Павлов Александр Валентинович, Галкин Валерий Терентьевич. 5 страница

В развитой цивилизации типичность дополняется идеальным устремлением, ее нельзя рассматривать как среднестатистическую. Не типичность социокультурного субъекта, его как бы просторность для разнообразия индивидуальностей хорошо иллюстрируется той стороной социокультурного субъекта, какую в русской литературе в XIX веке принято было называть "героем нашего времени".

Разница между старой и новой цивилизациями оказывается в том, что старая просто утратила смысл и совместимость жизненных взглядов. Люди перестают понимать, зачем они живут именно так, как живут. Новая же цивилизация имеет личный смысл, если не для всех, то для большинства. Она имеет для "Меня" значение, это - моя страна, мой народ, моя культура. "Моя", а не чья-то чужая, это - "Мой" автобус.

В интересные времена цивилизация угасает. Следовательно, и сознание распадается, для которого она была формой, воспроизводящей тип разума. Наступает момент общественного безумия, которому позднее конечно найдут более благородное название.

Неожиданно появляются казаки (?). В конце ХХ века по улицам бродят растерявшиеся белогвардейские офицеры (?) и угрюмо смотрят по сторонам, словно некая сила занесла их на сто лет в будущее. Начинаются безумные войны по поводу: на каком языке говорить (?), какую молитву творить (?), какими деньгами расплачиваться (?). Какие гимны, какие флаги, какие вывески и слова?. Заварилась каша и доходит до кипения. Опустилась с неба большая ложка и помешивает, помешивает...

Время растерянности сводит общество с ума, но люди с ума не сходят, они просто становятся разумными по-своему и теряют взаимопонимание друг с другом. Пропадают привычные ориентиры, люди ищут ответ на вопрос, что с ними происходит, присматривают себе место в неизвестной России, взращивают в душе новый смысл жизни. Человек, конечно, тоже под угрозой, каждый такой период сопровождается ростом психических отклонений, наркомании, алкоголизма и их вплетенностью в ткань общественной культуры.

в) Собранность

Стремясь сохранить разум, люди преодолевают растерянность собранностью духа и мысли. Их растерянность обусловлена крушением привычных оснований выбора. Тогда они делают выбор, видится даже, что будто без всяких оснований, произвольно. Сделанный выбор объективируется в социальной культуре, и сам становится ее субстанцией. Собранность духом есть принятие решения без объективных оснований, по мотивам личного смысла. Не смотря на кажущуюся произвольность, когда идея овладевает массами, она, как говорил поруганный основоположник ленинизма, становится страшной силой. Из частных решений в ходе экзистенциального диалога складывается общее решение, меняющее направление культурной эволюции.

Возможность собраться духом обусловлена тем, что мы хотя и не знаем (в рациональном смысле слова "знание") самих себя и наш мир, но при этом прекрасно понимаем их. Наш мир и мы сами даны себе непосредственно, причем даны внутренним образом. Мы не знаем челночника на базаре, но прекрасно понимаем, почему он челночествует. Мы с младенчества вырастаем в этом мире, и когда мир начинает меняться, в самих себе находим его устойчивость и говорим, что на самом деле, в сущности ничего не изменилось. Когда рациональность отказывает, основа жизни становится внерациональной.

Человеческая внерациональность не спонтанный эмоциональный выплеск. Она контролируется человеком, если он отдает себе отчет и понимает смысл своих дел. Действуя, мы сохраняем целостность своего "Я", проецируем наше самопонимание во вне и воплощаем его в действия. Тогда поступок становится нашим поступком, а его результат - нашим репрезентантом, он представляет "Я" перед другими. Мы способны на межчеловеческое взаимопонимание, опираясь на понимание себя.

Распад цивилизации СССР, высвобождение человеческой индивидуальности, утрата взаимопонимания, необходимость думать своей головой, исходить только из собственного смысла делает нас одинокими. Одиночество - фундаментальное состояние, оно проявляется в ослаблении, а иногда и прямом распаде межчеловеческих связей и переживается как взаимное непонимание людей. Выход из одиночества требует прорыва за пределы поверхностей.

* * *

Идея собранности позволяет рассматривать прошлое человечества в его нацеленности на будущее. Провиденциализм как методологический принцип совсем не безнадежен, если предположить, что человек по своей природе существо ориентированное, а его ориентация заключается в стремлении к счастью. Находящий личное счастье в гибели погибает, а тот, кто видит его в жизни, выживает вместе со всеми остальными, от них и берет начало будущее.

Попытку первобытного человека преодолеть растерянность и собраться духом мы сегодня называем историей. Его прорыв состоит в борьбе за жизнь. Он осознает утрату в счастье и спокойствии, но видит и великое приобретение в осознании своей самоценности и самообусловленности, которой уже не хочется лишаться. Конечно, он не понимает величия такого дара, величие, и в самом деле, слово, не имеющее глубокого смысла, в нем почти нечего понимать. Но когда лиса догоняет зайца, ее не беспокоят угрызения совести, а заяц при этом чувствует все, что угодно, кроме несправедливости, свершающейся над ним. Людям же свойственно и то, и другое. Человек чувствует себя силой, и что важнее, он чувствует свою исключительность в мире, может быть, исключенность.

Собранность первобытного человека хорошо просматривается в мифологии. Конечно, писанная история коротка и не затрагивает действительной первобытности, но в образах мифологии можно получить намек и на более древние обстоятельства.

Изгнанные из Эдема прародители сначала раскаивались, потом смирились. Их дети взбунтовались. У ворот Эдема не зря поставили ангела с огненным мечем, кто его поставил, видимо, знал будущее, понимал, что без огненного меча стремление людей вернуться назад не сдержать. Вкусив от древа познания, прародители на радостях забыли о древе жизни!

Меча тоже не хватило, потребовался потоп. В потопе спаслись многие, не один только Ной. Кто выплыл с Божьей помощью, а другие и сами по себе, история всех древних народов начинается с выплывших прародителей, но не все ведут ее от Ноя.

Гильгамеш, гонимый тоской, искал траву бессмертия, добрался до островов блаженных, получил информацию и нашел траву на дне океана, но устал. Нырнуть на дно, взять бессмертие и выплыть, это - тяжело, это - первый вполне средневековый подвиг. Гильгамеш задохнулся под водой и когда достиг поверхности и, хрипя, глотнул воздуха, у него в глазах стояли красные круги. Он доплыл до отмели, прополз еще немного и забылся, потерял сознание.

Гильгамешу бессмертие нужно было для друга и для себя. Ему вообще не нужно было бессмертие, он не знал, что это такое, он в первый раз в истории человечества увидел смерть. Он просто хотел жизни для друга и для себя, он хотел воскресить Энкиду. Во время забытья траву бессмертия у него украл вездесущий в мифологии змей. Змей стал бессмертным, а человек, как уверяет Коран, опять остается в убытке. Сидхартха Гаутама стал Буддой после того, как в первый раз увидел смерть.

Видимо, очень стремились люди назад, если по прошествии тысячелетий пришел некто, о ком твердили, что он обещает спасение от смерти.

И собрались уцелевшие после потопа, много их было, и начали искать древо жизни, и не нашли его. Может быть, древо жизни было мифическим, может быть смыло его в волнах потопа вместе с Эдемом, но в их души закралось подозрение, что забрали Эдем вместе с бессмертием на небо и стали они строить Вавилонскую башню.

А потом пришел тот, кто сказал: "Аз есмь альфа и омега", звали его Йеху, что в переводе на церковнославянский значит Грядый, тот, кто еще придет, кто будет в будущем и родилась история, в конце которой ожидалось воскресение из мертвых и жизнь будущего века. История выступила уже вполне писанной и реконструируемой собранностью первобытного человека, в растерянности осознавшего себя исключительным или исключенным.

Дальше о Европе, чья история известна лучше всего. В своей истории она сменила несколько типов культур, с различными представлениями о человеке и о том, что является человеческим. Первобытно-мифологическая эпоха считала первостепенным человеческим качеством силу: физическую мощь богатыря, моральную силу шамана и силу рода, представленную в воле вождя. Человек - тот, кто умеет выжить в противостоянии с одухотворенной природой.

Античность представляла человека как трагикомического героя, фаталиста, противостоящего богам и року. Великий Геракл страдал от нанесенной ему обиды: сын Зевса в результате дворцовых интриг родился не царем, а рабом у мелочного и тщедушного царька. Он должен был чистить загаженные за века Авгиевы конюшни, таков один из его подвигов. Он был любимым объектом для шуток богини Атэ, и потому стал безвинным убийцей своего воспитателя, потом своей семьи и, наконец, великого мудреца и врачевателя, своего лучшего друга кентавра Хирона.

Медея, жена Ясона, только заподозрив, что у его мужа, утонувшего в государственных делах, появилось желание взглянуть налево, не нашла лучшей мести, кроме как убить своих и Ясона детей. Эдип совершил преступление кровосмешения, не подозревая об этом, над ним простер руку тот же рок, что и над Лотом. И оба оказались виновны. Это - мотивы древнегреческих классиков, они, только что выйдя из первобытности, увидели мир поверхностей, те улицы и коридоры, которые так знакомы нам. Древние греки не остановились в развитии, начались Средние века.

Первобытный человек продолжал собираться силами. Средние века создали идею подвижника, стремящегося к недосягаемому Богочеловеческому совершенству и противостоящего дьявольскому началу. Это был святой. Подвиг святого со всех возможных человеческих точек зрения был бессмыслен, не зря в нем так уважалось юродство. Он мог носить вериги, стоять на столпе и класть по тысяче поклонов в день и так десять лет подряд (столпник). Он мог молчать всю жизнь (молчальник), но не был бессмысленным по большому счету.

Симеон Юродивый начинал так же, как Заратустра у Ницше, но продолжил иначе. Проотшельничествав пару десятилетий, он вернулся к людям, чтобы врываться в женские бани, плевать в церкви и надругаться над иконами. Он был бы смешон, если бы к нему горожане не относились серьезно и с глубоким уважением. Симеон своей жизнью и избирательным непотребством показывал условность и бессмысленность культурных символов. Бог не в том и не в этом, не в этом тот, кто придет (Грядый) и избавит от смерти, обид и унижения.

Культура Возрождения выросла на идее человека гениального, универсального, достигшего совершенства и обладающего им как потенцией, но противостоящего другим людям. Первобытный человек, кажется, здесь нашел нечто чрезвычайно важное. Он нашел самого себя как самоценность и самообусловленность, он стал овладевать культурой. Может быть, он, и впрямь, ученик, только не на человека разумного, а на Бога, может быть, Грядый, это он сам через века и тысячелетия?

Век Барокко ответил на вопрос, что такое гениальность, это - разум, противостоящий неразумию, но разум - метод, понимаемый как упорядоченность познания, как повторяемость и верифицируемость. Просвещение расшифровало методический разум как воспитанность и образованность, возникло представление об энциклопедистской человечности.

Начиная с XIX века, в основании культуры сформировалась идея абстрактного человека, противостоящего абстрактному социуму и конкретности действительных человеческих существ. Ни одна из этих идей не канула в прошлое безвозвратно. Передаваясь из поколения в поколение и трансформируясь в последующих культурных эпохах, они вместе характеризуют природу современного человека.

Возможно, человек - ученик на Бога. Но, начиная с Возрождения, небеса над его головой стали закрываться. Четырехмерное пространство средневековья превратилось в трехмерное. Двумерное и обратимое время Средних веков стало одномерным и необратимым. С эпохи Возрождения все становится иным.

Небеса закрываются Бэконовской полезностью. Проблема смысла жизни в принципе не решается без предчувствия вечности и бессмертия. Однако, закрывшиеся небеса заставляют нас искать смысл жизни в культуре, как подводники в плавании видят смысл своей жизни в плавучести лодки, в запасе воздуха, пищи, воды и энергии.

Смысл человеческой жизни не находим без бессмертия или, хотя бы, без вечности. В чем же заключается культурный смысл, если нет предначертанного? - В пользе, в спорте, в моде, в игре, в провокации, в помощи? Смысл искусства заключается в искусстве, а смысл науки - в науке, ну, хотя бы, в практике! Но зачем?

Первобытный человек собирается духом для прорыва, и в этой его собранности рождается история.

* * *

Мы назвали лишь несколько взаимосвязанных экзистенциальных состояний: одиночество, восторг - страх, растерянность - собранность. Эти и подобные состояния характеризуют одно из измерений нашего портрета. Другое измерение открывается через представления о "Другом".

Что является "Другим" для человека цельного, индивидуального, переживающего ситуацию, но такого, о каком мы рассуждаем, выделяя преимущественно и рассматривая в качестве предмета только две его черты: 1) современный 2) россиянин. Имплицитно мы ввели два этих ограничения, давших предметность. "Современный россиянин" - абстракция от действительной индивидуальности людей, населяющих сегодня просторы России.

Указание на Россию определяет бытие предмета в быстро и качественно изменяющемся социокультурном пространстве. Он как субъект культуры живет "здесь". Следовательно, "Другое" для современного россиянина, прежде всего, другие социальные культуры, сосуществующие с Россией: европейская, арабская, китайская и т.п. Представление о различии сосуществующих цивилизаций появляется при сопоставлении свойственных разным народам норм жизни. С одной стороны - европейская самообусловленность разумного человека, с другой стороны китайская обусловленность извне - традицией. С третьей стороны арабская обусловленность представлением о боге и, значит, теократия, зависимость от церкви, а с четвертой стороны - российская самообусловленность повседневностью и здравым смыслом.

Указание на современность определяет бытие предмета во времени. Он живет "теперь". Но определение во времени через "современность" трансформирует само время, превращая его в "мгновение" и распространяя мгновение на историю. Следовательно, "Другое" - социальные культуры, расположенные исторически и прямо либо опосредованно связанные с исследуемой культурой, либо сосуществующие с ней во времени. Поэтому, "Другое" можно расшифровать. Если речь идет о России, то ее "Другое" в прошлом и в будущем. В прошлом это - Советский Союз, Досоветская Россия, Петровская, Московская, Татарская, Киевская Русь и т.д.

Историческая расположенность культур не ограничивается одним прошлым, она включает в себя проекцию на грядущее: надежды, мечты, затем идеал, пока лишь предчувствуемый, созревающий, вынашиваемый в душах и весьма разнообразный, для каждого свой. По мере выхода из межцивилизационного провала, утомляющего своей творческой напряженностью, идеал вырисовывается все отчетливее и все определеннее становится субъектом социальной культуры, носителем социального разума. Таким идеалом когда-то был абстрактный разум в период европейского Просвещения, таков и абстрактный человек Советской поры или нынешних Америки и Европы.

Конечно, двойная определенность предмета недостаточна, она лишает изучаемую культуру объема. Ясно, что, например, европейская культура имеет свою историю и свое место, что в ментальность европейских народов и культур входит образ России, что все это опосредованно проникает в российское сознание и содержится в нем. Ронсар, конечно, более значим для Франции, чем для России, но в российском сознании есть образ эпохи Ронсара и Франция предстает перед нами как культура, создаваемая, в том числе, и Ронсаром.

Есть в психологии понятие аттитюда, подробно разработанное Д.Н.Узнадзе и его школой. Практически аттитюд означает то, что граждане России имеют дело не с действительной европейской культурой, а с образом Европы в своей культуре, а европейцы встречаются не с Россией, а с собственным представлением о России. Может быть, поэтому у них бытует миф о загадочной русской душе, а у нас - миф о таинственной удачливости Европы. Что касается нашего исследования, то мы стремимся решить две задачи: одна из них - исследование первобытности, действительно содержащейся в современной нашей природе, а вторая - реконструкция образа первобытности, свойственного нашей межцивилизационной культуре.

Первобытность присуща человеку во все времена уже потому, что он всегда стоит в начале новых эпох. Однако на первый план она выступает в межцивилизационные периоды, тогда и превращается в доминирующую форму разума. Исследование первобытности и ее понимание означает переоценку и переосмысление прошлого и настоящего через призму одиночества, растерянности и собранности как экзистенциальных состояний.

Такие состояния характеризуют собой начальный акт разумного мышления в любую эпоху, они и роднят друг с другом нашу современность и первобытность. С них начинается переживание себя и границ собственного мира как сил. Богатырь, шаман и вождь - вечные фигуры человеческой культуры. Временами, они засыпают, это происходит тогда, когда в разуме преобладает социальное начало, а индивидуальное оттесняется на задний план. Когда они засыпают, из культуры уходят одиночество, растерянность и собранность. Вместе с ними угасают чувство необычайности жизни, удивление, любопытство, воображение. Конечно, нет страха, забывается обида, но утрачивается и праздничный восторг освобождения, уходит творческий импульс и связанная с ним жажда жить.

Социальный разум, правда, торжествует, но индивидуальный вырождается за ненадобностью. Общество как бы остается разумным: порядок крепнет, образование и наука процветают, а человек при этих благах перестает быть разумным существом. А так как общество состоит из людей, то расцвет социального разума оказывается недолгим. Общество соскальзывает в новый межцивилизационный провал и все возвращается на круги своя.

Первобытный человек просыпается от грез и обнаруживает, что он по прежнему сидит у входа в пещеру, смотрит на голубую дымку за рекой у самого горизонта, а чудеса будущей цивилизации ему всего лишь привиделись в мечтах о счастье и спокойствии.

Зажав ладонями виски

- Ку-ку, мой друг, живу, покуда

себя рисую, как эскиз

углем на обороте чуда.

Взаимопонимание

Встречаются двое новых русских, бывших одноклассников. Один в красном пиджаке, пальцы веером и с золотой печаткой, только что вылез из шестисотого, по счету, "мерседеса". Другой в пиджаке потертом с оборванным рукавом, небрит и держит сеточку с пустыми бутылками, несет сдавать. Произошел разговор:

- Здравствуй, Вася!

- Здравствуй, Петя!

- Что с тобой, Вася, заболел, может, помощь нужна? Почему ты плохо выглядишь?

- Понимаешь, Петя, я уже неделю ничего не ел!

- Вася, это ты зря! Это ты брось! Так и заболеть можно, и умереть! Ты, Вася, заставь себя, пересиль! Съешь, хоть, что-нибудь! Ты, например, знаешь, как вкусен омар с белым вином в ресторанах Парижа!

(Русский анекдот 1993 г. о любви)

Нас интересует взаимопонимание, оно - единственный достойный выход из межцивилизационного периода, с него начинается цивилизованность, как в первые времена. Только понимающие друг друга люди способны создать прочную основу своей совместной жизни, структуру, порядок.

Понимание, конечно же, лишено объективных законов, оно - то, что люди вполне субъективно считают пониманием. Поэтому задача этого маленького раздела заключается в уяснении для себя как современного россиянина, что может быть взаимопониманием, какой вариант перспективен для дальнейшей нашей жизни в качестве людей.

В данной работе нас интересует не понимание как интерпретация, транспозиция, редукция к понятиям исторического периода и т.д., не понимание как теоретическая процедура, а конкретный межчеловеческий акт взаимного понимания. Как мы все это делаем? Как оно возможно, какова его внутренняя природа, необходимость, обеспечившая этот странный акт "понимания Другого" в его конкретности, бесконечном многообразии, неисчерпаемой для рационального познания глубине, то есть, по человечески.

Мы изначально понимаем Другого как одушевленное и индивидуальное существо, игнорируя то обстоятельство, что по канонам науки мы с очевидностью воспринимаем только его телесность либо должны соглашаться с традиционностью или обычностью его с нами со-бытия. В традиционности и обычности индивидуальность угасает. Мы даже не всегда в состоянии побывать на месте Другого и обзавестись его опытом и, тем не менее, понимаем.

Однако наука и философия требуют концепции, придется быть теоретиками. И все-таки, подчеркнем сначала, мы не собираемся объяснять механизм понимания Другого, мы хотим немного прояснить вопрос о том, как оно возможно, о его предпосылках.

Понятно, что личность обусловлена, помимо культуры, телесно-биологическими и духовными предпосылками, от них тоже никуда не деться. Однако, феномен взаимопонимания, хоть и связан с биологическими и духовными составляющими, проявляется в сфере культуры Только там, а не в телесном общении мы способны понимать.

Личность трояка, она есть дух, тело и культура. С одной стороны, она - биологический индивид и духовная индивидуальность, она - "Я", отлитое в "Теле". "Я" - рационально не определяемый субъект, его невозможно определить по той причине, что оно само определяет и познает, оно есть - "Я", фонтанирующее откуда-то из глубины и отливающееся в культурных формах, само себя определяющее и ограничивающее.

С другой стороны, через механизмы общения, образования, воспитания и т.п., короче, социализации, личность наполнена Другим. Поясним: человек может обозначать, и обозначает себя как "Я" и только "Я", пусть даже с маленькой буквы, вежливое "я". Но он может обозначить себя и как "русский", "гражданин США", "бизнесмен", "член КПРФ", тем самым, принимая предложенные ему традиции, обычаи, законы, уставы и программы, благодаря которым, он есть уже не "Я", а "Мы", личностная форма бытия социума. Социум как носитель законов и традиций превращает "Я" в родовое существо и лишает его индивидуальности. В действительности любой из людей и "Я", и "Другой" одновременно. Важно понимать, на чем мы делаем акцент в своей душе: на "Я" - тогда мы свободны по отношению к "Другому", способны выбирать, принимать или не принимать его в качестве ценности и самостоятельно формировать мир своей жизни. Если же акцент ставится на "Другом", тогда мы от него зависимы, он сам нас формирует в качестве личности. И в этом случае мы оказываемся способны принимать других в качестве полноценных личностей лишь тогда, когда они такие же, как мы: русские, граждане США, бизнесмены и члены КПРФ. "Другой" становится критерием оценки.

Итак, личность есть бытие собой и бытие другим. Тогда взаимопонимание мы вправе определить как единство бытия собой и бытия другим через соотнесенность со всеобщей природой человека в культуре или вообще через соотнесенность с его природой. Такая версия позволяет считать, что "Я" понимает "Другого" потому, что "Другой" есть часть моего внутреннего мира. Он встречается с "Я" в моей собственной душе. "Другой" понятен потому, что он есть "Я", а я сам себе понятен, хотя с научной точки зрения и не известен. Фраза: "Я сам себя не понимаю" - либо кокетлива, либо абсурдна. По-нятость, обладание своим "Я", тождественность с ним является предпосылкой всякого понимания, как бы пред-пониманием.

Предпосылкой ситуации, в которой необходимо взаимопонимание является встреча. Но тогда перед нами целых три проблемы:

1. Как происходит такая встреча?

2. Кто такой "Другой" во "Мне"?

3. Что значит наше с ним единство?

Как происходит такая встреча?

"Я" есть человек живой, действующий, грешный и отличающийся всеми теми чертами, что и любой человек на земле. "Я" живу в "Мире", населенном "Другими". Но этот Мир представляет собой всего лишь то, что "Я" знаю о нем. Следовательно, мой Мир узок сравнительно с некоей гипотетически угадываемой и ожидаемой Вселенной, он - мир моей жизни.

Этот Мир состоит из "Меня" и самых разных "Других" - вещей, людей, животных, растений и т.п. Каждый из нас, живущих в этом Мире для рациональной мысли неисчерпаем, но жить с ним и практически действовать с ним "Мне" приходится как с целым, игнорируя неисчерпаемость. Ведь, если я иду, то иду целиком, а не так, чтобы известная "Мне" "Моя" часть шла, а неизвестная топталась на месте. Если "Я" ем яблоко, то ем его целиком, кроме огрызка, а не так, что ем лишь известное, а неизвестное выплевываю. Таким образом, "Я" живу в Мире предметов, о которых бесконечно больше не знаю, чем знаю.

"Моя" встреча с Другим становится встречей с непознанным. И когда я со всей очевидностью обнаруживаю необычайность своей жизни в недопознанном мною Мире, тогда попадаю в ситуацию, которую в дальнейшем способен осознать в виде проблемы. Бытие в ситуации есть жизнь в полуизвестном.

В ситуации первой встречи "Другой" представляется "Мне" символом, которому я должен придать содержание познанием. Однако, до акта познания "Другого" я уже пред-понимаю его, проецируя на него свой внутренний мир вместе с "Я". И мы это делаем всегда, даже в ходе научного познания, и после него, потому что наука рациональна и ее предмет неисчерпаем. В этом смысле, мы всегда находимся в ситуации первой встречи с "Другим". Всякое же научное понятие либо абстрактно, либо двойственно и содержит в себе строгую определенность термина вместе с проекцией нашего таинственного "Я", с интуитивным предпониманием и пониманием.

Кто такой "Другой" во "Мне"?

Мы живем вместе с людьми, правда, не всегда потому, что хотим этого. Чаще потому, что деваться некуда, но человек живет с людьми с самого рождения. "Другой" неотъемлем от нашей личности. Мы находимся в ситуации первой встречи с людьми разных поколений и предметами, которые созданы либо нашими предками, либо современниками, либо нами, и каждым в соответствии со своим вкусом и пониманием.

Наше взаимодействие с людьми, экзистенциальный диалог заставляет нас всех приспосабливаться друг к другу, притираться, сосуществовать, до всякой рациональности усваивая на основе собственного жизненного опыта, что с людьми надо обращаться по человечески, иначе самим же будет плохо.

В обществе в силу сложной цепи общений и опосредований складывается всеобщее представление о том, что такое человек данной культуры, "свой". Эта идея человека интуитивно предугадывается каждым. Все стремятся соответствовать ей, иначе рискуют вступить в конфликт со всем миром. А, стремясь соответствовать, люди и создают эту идею человека как предпосылку собственной жизни, как ее регулятивный принцип, некий фактор смысложизненной ориентации.

На самом деле таких представлений не одно, а несколько и они-то выступают субъектами социальной культуры. Находясь в диалоге между собой, они побуждают каждого из людей жить в соответствии с ними и своей жизнью создавать культуру определенного типа. Плохо, когда таких идей слишком много, общество начинает идти в разнос, культура попадает в межцивилизационный период. Плохо, когда их слишком мало, культура вытесняется цивилизацией, но это уже другая история.

Идея человека выступает основанием нашей личности как слепка культуры, она и есть "Другой" в нас. Следовательно, понимание Другого есть наше соответствие всеобщей природе человека.

Однако, после того как мы выделяем представление о человечности в особый субъект культуры, становится очевидно, что разные культуры находятся друг с другом в диалоге как в пространстве, так и во времени. Работает механизм преемственности. Друг по отношению к другу они тоже "Я" и "Другой", хотя это не духовное, а культурное "Я".

В таком случае, личность современного человека устроена как матрешка, она обладает сложной архитектоникой, включающей в себя основные человеческие типы всех минувших культурных эпох и всех сосуществующих с нами культур и цивилизаций. Схематично ее можно представить в виде своеобразного "кубика Рубика", где каждая последующая эпоха является предыдущей, преломленной через новые материальные и культурные условия, а человеческий облик любого народа складывается в ходе его экзистенциального диалога со всеми сосуществующими с ним народами.

Природа современного человека состоит из человеческих природ всех сосуществующих и предшествующих культур как витраж из разноцветных стекол разных форм. Природа человека включает в себя мечты, надежды и идеалы, обещающие будущие изменения. А факторами, приводящими в систему все это разнообразие, служат история собственного народа и ситуация индивидуальной жизни.

Рис. 1. Архитектоника личности современного человека