереди. Киреевстрашно исхудал, по ночам у него жутко болела голова, но, странное дело, емувсе это начинало нравиться. Во-первых, он помогал людям, но главное было вдругом. Когда Михаил появлялся среди людей, то слышал за собой шепот.Постоянно подбегали, кланяясь, какие-то бабки, за что-то благодарили...Киреев пытался говорить, что не он лечит, а Бог, но его будто не слышали.Молва приписывала ему уже просто удивительные деяния. Будто он предсказалодной матери, что ее дочери не надо готовиться к свадьбе - у нее будет другой жених. И через неделю девушка умерла. Что способенон и бесов изгонять, только какой-то старец запретил ему это делать, покаКиреев не примет монашество. Он улыбался, слыша это, - и не спорил. ТеперьМихаил понимал, что есть на свете то, что сильнее денег, - духовная властьнад людьми. Сам Киреев считал свой открывшийся внезапно дар следствиемцелого ряда причин. "Наверное, Бог, - думал Михаил, - хочет, чтобы я, какперенесший сам болезнь, помогал другим". Денег, продуктов за помощь илечение Киреев не брал. Иногда за день через его дом проходили десяткилюдей. Михаил буквально падал от изнеможения. Ночью приходили боли. И он ужечувствовал себя почти что мучеником, ради людей несущим непосильный крест.Но в один день все рухнуло. Он запомнил число - двадцать девятое марта.Киреев принял тогда очень много людей. Сначала приехавших издалека - до негодобирались уже из соседних областей, затем из дальних мест района, а потомуже страждущих из Новоюрьевска и Старгорода. Почувствовав, что силы наисходе, Киреев вышел на улицу и извинился: - Простите, люди добрые, не могу я вас принять. Очень устал. Приходитезавтра. Никто поначалу не взроптал. Люди вздохнули: что же делать, понимаем. - Завтра вы будете первыми, я обещаю... И вдруг из толпы вышел человек.Киреев узнал его, это был местный житель. - Принимай сегодня. Или деньги вертай обратно. Киреев похолодел. Внутривсе оборвалось. - Какие деньги? - Да ладно из себя святошу строить! С меня сто рублей взяли, вот с нихтоже. Скажите, - обратился мужик к толпе, - что не вру я. - Взяли, - отозвались в толпе. - Кто взял? На Киреева было страшно смотреть. Люди притихли, а мужик попятилсяназад. Михаил все понял. Несколько соседей, у которых больные дожидалисьочереди, объединившись, похоже, устроили нечто вроде "акционерногообщества". Больным говорили, что Киреев не берет денег, но мечтает построитьхрам на Тихоновской горе. Была установлена и минимальная такса дляпожертвований - сто рублей. Только теперь понял Киреев, почему так зачастилик родителям дети некоторых его соседей, почему появилось столько желающихпомочь ему с приемом приезжих... И вспомнился ему старец Илларион,вспомнились напутственные слова перед уходом из монастыря. - Вам сейчас отдадут деньги. Возьмите и скажите всем, что Киреев большеникого не будет принимать. - Повернулся и ушел. Когда вечером пришла Юля и постучала, то не услышала привычного"открыто". Вошла. Ее встретил Сверчок. - Привет, рыжий. А где твой хозяин? - И вдруг она услышала плач. Михаиллежал на постели и плакал. На столе стояла икона. Юля была потрясена: - Михаил Про.. Мишенька, что вы, что вы? Не надо! - Я же добра им всем хотел, Юля! За что они меня так? Богом себявозомнил, сквозь людей смотрел, камни в почках и опухоли видел, а тех, ктобыл рядом, не разглядел. - Не надо, не надо. Ты стольким помог, не плачь, - как ребенка,уговаривала Киреева Юля. Он и был сейчас ребенком, у которого отняли любимуюигрушку или который узнал, что в мире есть не только добрые люди. - Старец мне говорил... про искушения... говорил, а я... - не слушаядевушку плакал Киреев. Кто-то кашлянул. Юля и Михаил подняли головы. Вдверях стоял Сидор Потапыч. - Стучу - не открывают. Можно войтить? - Входи, отец. - Киреев поднялся и пошел на кухню умыться. Потомвернулся. - Говори, Потапыч, зачем пришел. Только покороче, будь ласков. - А ты не торопи меня, не торопи. Я к тебе вроде как уполномоченный. Отобчества. - От какого общества? - Знамо какого, старгородского. Я тут слышал про твои слова. И вот чтотебе скажу, Михал Прокопыч. Ты ведь про всех плохо не думай. В любом стадеесть паршивая овца. Мы, тутошние, от Новоюрьевска до Камышевки, знаем, что кчему. А чрез нас другие узнают. Те, кому ты помог, я в том числе, благодаряттебя. И кланяются. - Неожиданно старик встал и отвесил земной поклон. Юляпосмотрела на Михаила. У него не дрогнул ни один мускул. Сидел, почерневший,и смотрел в пол. Старик сел и продолжил: - А вот что Богом себя возомнил - то плохо. В том кайся. Ты, МихалПрокопыч, про искушения говорил... Не знаю, о чем ты, но вот что я думаю,хоть и не монах, а простой деревенский дурачок, над которым всю жизньсмеялись. Ежели ты сейчас на весь мир озлобишься, если ненароком людейпрезирать будешь - тогда все. Не выдержал ты... Ну вот я и все тебе сказал.Прощевай. И ты, барышня, прощевай тоже. - Спасибо тебе, старик. - Киреев поднялся. - Ты прав. Я знаю, что мнетеперь делать. Ранним утром Киреев вышел из дома и пошел за церковныеразвалины в сторону поля. Прошел Поповскую посадку, миновал Дьякон -маленькое озерцо, где по преданию утонул пьяный дьяк. Идти становилось всетруднее. Кончились тропы, снег доходил до пояса, но Киреев упрямо шел и шелвперед. Через час он дошел до места, которое в народе называли Долинойчетырех дорог. Когда-то в старину здесь сходились несколько дорог. Есливстать на перепутьи и пойти на юг, то можно было прийти в Чернигов и Киев,на север - в Тулу и Москву, на восток - в Муром и Владимир, на запад - вКозельск и Смоленск. Сейчас от этих дорог не осталось и следа, и только втом месте, куда пришел Киреев, можно было увидеть их фрагменты. Встав наперекресток, Киреев повернулся лицом на восток. Снял шапку. Поднималосьсолнце. Уже не студеный, но еще и не теплый ветер играл в волосах. - Господи! - Михаил опустился на колени. - Если этот дар - от Тебя,оставь его. Я помогу всем, кто ко мне придет. Если не от Тебя - пусть его небудет. Господи, услышь меня. - Киреев молился, как молилась Катерина вмонастыре, не сомневаясь нисколько, что его слышат. Молился он долго, апотом по своим следам пошел домой. Перед домом на пути повстречалась хозяйкаодного из тех домов, где с людей брали деньги. Женщина бросилась испуганно всторону, но Михаил спокойно поздоровался и прошел мимо. Вечером он позвал Юлю. - Будь добра, встань к окну. Юля не спорила. Встав, спросила: - Мне раздеться? Или как? - Как хочешь, но вообще-то не обязательно. Надо бы лучше СидораПотапыча позвать, у тебя болячек, наверное, и так нет. - Ты, чай, не извращенец, Михал Прокопыч? - сказала Юля, подражаяинтонации старика Потапыча. - Не разговаривай. Все. Нет тусклого света. Экрана тоже нет. Потом онподошел к иконе и, опустившись на колени, произнес: "Спасибо, Господи!Владычица Небесная - слава Тебе!" Встал и, обернувшись, улыбнулся Юле. На нее смотрел прежний Киреев. - Ты как насчет картошки в мундире? И стаканчика молочка? - А два стаканчика? - Хоть три. Сегодня гуляем, Юля... Кстати, а кто у тебя на свадьбеподружкой будет? - Софья. - А другом жениха? - Вы. Мы с Федором уже решили. И не надо на меня так смотреть.
|