Глава 4. Михаил Вячеславович с трудом оторвал тяжелую голову от подушки и отключил на телефоне будильник за пять минут до того

Михаил Вячеславович с трудом оторвал тяжелую голову от подушки и отключил на телефоне будильник за пять минут до того, как он должен был прозвенеть. Чего без толку шум разводить? Все равно промаялся без сна целую ночь. Сначала в кровати крутился – хорошо Люды не было рядом, а то пришлось бы опять притворяться, что спит, – а потом не выдержал, спустился в бар. Да так и просидел там до самого закрытия. Думал и думал. Каждую минуту из тех незабываемых дней, что они с Наденькой провели вместе, по мгновениям перебрал. Как недолго любовь их длилась!

Мысли о Наде делали его молодым: чувствительным, глупым и готовым на подвиги. Он бы горы сумел свернуть, все в жизни поставить с ног на голову, если б она одно только слово сказала. Так желал ее, так любил! А она – ничего. Словно их встреча после стольких лет не была для обоих знамением.

Он позвонил ей вчера поздно вечером. Пока было светло – держался, заставлял себя думать о жене и детях, а с наступлением темноты словно бы обезумел. Решил: будь что будет, лишь бы увидеть Надю!

– Наденька, – прошептал он в трубку осипшим голосом.

– Да?! – совсем юная, удивленная. И фоном – музыка, аплодисменты.

– Наденька, это Миша, – он глупо заревновал ее к праздничному шуму.

– Подожди, я выйду из зала!

Михаил молча слушал, как меняется звук. Музыка накатывала волнами, потом таяла под натиском смеха и голосов. Фадеев представил себе, что Наденька – неотразимая в длинном вечернем платье – идет по проходу мимо бархатных кресел и все мужчины оборачиваются на нее. А он, такой беспомощный – всего лишь голос в ее мобильном телефоне, – трусливо прячется в женской ладони.

– Алло! – наконец он снова ее услышал.

– Здравствуй, Надя.

Вот и все. Остальные слова застряли в горле. После двух дней непрерывных воспоминаний и размышлений о ней он не сумел ничего сказать. Старый дурак! Все мысли смешались и растворились в сумасшедшей любви. Надо было, как перед важными совещаниями в министерстве, набросать, что к чему. Не выглядел бы сейчас перед ней идиотом.

– Здравствуй, – она серебристо засмеялась: как много лет назад.

– Ты где? – глупо спросил он.

– На премьере, – не пристыдила она его за вопрос.

– С мужем?

– Конечно! Миша, ты что как ребенок?! Честное слово.

– Я в Таиланде остался, – сознался он и замолчал.

– Прости?

– Не улетел домой, – голос Фадеева дрогнул, – не смог улететь, так с тобой и не встретившись.

– Ах ты, симпатичный мой заяц! – Она снова рассмеялась.

Забытое прозвище заставило его покраснеть и чуть не задымиться от ярости. Его! Бравого летчика назвать симпатичным зайцем?!

– Значит, так, Надежда, – он решительно взглянул на часы, – через полчаса я за тобой заезжаю, и мы едем ужинать. Говори адрес театра!

– Ми-иша, а ты нисколько не изменился! Такой же.

– Тем лучше.

– Конечно! – Она говорила ласково, словно с ребенком. – Но адреса я тебе никакого не дам.

– Почему?!

– Какой же ты глупый, – она улыбнулась, – я с мужем! После премьеры прием, мы приглашены. Не пойти невозможно – будут самые важные лица.

– Тебе, – он успел укорить себя за мальчишество, но так и не остановился, – эти самые лица важнее меня? Я улечу! Мы никогда больше не встретимся!

– Я понимаю.

– Ты же говорила, что всю жизнь любила меня!

– Мишенька, – Надя вздохнула, – конечно, любила.

– А теперь? Когда я рядом, когда примчусь в любую секунду, только скажи – больше не любишь?

– Дело не в этом, – торопливо опровергла она.

– А в чем?

– У нас с тобой разные жизни. Разные судьбы.

– Но ты сама мне сказала!

– Миша! Я увидела тебя, и юность словно вернулась. Такое это было волшебное чувство.

– И у меня, – удивился он тому, как точно она передала словами его ощущения.

– Но ты только подумай – романтика, случайная встреча. У меня в голове все смешалось!

– Конечно, – решительно подтвердил Фадеев, – потому что это – судьба. Если мы с тобой снова встретились, значит, в этом есть смысл!

– Узнаю летчика, – ее смех, как и раньше, заставил его сердце стучать быстрее, – типичное суеверие авиатора!

– А ты, – спросил Фадеев с запалом, – ты его уже растеряла?!

– Наверное, – она погрустнела, – я ведь не летаю уже двадцать лет.

– Хорошо, – Михаил Вячеславович смягчился, испугавшись, что обидел ее, – давай встретимся завтра.

– Не знаю.

– Да что же тут знать?!

– Я не знаю, кому и зачем это надо! – Она говорила взволнованно. – Мы разные люди, Миша. Из разных миров. У нас давно закончились общие интересы. О чем говорить?

– О нас с тобой! Я же тебя люблю, ни спать не могу, ничего, только о нас с тобой думаю…

– Да нет никаких «нас с тобой», милый мой заяц!

– Прекрати называть меня зайцем! – Фадеев вспылил.

– Ну вот, – засмеялась она, – я же тебе говорила! Нас нет. Есть ты в моем воображении, а я – в твоем. Ты думаешь, надо все это разрушить?

– Я думаю, нам надо встретиться!

– Хорошо, – Надя устало вздохнула.

– Что – хорошо?

– Если ты этого хочешь, я подумаю.

– Где и когда?

– Мишенька, – снова сводящий с ума серебристый смех, – время и вправду над тобою не властно!

– Завтра?

– Я подумаю и найду тебя. Договорились?

– В пятницу я возвращаюсь в Москву. – Фадеев испугался, что она обещает его найти, только чтобы закончить их разговор. Было в ее тоне что-то ему незнакомое, как будто они и вправду говорили друг с другом из разных миров. Только смех оставался прежним.

– До пятницы целая вечность. Где ты живешь?

– В «Мариотт».

– Хорошо. Я запомню. Прости, сейчас мне пора.

– Я буду ждать, Наденька, – он продолжал настаивать, хотя ее холодный тон не давал никакой надежды.

– Понимаю, – голос Нади вдруг оттаял, – но ты не обижайся. И не забывай: я любила тебя.

Она отключилась, а Михаил Вячеславович еще долго слушал короткие гудки, прежде чем догадался нажать «отбой».

И это весь разговор! Все, что она могла сказать ему после долгих лет разлуки и того, что он признался в любви. Не в прошлом, не тогда, а сейчас. Но неужели молодость человека вместе с чувствами проходит, чтобы уже не вернуться?! Нет. В это нельзя поверить – он-то надеется, страдает и любит, как прежде. В нем ничего за эти годы – и она признала! – не изменилось. Только настырное чувство потерянного времени засело в глубине души из-за Наденьки. Из-за того, что так глупо ее потерял и, как ни старался, не мог справиться с этой потерей.

Откуда такая напасть? Очередной переходный возраст в пятьдесят, что ли? Сколько их уже было! Только раньше проходило все проще – бегаешь, носишься, весь в делах и заботах. Даже задуматься толком некогда. А сейчас мысли такие настырные стали. Ни работать, ни жить не дают. Надо было все-таки на встрече с Наденькой настоять – мужчина он или нет! Он просто обязан ее увидеть. Она на него посмотрит, возьмет за руку и сама все поймет. Поверит, что не было многих лет разлуки, что сильные чувства нетленны, что молодость не прошла. Поверит так, как поверил он!

Фадеев подошел к окну и раздвинул портьеры. Яркий свет больно ударил в глаза. Он зажмурился, отругав себя старым кротом, и тут же вернул тяжелые шторы на место. Нет уж. К встрече с внешним миром он пока не готов – слишком тяжело навалились мысли. Зачем он прожил на свете свои пятьдесят лет, если главное – то, что дается лишь избранным, – все-таки упустил?

Михаил Вячеславович снова лег на кровать и прикрыл тяжелые веки.

Конечно, кое-что и он в этой жизни сделал. Добился, как ни тяжело было, неба; достиг самых вершин. Отца, твердившего: «Выучишься на хорошего летчика – всегда в цене и почете будешь», не подвел. Из того, что положено каждому мужику, все выполнил. Сына вырастил и дочку родил. Дом построил. Деревьев посадил столько, что не сосчитать. А все равно словно что-то утратил.

Фадеев снова, хотел он того или нет, прокрутил в голове всю свою жизнь. Мысли скакали, как блохи: из детства – в юность, из юности – в зрелость. Но и разговор с Наденькой все никак не шел у него из головы, звучал рефреном всем размышлениям, как будто именно в нем крылся ответ. Только какой там ответ?! Сплошные вопросы! В сотый раз восстановив в голове разговор – от первого до последнего слова – Михаил Вячеславович разозлился. Вот что в результате получается: он ради встречи с ней все в своей жизни с ног на голову перевернул, а она даже видеть его не хочет! Два дня назад «любила тебя всю жизнь», а сейчас «мы из разных миров». Как же так можно?!

Фадеев быстро остыл и почувствовал, что зол все-таки больше на себя, чем на Наденьку. Сам он все перевернул! Позволил старой любви прорваться на волю, не думая о последствиях. Молодость его, видите ли, захлестнула! Но ведь и Люду он тоже любит, зачем же с Наденькой лезет тогда на рожон? Вот и не спит, мается вторую ночь напролет – самого себя понять не в состоянии. Встал, как баран: ни взад ни вперед. И упрекал себя, и казнил, и мучился, а что толку? Ясности никакой.

Хорошо, из ребят никто не видел, как великому Фадееву по ночам за стаканом в баре не спится, – подумают еще чего. А ему и не спится, и не пьется, и все кувырком. Стоило столько лет жизни прожить, чтобы оказаться вдруг на распутье.

Ладно, пора с этим делом насильно заканчивать, если само по себе не получается. Хватит умирать от любви, как мальчишка! Женщины женщинами, а у мужика в жизни на первом месте работа: главная идея, ради которой он трудится и живет. Вон все мысли о Наде! Что ему, больше задуматься не о чем? Он серьезный руководитель крупной компании, надо брать себя в руки.

Даже Ильюшин, почему-то все чаще приходивший Фадееву на память, не дурак был за бабами ухлестнуть, но дело-то от этого не страдало. Выкладывался человек, выжимал из себя все силы до последней капли: знал, что от авиации зависит победа в войне и будущее России. Творил чудеса каждый день: на ходу штурмовики свои совершенствовал, перекраивал.

С производством в военные годы сегодняшний труд людей даже сравнивать нечего: вся страна работала с нечеловеческим энтузиазмом. Сто самолетов в сутки выпускали! Из них до сорока «Илов». Ильюшин лично за всем следил, и сотрудников своих приучил к ответственности. Да и после войны, однажды взяв такой темп, не мог остановиться: в его КБ за год по три новых самолета проектировали!

А сейчас. Фадеев тяжело вздохнул, почувствовав в сердце острую боль, которая возвращалась к нему всякий раз, как он задумывался – последнее время все чаще – на эту тему. Стыдно подумать о том, что с родным авиапромом сделалось. Новых разработок в производстве днем с огнем не сыскать, а те самолеты, что уже выпускаются, выходят по одной, по две штуки в год. Немыслимо! До смерти обидно.

И сам он тоже, конечно, хорош – великий Фадеев! Что сделал для того, чтобы авиация в отечестве процветала? Летает себе на зарубежной технике, в ус не дует. Конечно, можно списать свою пассивность на то, что изменить ситуацию он не в силах: систему не переломишь. Времена настали такие – сплошная дележка бюджета, и не ему это менять: веса не хватит.

Те средства, которые выделяются на проектирование целого самолета, если это и происходит, до конечного исполнителя доходят в виде денег на создание одной-единственной стойки шасси. Остальное – неизвестно куда девается. Но вовлеченные в действо лица сыто молчат. И всех все устраивает.

Но кто времена-то наши такими сделал – не люди?! Сам он вот жизни всех учит: энтузиазм, личная ответственность! А при этом подает дурной пример молодым: бездействует, скорбно хоронит заодно с остальными то, что создал его любимый Ильюшин.

Мысли об авиации взбудоражили Фадеева. Сумбур в голове словно рукой сняло – правильно, лучше о самолетах рассуждать, чем о женщинах.

Он взглянул на часы – целых пятнадцать минут вел себя, как подобает серьезному мужику, о Наде даже не думал. Вот так и надо! Поздно в пятьдесят сходить с ума от любви, раньше надо было. А теперь работа, только работа!

Он решительно встал с постели, подошел к окну, снова раздвинул шторы. Сощурился на яркий свет, но заставил себя смотреть – хватит с него двух дней любовной лихорадки, пора выздоравливать. Даже смешно в его-то возрасте, ей-богу. И тут он услышал, как в дверь осторожно постучали. Робко, словно человеку было крайне неловко беспокоить хозяина номера. Фадеев усмехнулся, узнав в такой манере фирменную тайскую деликатность. Со вздохом подобрался к двери и распахнул ее. Перед ним, почтительно склонившись, стоял идеально вычищенный и отутюженный служитель отеля.

– Good morning, Mister, – произнес он на типично тайском английском: Фадеев едва узнавал слова, – I’m sorry. We have urgent mail for you.

– Thank you, – Михаил Вячеславович протянул руку за конвертом. Потом порылся в кармане брюк, извлек пятьдесят бат и протянул тайцу чаевые.

Таец торопливо откланялся, раз десять произнеся безбожно исковерканное «Thank you very much, mister»[14], и удалился, как водится в здешних краях, уважительно пятясь.

Что всегда смущало Фадеева в странах Юго-Восточной Азии, так это подобострастная манера обслуживания. Кому-то, может, и нравится, когда перед ним разве что на колени не плюхаются, а ему всегда было комфортнее общаться с людьми на равных.

Михаил Вячеславович вскрыл конверт, ожидая увидеть письмо от директора аэропорта в Бангкоке или других тайских партнеров, и порадоваться случаю, который возвращает его к работе. Наверняка коллеги хотят принести извинения за творящиеся в стране беспорядки, заверить, что скоро все вернется в нормальное русло и «плодотворное сотрудничество» продолжится. Что ж, он им с удовольствием ответит. Напишет, чтобы поторопились с решением внутренних неурядиц, попытались оказать влияние на правительство, а то, не ровен час, и авиакомпания откажется летать на таких условиях. Утапао – не аэропорт, а временная мера, которую дольше нескольких рейсов нельзя и выдержать.

Фадеев замер от изумления, когда из конверта выпала затертая пластиковая карточка, по виду напоминавшая ключ от номера в отеле, и сложенная вчетверо записка, на которой красовался напечатанный крупными буквами русский текст: «Сегодня в 21:00. Отель «Disco Inn». Номер 325. С нетерпением жду». Сердце Михаила Вячеславовича подпрыгнуло и заколотилось о ребра. Работа, аэропорты, правительство – все единым мигом выскочило из головы. Внутри звучало только одно имя – Надя.

Снова, как двадцать с лишним лет назад, записка с адресом, снова ключи – только тогда от ее квартиры, а теперь от номера в отеле. И опять в тот самый момент, когда он отчаялся, когда потерял в жизни свою дорогу. Фадеев погладил листок. В своих привычках Наденька не менялась – под текстом ни имени, ни подписи. Конечно. Он и сам все поймет. Сердце подскажет.

Михаил Вячеславович, взволнованный, взглянул на часы – еще только десять утра, а надо как-то дожить до вечера! – и заметался по комнате. Сначала пытался найти подходящий тайник для записки и ключа, которые держал в руках осторожно, словно реликвию. В ящике письменного стола они выглядели беззащитно, в сейфе – претенциозно, да и прятать далеко он боялся, чтобы потом не забыть. В конце концов Фадеев отыскал для своих сокровищ подходящее место – карман пиджака. Сначала сунул записку и ключ во внутренний карман летной формы – туда же, где лежал листок с номером ее телефона, но потом передумал. Не пойдет же он на свидание к ней в рабочей одежде! Переложил ключ и записку с адресом отеля в пиджак светлого костюма и наконец успокоился.

Усталость от нервного напряжения последних дней повалила его на кровать и обесточила. Теперь уже совсем скоро жизнь расставит все по своим местам. Наденька любит его, ничто не прошло! Он увидит ее, обнимет и вернет утраченное в молодости счастье. Исправит ошибку юности – иначе и быть не может.

Через минуту он уже спал.