Религия. Большинству людей в Соединенных Штатах, да и на Западе вообще, кажется, что религиозной терпимости достичь легко

Большинству людей в Соединенных Штатах, да и на Западе вообще, кажется, что религиозной терпимости достичь легко. Сообщения о религиозных войнах, ближних (в Ирландии и Боснии) и дальних (на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии), вызывают у них недоумение. Должно быть, в таких регионах религия проникнута духом этнической или национальной вражды либо она отличается неким экстремизмом, фанатизмом и потому являет собой (как нам кажется) нечто из ряда вон выходящее. Разве мы не доказали собственным примером, что свобода вероисповедания, добровольность ассоциаций и политический нейтралитет в совокупности ведут к сглаживанию религиозных различий? Разве не способствуют эти заповеди американского плюрализма воспитанию взаимной терпимости и налаживанию благополучного сосуществования? Мы разрешаем каждому человеку верить в то, во что он хочет верить, посещать ту церковь, которую он выберет сам, — либо же не верить в то, во что ему верить не хочется, оставаться вне той или иной церкви и т.п. Чего еще желать человеку? Разве подобное не есть образец толерантного устройства общества?

На самом деле существуют, конечно, и другие, реальные или гипотетические, режимы: так, система милпетов была установлена специально для религиозных общин; консоциативные устройства также, как правило, сводят воедино различные религиозные или этнические группы. Но ныне преобладающей моделью является возникшая в XVII веке в Англии и перенесенная впоследствии через Атлантику модель толерантности по отношению к отдельно взятым верующим. Необходимо1 поэтому поподробней рассмотреть некоторые из тех затруднений, с которыми эта модель сталкивается. Остановлюсь на двух проблемах, важных как для прошлого, так и для настоящего: речь идет, во-первых, о проблеме сохранения на границах современных национальных государств и иммигрантских обществ религиозных групп, требующих признания себя как групп, а не признания тех, кто эти группы составляет; и, во-вторых, о сохраняющихся требованиях такой "веротерпимости" (и нетерпимости), которая выходила бы за рамки свободы ассоциаций и вероисповедания и распространялась бы на широкий спектр других видов социальной деятельности.

Одной из причин того, что в странах, подобных Соединенным Штатам, веротерпимость дается гражданам легко, является то обстоятельство, что учреждаемые индивидами церкви и конгрегации, при всех их теологических разногласиях, отличаются большой похожестью друг на друга. В XVII веке веротерпимость существовала, прежде всего, как результат компромисса протестантских сект. 1акже и в Соединенных Штатах распространение (вслед за учреждением в Массачусетсе "священного союза") толерантного режима способствовало обращению в протестантство входящих в этот союз групп. Американские католики и иудаисты постепенно утрачивали сходство с католиками и иудаистами других стран: ослабевал контроль со стороны религиозной общины; в речах священников не было уже прежней властности; индивиды утверждали собственную религиозную независимость, отдалялись от общины и вступали в брак с иноверцами. Тенденция к умножению числа общин путем их деления, четко обозначившаяся уже в первые дни Реформации, стала отличительной чертой религиозной жизни в Америке. Толерантность сглаживала различия, и, кроме того, она дала всевозможным группам определенный шаблон приспосабливания к протестантской модели, что весьма облегчало сосуществование.

Однако некоторые группы сопротивлялись этой тенденции — описанного "несогласия с инакомыслием" (той самой почвы, на которой, так сказать, изначально произросли протестанты) решили избежать протестантские секты и ортодоксальные фракции традиционных религиозных общин. Вернусь к уже приводимым мной в качестве примера менонитам и хасидам. Режим веротерпимости заставил приспособиться и эти группы — но лишь маргинально. Режим позволял им продолжать существовать изолированно и вступил в компромисс с ними по таким вопросам, как государственное образование. Так, например, менонитам долгое время разрешалось давать образование своим детям на дому; когда же наконец сначала штат Пенсильвания, а затем Верховный суд потребовали, чтобы они посылали детей в государственные школы, они сохранили за собой право завершать образование своих детей в более раннем возрасте, чем тот, что был оговорен законом 48. В принципе, объектом толерантности являлась в данном случае принимаемая несколькими поколениями серия частных решений относительно вступления в конгрегацию менонитов и отправления культа в соответствии с их канонами. На деле же истинным объектом толерантности была и остается здесь община менонитов как целое, а также практика принудительного контроля этой общины над своими детьми (лишь отчасти смягченная государственным образованием).

48 Выступление против данной практики компромиссов (на мой взгляд, чересчур суровое) см. в кн.: Shapiro I. Democracy's Place. Ithaca, N.-Y.: Cornell University Press, 1996, ch. 6: Democratic Autonomy and Religious Freedom: A Critique of Wisconsin v. Yoder (написано совместно с Ричардом Арнесоном); Cutmann A. Civil Education and Social Diversity // Ethics, № 105 (Apr. 1995), pp. 557—579.

Подобная разновидность толерантности заставляет нас мириться с тем, что дети менонитов остаются гражданами-недоучками по сравнению с прочими американскими детьми. Такой порядок отчасти оправдывается маргинальностью менонитов, их принципиальным нежеланием существовать где-либо, кроме как на границе американского общества, нежеланием допускать никакого влияния на себя самих. Существуют и другие маргинальные религиозные секты, схожим образом контролирующие жизнь собственных детей и не встречающие в этом особого сопротивления со стороны либерального государства.

Наиболее интересной чертой, ознаменовавшей первые проявления толерантности в Америке, было освобождение от военной повинности членов определенных протестантских сект, широко известных своими пацифистскими убеждениями *9. Ныне неучастие по идейным мотивам относится к числу прав индивида, хотя если говорить о том, что является для политических властей самым верным признаком наличия таковых мотивов, то это опять же принадлежность к секте. Изначально неучастие было фактически групповым правом. Да и вообще любые изъявления свободы совести применительно к социальным вопросам — таким, как отказ от клятвы, работа присяжным, получение государственного образования, уплата налогов, требования разрешить полигамные браки, жертвоприношения животных, ритуальное использование наркотиков и т.п., — все это и по сей день обладает легитимностью лишь постольку, поскольку является частью отправления культа или атрибутом коллективного образа жизни. Все эти притязания не имели бы никакой легитимности, если бы выдвигались исключительно в индивидуальном порядке, даже если бы данные индивиды утверждали, что их представления о том, что следует и чего не следует делать, являются коллективной позицией (этаким сознанием), объединяющим каждого из них с Богом.

Обычаи меньшинств и налагаемые ими запреты, не являющиеся составными частями свободы ассоциаций и вероисповеданий, могут быть терпимы или нетерпимы — в зависимости от того, находятся ли они у всех на виду и пользуются ли скандальной известностью, а также от степени негодования большинства по поводу их. И национальные государства, и иммигрантские сообщества имеют в своем распоряжении богатый выбор средств практического приспособления к подобным ситуациям.

49 См. собрание правовых документов, речей и памфлетов в кн.: Conscience in America/Schlissel L. (ed.),N.-Y.: E. P. Dutton, 1968.

Мужчины и женщины, заявляющие властям, что их религия предписывает им делать то-то и то-то, вполне могут рассчитывать на то, что их требования будут удовлетворены, даже если это не разрешено никому другому, — особенно если требование свое они излагают спокойно. А главы общин, доказав властям, что обладание ими полномочиями принуждать членов общины необходимо для выживания таковой, вполне могут получить такие полномочия с определенными либеральными ограничениями. Между тем имеет место постоянная, хотя и не всегда мощная, тенденция перехода к индивидуалистической модели — модели общины как свободного сообщества, двери которого открыты как на вход, так и на выход; сообщества, мало влияющего на повседневную жизнь своих членов, хотя и претендующего на такое влияние.

В то же время в современных Соединенных Штатах данный толерантный режим ощущает на себе давление со стороны групп, находящихся внутри (христианского) большинства, — тех, кто не возражает против свободы ассоциаций и вероисповеданий, но опасается утраты социального контроля. Они готовы терпеть религиозные меньшинства (поэтому они и выступают в роли защитников свободы вероисповедания), но при этом они совершенно нетерпимы к проявлениям личной свободы вне стен церкви. Если общины сектантского толка стремятся к контролю над поведением своих членов, то экстремистски настроенные представители религиозного большинства стремятся контролировать поведение всех — и делают это во имя якобы общей (например, иудео-христианской) традиции, во имя "семейных ценностей" или же исходя из собственного точного знания того, .что правильно, а что неправильно. Подобное является ярким примером религиозной нетерпимости. При этом свидетельством частичного успеха толерантного режима является то, что объектом непримиримости оказывается здесь не то или иное религиозное меньшинство, а создаваемая режимом атмосфера свободы.

Несомненно, в этой атмосфере свобода расцветает и даже достигает того, что я назвал бы концентрированным выражением свободы, но от этого, по крайней мере, веротерпимость не зависит. Существенные ограничения свободы личности, такие, как запрет абортов, цензура печатных изданий (или текстов в электронных средствах коммуникации), дискриминация гомосексуалистов, недопущение женщин в определенные профессии и т.д., — все это, даже будучи порождением религиозной нетерпимости, полностью совместимо с веротерпимостью, то есть с существованием всевозможных

церквей и конгрегации, члены которых свободны отправлять культ самыми различными способами. Это не противоречие между толерантностью и запретами; противоречие заключается в самой идее веротерпимости, ибо практически все религии, пользующиеся толерантностью режима, нацелены на ограничение индивидуальных свобод, являющихся, по крайней мере для либералов, основой идеи свободы как таковой. Сама структура большинства религий подразумевает контроль над поведением. Требовать от них отказа от этой цели или от средств ее достижения значит требовать такого преобразования этой религии, результата которого никто не сможет предсказать.

Конечно, уже существуют и совершенно новые религиозные общины, но они если и удовлетворяют потребности верующих, то далеко не всех. Отсюда возврат сект и религиозных культов, а также фундаменталистских теологических систем, бросающих вызов господствующему толерантному режиму. Предположим, удалось преодолеть все это противостояние (такое же допущение я делал и в предыдущей главе) — что тогда? В чем будет заключаться жизнестойкость и организационная надежность чисто добровольной веры?