М.М. Алексюк

В конце пятидесятых годов альпинизм первовосхождений и первопрохождений на Кавказе начал выдыхаться. Уже были пройдены основные гребневые маршруты на Ушбу, Шхельду, Чатын и сложные траверсы типа Ушба-Шхельда-Мазери в обе стороны. Команды начали осваивать технически более сложные стены, и интерес к многодневным траверсам упал, хотя этот класс восхождений входил в программу первенства СССР. В 1959 году Моногаров задумал траверсное первопрохождение пяти Безенгийских вершин от Коштан-Тау, через Крумкол, Межирги и Джанги-Тау до Дых-Тау. Гребень из этих вершин в основном вздымался выше 5000 метров, а на стенах Коштан-Тау были не пройденные стенные маршруты. Длина траверса приближалась к 10 километрам. Пройти его предполагалось за 15 дней. Столь длинный маршрут требовал предварительных забросок продуктов, бензина, снаряжения. Их нужно было оставить в трех местах, где гребень понижался, ведь подниматься туда предстояло с тяжелыми рюкзаками.

Первая заброска предполагалась на гребне после подъема по стене на Коштан-Тау, вторая – на трети маршрута в Крумкольском провале и третья – перед Джанги-Тау.

Я в это время работал на Уральском заводе тяжелого машиностроения в Свердловске и был на Кавказе в составе российского общества «Труд». Но в Киеве остались старые спортивные связи, и Моногаров пригласил меня участвовать в траверсе.

Рядом с базовым лагерем экспедиции в ущелье Безенги было несколько пастушьих хижин, где мы разместили склад продуктов и кухню. Жили в палатках. Я был рад встрече со старыми друзьями-киевлянами Юрием Кононовым, Яковом Фоменко, Валентином Хромовым, Алой Галайдюк, Юрием Мельниковым, Олегом Марковским. Группа Юрия Мельника только что вернулась с заброски с неприятным известием – мешок с консервами, который должен был ждать нас на седловине перед Дых-Тау, с грохотом улетел вниз. На повторную заброску времени не было. Основная группа готовилась к выходу на Коштан-Тау. Эта гора замыкает боковое ущелье Думала. Чтобы облегчить подход под стену восходителям и наблюдателям с большим грузом, решили использовать вьючных лошадей. Правда, их, пасущихся в ущелье, надо было сначала поймать и привести в базовый лагерь. Наш погонщик Махарбек попросил в помощь двух человек. Пошли Виктор Яковина и я. Красивое ущелье заросло травой и кустарником. Тропа вилась между камней, скользила по крутому склону берега реки Думала, пересекала ручьи и речки. Лошади паслись возле пастушьей хижины – коша. Махарбек быстро и ловко поймал стреноженных лошадей (одна из них была с жеребенком), нашел в коше сбрую и вскоре три оседланные лошади и жеребенок смирно стояли возле хижины. К моему удивлению, Витя Яковина оказался очень умелым всадником. Я же никогда верхом не ездил. «Как это так? – удивился Махарбек. Такой взрослый мужик и не ездил верхом? Ну-ка, садись в седло!». Я кое-как взгромоздился на лошадь, и мы поехали. Кони шли, наклонив головы, выбирая дорогу. Я обеими руками вцепился в луку седла, чтобы не упасть. Махарбек ехал впереди. Изредка он оглядывался на меня и улыбался.

На другой день небольшой караван нагруженных лошадей и людей потянулся в ущелье. Здесь мы, кажется, допустили ошибку. Молодые вьючные лошади не умеют выбирать оптимальный темп движения. Когда им тяжело, они начинают торопиться и задыхаются, как люди. Человек останавливается, чтобы отдышаться, а лошади ложатся на живот и сваливаются с тропы. Так случилось и у нас. На крутом склоне одна из лошадей сорвалась с тропы, покатилась по склону, кувыркаясь и разбрасывая вьюки. Мы испугались за лошадь и грузы и с Махарбеком бросились следом. К счастью, лошадь поднялась на ноги, Махарбек взял ее за повод, мы разобрали вьюки и вынесли все наверх, на тропу. Когда лошадь отдохнула и успокоилась, мы снова загрузили ее и двинулись дальше. Теперь мы шли впереди лошадей. Они толкали нас в спину, но мы держали свой темп, и лошади его приняли.

Дорогу к подножью нашей стены преградила река. К вечеру она вздулась и грохотала весьма грозно. К тому же начал моросить дождь. Мы поискали место для переправы по камням или с помощью маятника, но ничего не нашли. Махарбек решил переправлять грузы и людей вброд на лошадях. Он переправился первым, сев на лошадь прямо поверх вьюков. Лошади переходят реки увереннее, чем люди (у них четыре ноги и всегда сохраняют по меньшей мере три точки опоры). Вторая лошадь с вьюков, как и первая, переправилась быстро. Осталась мать с жеребенком. Она не хотела идти в бурлящую воду из-за малыша. Махарбек, недолго думая, переехал обратно, поймал жеребенка, привязал к его шее веревку и потащил за собой через реку. Мать с грузом покорно кинулась вслед за жеребенком. Людей переправляли по двое на одной лошади. Во время такой переправы ехавший вторым Володя Моногаров был сброшен лошадью в воду, но уцепился за страховочную веревку и вылез. Его появление на берегу вызвало хохот - бурная вода сорвала с него всю одежду, кроме рубашки, уплыли и кеды, и носки, и брюки, и даже трусы. Во время переправы все замерзли и вымокли. Чтобы избежать простуды, Моногаров распорядился выдать по 50 грамм спиртного всем, кроме Алексюка, потому что «он не пьет». Но я тоже промок и замерз. Поэтому я устроил акцию протеста – не поленился разуться и залез в холодную воду, заявив, что «пока мне не выделят положенную «пайку», я не вылезу из воды». Подействовало. Моногаров тут же распорядился «выдать». Мой демарш вызвал всеобщее веселье, что и было конечной целью спектакля.

Вскоре вьючная тропа кончилась, и мы, распрощавшись с Махарбеком и разгрузив лошадей, двинулись к темнеющей вдали громаде Коштан-Тау. Нас было десятеро: восемь восходителей и два наблюдателя. Восходители – Владимир Моногаров, Виталий Овчаров, Борис Субартович, Яков Фоменко, Владимир Рапопорт, Владимир Кононенко, Иван Кашин и я – Михаил Алексюк. Наблюдатели – Юрий Мединец и Виктор Яковина.

Заснеженная восточная стена Коштан-Тау выглядела впечатляюще. Высокая, без промежуточных полок и гребешков, она устремлялась вверх гигантским треугольником-монолитом. Солнце освещало ее только утром, остальное время она таилась в тени. Холодные скалы были залиты льдом и засыпаны снегом. Она казалась красивой, но немного тревожила. Однако, мы знали по опыту: главное — начать и втянуться в работу. И тогда азарт и злость вытеснят тревогу. Стоит почувствовать свою силу и умение, как страх исчезает. Лишь бы продержалась погода!

Подъем по стене мы начали на заре. Пока снег мерзлый, нужно было пройти бергшрунд (подгорную трещину) и подняться по неявно выраженному гребню вдоль границы скал и снега, страхуясь со скал.

В первый день мы прошли всего 5 веревок. Это 200 метров, четверть стены. К вечеру нашли полку и поставили две палатки «лицом к лицу». В одной варили кашу, в другой – чай. Уснули сразу после ужина. На другой день прошли вдвое больше, поскольку скалы стали положе, снега больше. На третий день вышли на вершину, сняли записку прошлого года и начали спуск по скальному, заснеженному гребню. В защищенном от ветра понижении гребня устроили ночлег. Завтра спустимся к заброске. А сейчас можно не экономить продукты, бензин.

На следующий день спуск начали рано. Вот и место, где должна быть пирамида камней над упакованными в мешочки продуктами, галетами, бензином в запаянных банках. Ничего нет. Камни разбросаны, валяются лоскуты от мешков, бумажки от галет; консервы упустили еще при закладке заброски. Уцелели лишь банки с бензином. Кто мог разорить склад на высоте в пять километров? Вокруг много птичьих следов. Неужели горные галки? Камни в пирамиде были небольшими. А птицы непроизвольно нашли слабое связующее звено в нашей конструкции. Если его убрать, остальное все рассыплется. Как в жизни!

Что же нам делать? Продуктов мало. Следующая заброска в Крумкольском провале. Это три дня хода. На спуск вниз нужно столько же времени. Решили идти дальше, экономя продукты. Гребень скальный, засыпанный снегом.

На второй день ветер так усилился, что мог сдуть людей с гребня. Мы спустились на подветренную сторону, но двигаться стало еще сложнее и опаснее. Пришлось использовать попеременную страховку, поэтому скорость снизилась. Во второй половине дня подошли к длинному снежно-ледовому взлету гребня и устроили перильную страховку. Первый поднимался на передних зубьях кошек, забивая по дороге ледовые крючья, навешивая карабины и веревку. Остальные шли по перилам. Когда вышли на вершину снежного купола, уже стало темнеть. Ветер совсем осатанел. Ставить на крутом склоне палатки было опасно: ветер разорвет их и оставит нас безо всякой защиты в начале траверса. Решили рыть снежную пещеру. К сожалению, у нас не было снежной лопаты, поэтому ковыряли снег ледорубами и кастрюлями. Работа шла медленно, хотя рыли пещеру с двух сторон, навстречу друг другу. Поздно ночью закончили строить снежный дом на шесть человек. Все замерзли. Рукавицы и штормовки вымокли. Залезли в пещеру, расстелили веревки, на них палатки, сверху уложили спальные мешки. Я впервые оказался в снежной пещере и ощутил симптомы клаустрофобии (боязнь тесноты, закрытого пространства). Низкий потолок, казалось, давил своей тяжестью, угрожал обрушиться на меня всей своей тяжестью… Когда мы заложили оба входа кусками снега, в пещере стало тихо и тепло. Пронизывающий морозный ветер остался снаружи. Мы разожгли примус и стали топить снег на чай. Очень хотелось пить. Закончили ужин под утро и уснули сытые и согретые. В пещере стало совсем тепло, даже жарко в свитерах и пуховых спальных мешках. Пришлось даже пробить отверстие в снежной стенке, закрывающей вход. Но в нее стала залетать снежная пыль, таять на мешках и одежде, и дырку снова замуровали снегом.

А снаружи начинался рассвет. У нас не нашлось сил проснуться, собраться и выйти в снежную круговерть продолжать восхождение. Все спали как убитые. Мы покинули пещеру только во второй половине дня. После нескольких часов подъема вышли на удобную скальную площадку, закрытую от ветра. Установили палатки, как всегда, «нос к носу» и вскоре уснули. Ночью начался буран. Он рвал стенки и крыши палаток, засыпал их снегом. Пришлось вылезать из теплых мешков и кастрюлей отгребать снег, который скапливался у стен снаружи и через ткань давил на лежащих с краю. Метель длилась около двух суток. Продукты почти кончились. Чтобы отогнать мысли о еде, мы говорили о своих и чужих приключениях, вспоминали прошлые восхождения и обсуждали, как продолжить наш траверс. Силы потихоньку оставляли наши неподвижные тела, но мы делали вид, что все нормально. Первым не выдержал лжи Борис Субартович: «Ребята, хватит врать друг другу. Никакой траверс мы уже не пройдем. Мы лежим голодные уже два дня, и если завтра не начнем двигаться к заброске и спускаться вниз, мы погибнем. Все». Наконец мы стали серьезно обсуждать наше тяжелое положение. Спасти нас могут только наши активные действия. Завтра утром выходим при любой погоде. Пройдем хоть сто метров, но это будет приближение к спасению.

На другой день, выпив по полкружки теплой талой воды, мы связками поползли по гребню, почти на ощупь. Пурга не унималась, но к вечеру стала ослабевать. За день мы преодолели длинный гребень и вышли на вершину Крумкол. Дальше спуск в провал, а там – заброска. На ужин опять – теплая вода.

Утром по крутым скалам начали спускаться самым быстрым способом – дюльфером; где можно – спортивным. Я шел последним, налаживая выдергивание веревки. Мы использовали двойную веревку и веревку с репшнуром (идущий последним пропускал их через веревочные петли на крюках или уступах). Первым организованный спуск опробовал Виталий Овчаров. Он сел на веревку способом «дюльфера». В это время ему подготовили другую веревку, страховочную. «Виталий, возьми конец для страховки», – сказал Борис Субартович, передавая его Овчарову. «Да не надо!», «Возьми, мало ли что». Виталий неохотно прищелкнул узел к грудной обвязке и пошел вниз... Когда бухта страховочной веревки вдруг запрыгала перед карабином, Борис Субартович прыгнул на нее и вцепился в веревку. Она обвила ему руки, сдавила пальцы и подтянула их к карабину. Все замерли. «Виталий! Ты жив?» «Жив, жив! Слава богу, упал на снег. Спусковая веревка перерезалась о камень. Выдавай страховку, я пойду осторожно вниз» – крикнул Виталий.

Вслед за Виталием начали спускаться и остальные с верхней страховкой второй веревкой и по перилам из двойной веревки. Мне приходилось, прощелкнув перила в спусковую петлю, спускаться только по перилам, и затем продергивать одну из веревок с помощью другой. Петля и крюк оставались в скалах. Веревку, за которую нужно тянуть, я пропускал через карабин на грудной обвязке. Спуск проходил нормально, пока мы не применили для продергивания репшнур, организовав дополнительный этап спуска. Спуск ускорился, но продергивать спусковую веревку стало труднее. Репшнур по какой-то причине прилипал к основной веревке, и тянуть за него было бесполезно. Волны, пускаемые мной по веревке и репшнуру, не помогали. Чертыхаясь, я полез вверх по заснеженным скалам. Вот и петля на крюке, и узел соединения репшнура и веревки. Все в порядке. Снова прощелкиваю репшнур через карабин на грудной обвязке и иду вниз. Вот и конец веревки и репшнура. Они разделены почти по всей длине и лежат на скалах на расстоянии полуметра. Но стоило мне потянуть за репшнур, как он тут же приклеился к веревке. Я в бешенстве схватил концы репшнура и веревки и стал хлестать ими по скалам, пуская волны одну за другой. И тут репшнур отклеился и послушно пошел вниз, вытягивая за собой веревку. Позднее мы еще несколько раз использовали репшнур в этой же роли, и он ни разу не подводил. Возможно, его фокусы были как-то связаны с местной магнитной аномалией.

В тот день мы прошли четырнадцать этапов спуска (почти полкилометра), и достигли седловины Крумкольского провала. На скальном островке гребня нас ждала заброска, не разграбленная воронами. Поскольку мы решили прекратить траверс еще наверху, распределили заброску по рюкзакам и пошли вниз, где теплее и можно поставить палатки. К вечеру спустились на ледник, устроили удобный бивуак и роскошный ужин. Здесь я впервые почувствовал, что такое многодневный голод. Сознание работает четко, но нет сил, чтобы сделать движение, особенно если это связано с подъемом наверх. Если бы мы пролежали в палатках голодные еще сутки, могли бы и не спуститься. Активность всегда оправдана. На следующий день мы спустились по леднику Крумкол в долину и к вечеру были в базовом лагере. Восхождение на Коштан-Тау и траверс гребня до Крумкола судьи поставили на третье место в первенстве СССР по альпинизму в классе траверсов.