Израиль

Израиль представляет собой более сложный случай, чем Франция, ибо в нем сочетаются три или четыре внутренних режима — причем четвертый однажды предлагался ему в качестве господствующего режима. В 30-40-х годах одна из фракций сионистского движения выступала за бинациональное государство — арабо-еврейское консоциативное устройство. Этот план оказался практически неосуществимым, так как центральным вопросом в споре между евреями и арабами являлась иммиграционная политика. Речь шла не о том, каким образом организовать толерантный режим (какие структуры смогут надлежащим образом обеспечить взаимную терпимость евреев и арабов?), а об участниках этого режима (сколько здесь будет евреев и сколько арабов?). Именно на последний вопрос не смогли найти удовлетворяющего обе стороны ответа две названные группы. В 30- 40-е годы для евреев особенно остро стоял вопрос иммиграции, он и послужил главным мотивом к установлению независимого еврейского государства. Это государство определенно не является консоциативным устройством. И тем не менее в нем существуют глубокие деления, проходящие по трем различным направлениям. Во-первых, современный Израиль представляет собой национальное государство, порожденное классическим националистическим движением ХК века и имеющее в своем составе значительное "национальное меньшинство" — палестинских арабов. Представители этого меньшинства являются гражданами данного государства, но ни история, ни культура их не находят отражения в его общественной жизни. Во-вторых, Израиль является одним из государств — наследников Османской империи (посредующим звеном в линии преемственности явилась здесь Британская империя) и сохраняет в отношении различных религиозных общин — еврейской, мусульманской и христианской — систему миллетов, позволяя им иметь собственные суды (в рамках семейного права) и предоставляя им на выбор частично дифференцированный набор образовательных программ. И в-третьих, еврейское большинство Израиля представляет собой иммигрантское общество, собравшееся изо всех уголков необъятной диаспоры — этакий "праздник кущей" для мужчин и женщин с очень разным историко-религиозным прошлым, хотя и с общим еврейским происхождением (правда, факт общего происхождения также порой подвергается сомнению). Различия эти носят когда этнический, а когда — религиозный характер. Из этого слагается некое сегментированное большинство, сплачивающееся — да и то не всегда — лишь под напором меньшинств. Сионизм обладает сильным национализирующим воздействием, но он лишен присущей французскому республиканству ассимилирующей способности.

С точки зрения каждого из названных аспектов, Израиль является фактически стандартным государством; каждый присутствующий в нем режим — национальное государство, империя и иммигрантское общество — в общих чертах выглядит так же, как и должен выглядеть в чистом виде. На практике же каждый из этих трех сложным образом воздействует на все остальные, в результате чего возникают дополнительные трения, помимо тех, что присущи каждому режиму в отдельности 34. Так, например, система миллетов замыкает индивида внутри его религиозной общины, но эти общины не являются естественными или единственно возможными объединениями для всех граждан — особенно для еврейских эмигрантов из Западной Европы, Америки и бывшего Советского Союза, многие из которых радикально секуляризованы или религиозны, но каждый на свой манер. Суд раввината воспринимается ими как что-то нетерпимое и гнетущее, как пережиток некоего неведомого им отжившего режима.

В этом есть некоторое сходство с поведением арабского меньшинства, которое воспринимает еврейских иммигрантов как оскорбление и опасность для себя — и не только потому, что они усугубляют их положение в качестве меньшинства, но и потому? что они играют главенствующую роль в политической борьбе за признание и равноправие. В отличие от арабов эти иммигранты ожидают, что их культура и история получат отражение в общественной жизни еврейского государства, но на деле ожидания многих из них не оправдываются. Оказавшись в ситуации большого разнообразия культур, они начинают выдвигать требования проведения государством политики нейтралитета или муль-тикультурализма, характерной для иммигрантских обществ, а это не совпадает с замыслами основателей сионизма. Но хотя в принципе данные социальные схемы включают и арабов, на практике в них зачастую не остается для них места — либо они включают их только формально, и тогда, например, арабские школы не получают причитающейся им доли государственного финансирования 3S. В данном случае попытка добиться взаимной терпимости в иммигрантском (или еврейском) сообществе доминирует над попыткой сделать еврейское государство полностью терпимым в отношении своего арабского меньшинства. Подобное положение дел, конечно, усугубляется международным конфликтом Израиля с его арабскими соседями, но вместе с тем оно отражает и трудности сосуществования различных режимов.

м Заслуживает внимания рассмотрение этих трений в кн.: HorowitzD., LissakM. Trouble in Utopia: The Overburdened Polity of Israel. Albany: State University of New York Press, 1989. 35 WeingrodA. Palestinian Israelis //Dissent (summer 1996), pp. 108—110.

В этих обстоятельствах обеспечение толерантности осложняется в связи с неопределенностью в вопросе о том, что должно быть объектом толерантности: индивиды или сообщества? Если сообщества, то какие: религиозные, национальные или этнические? Вероятно, ответ на этот вопрос должен включать в себя все перечисленные объекты. Если бы удалось разрешить международный конфликт, толерантности в этом троекратно разделенном обществе можно было бы достичь легче, чем во многих обществах с простым делением, ибо в этом случае движение шло бы по различным направлениям и опосредование осуществлялось бы через различные институциональные структуры. Но такое опосредование предполагает постепенный пересмотр данных структур в направлении их взаимоадаптации. Что потребуется для осуществления этого процесса? Возможно, потребуется увеличение численности религиозных судов, что соответствовало бы действительным делениям в каждом из трех сообществ. Возможно, потребуется и какая-то разновидность территориальной автономии для арабских городов и деревень; возможно также — и единый учебный план по основам гражданственности, такой план обеспечит преподавание демократических ценностей, плюрализма и толерантности и явится обязательным предметом для всевозможных государственных школ — арабских и еврейских, светских и религиозных. Первое из перечисленных нововведений позволит приспособить систему миллетов к иммигрантскому обществу; второе — приблизить национальное государство к интересам составляющих его национальных меньшинств; третье — переложить те же требования на язык иммигрантского общества, т.е. заговорить не национально-религиозно-этническим, а политическим языком или языком морали. Но столь же просто представить себе ситуацию, при которой Израиль станет переживать все новые кризисы в рамках каждого из присущих ему режимов, а также и по линиям их взаимодействия.

Канада

Канада является иммигрантским обществом с несколькими национальными меньшинствами — народами-аборигенами и французами — также являющимися подчиненной нацией. Эти меньшинства не рассредоточены наподобие иммигрантов, к тому же у них совершенно иная история. В их коллективной памяти запечатлелось не то, как они прибывали в эту страну поодиночке, а история их долгой жизни сообща. Они стремятся сохранить этот образ жизни и опасаются, что подобное будет невозможно в составе вольно организованного, высокомобильного индивидуалистического общества иммигрантов. Помочь этим меньшинствам не в силах, пожалуй, и развитые политические стратегии мультикультуризма, ибо они поощряют исключительно идентичность некоренного жителя, этакую фрагментированную идентичность, с носителем которой налаживает отношения каждый из индивидов по отдельности, результатом чего является всякий раз создание некоего "микроединства". Эти же меньшинства хотят обретать свою идентичность в составе коллектива. А для этого им необходимо наличие коллективного субъекта, наделенного существенными политическими полномочиями.

Для жителей Квебека самым важным является оставаться франко-говорящими — сохранять свой язык, являющийся ныне их главным отличительным признаком. Их повседневная жизнь ничем существенным не отличается от жизни прочих канадцев. Нации-аборигены все еще обладают как собственной своеобразной культурой, заявляющей о себе в самых разных видах социальной жизни, так и собственными языками. И те, и другие очевидно нуждаются в той или иной степени автономии в рамках Канады (или независимости от Канады), дабы продолжать сохранять присущий им по сей день образ жизни. Должна ли толерантность по отношению к ним выражаться в том, чтобы позволить им поступать так, как они того хотят, или же в том, чтобы употребить политическую власть и, если понадобится, прибегнуть к принуждению? Почему бы не попросить их приспособиться к модели иммигрантского общества?

Дело в том, что ни аборигены, ни квебекцы не являются иммигрантами. Они никогда не жертвовали своей культурой и в этом смысле не платили ту цену, которую обычно платят иммигранты. Французы пришли сюда как колонисты; аборигены же есть то, что они есть, — коренные народы, так сказать, колонисты предшествующих эпох. И аборигены, и колонисты были завоеваны в ходе войны, которую, мы скорее всего, сочтем войной, по отношению к ним неправедной (хотя франко-британские войны могут быть названы и обоюдонеправедными, ибо велись они ради обретения господства над "индейцами"). На данном историческим фоне требование той или иной разновидности автономии выглядит вполне обоснованным. Однако реализация этого требования — дело непростое, ибо она потребует такого конституционного устройства, которое позволит осуществлять дифференцированный подход к разным народам, установит разные режимы в разных частях одной и той же страны, при том, что страна эта исповедует либеральный принцип равенства всех перед законом.

Приверженностью данному принципу и объясняется отказ канадцев (до поры до времени) предоставить Квебеку конституционально закрепленный "особый статус", а в этом заключается главная причина проводимой данной провинцией сепаратистской политики. Почему же эта провинция нуждается в ином отношении к себе, чем все прочие? Почему ее правительству следует предоставить те полномочия, в которых отказано другим? На эти вопросы я уже давал ранее исторический ответ, правота которого подкрепляется условиями капитуляции французов в 1760 г. и Квебекским актом 1774 г., включившим Квебек в состав Британской империи. Данное включение совершалось по стандартной модели имперской национальной политики: оно "гарантировало, что римско-католическая религия, французский язык, система сеньората в части владения собственностью и обычные законы и формы правления французского периода будут оставаться в силе до введения нового законодательства, после чего законодатели Квебека внесут в старые положения те изменения, которые сочтут нужными" 36.

Возможно ли привнести подобное устройство в либеральное государство, в иммигрантское общество, в котором прочие составляющие его группы не обладают такими же "гарантиями"? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Но, вероятно, в случаях, когда речь идет о распространении принципа толерантности на группы поистине разные, обладающие различным историческим прошлым и разными культурами, действительно требуется определенная политико-правовая дифференциация. Доводы в пользу того, что Чарльз Тейлор назвал в свое время "асимметричным федерализмом", покоятся не только на реалиях истории (или договоров); они самым непосредственным образом вытекают из реально сохраняющихся различий и из устремлений людей, которые, так сказать, продлевают этим различиям жизнь, обеспечивая и в будущем возможность сохранять собственную культуру, а самим — играть роль ее признанных представителей ".

36 TiillyJ. Strange Multiplicity: Constitutionalism in an Age of Diversity. Cambridge: Cambridge University Press, 1995, pp. 145—146. Тулли отлично обрисовывает дилеммы, стоящие перед толерантностью в Канаде, и убедительно защищает права квебекцев и особенно аборигенов. Заслуживают внимания либеральные коррективы, более близкие к моей точке зрения: Kymlkka W. Multicultural Citizenship.

Устремления их ясны; возражения могут вызывать лишь средства реализации этих устремлений. Квебекцы заявляют о том, что в условиях современного наплыва иммигрантов и экспансии английского языка, носителем которого является население Канады в целом, они не смогут сохранить французский язык в качестве языка публичного общения, если не получат достаточных полномочий для насаждения французского языка в повседневной жизни. Но еще они утверждают, что само это насаждение может происходить в условиях господства либерализма, т.е. что отношение к нефранцузам будет терпимым (гарантии этому содержатся и в Квебекском акте), и это не исказит их первоначального замысла. Будь это так, Квебек выглядел бы теоретически беспроблемной территорией, несмотря на все те практические трудности, которые до сих пор мешали и могут еще помешать конституционному урегулированию.

Сложнее обстоят дела с народами-аборигенами, ибо возможность сохранения их образа жизни отнюдь не очевидна, даже в условиях автономии, устанавливаемой в либеральных границах: исторически их образ жизни не является либеральным. Внутренне нетолерантные и нелиберальные группы (к таковым относятся, например, большинство церквей) могут быть терпимы либеральным обществом лишь в форме добровольных ассоциаций. Но следует ли терпеть их в виде таких автономных образований, которым даны полномочия осуществлять принуждение в отношении своих членов? Последний тип терпимости имел место в старых империях благодаря тому, что члены их не являлись гражданами (по крайней мере, они не были таковыми в строгом смысле слова); и по сей день традиционные вожди народов-аборигенов могут ссылаться на заключенные еще в имперскую эпоху договоры. Но современные аборигены являются гражданами Канады, и полномочия их общин ограничены стоящими над ними законами Канады — такими, как например. Хартия прав и свобод 1982 года. Конституционные права ставят предел всякой коллективности; цель их — утвердить права индивидов, и потому они с необходимостью являют собой некоторое посягательство на коллективные (в данном случае племенные) порядки.

37 См. сборник статей Чарльза Тейлора, посвященных этнической политике Канады: Taylor Ch. Reconciling the Solitudes: Essays on Canadian Federalism and Nationalism / Laforest G. (ed.), Montreal: McGill-Queens University Press, 1993.

Культура аборигенов является объектом толерантности в качестве культуры определенного сообщества или ряда ныне существующих сообществ, выживание которых в будущем не может быть гарантировано. Данные сообщества обладают правовым статусом, общепризнанными институтами, легитимными лидерами и имеют в своем распоряжении определенные ресурсы; все это увеличивает их шансы на выживание, но не служит действительным препятствием к тому, чтобы их отдельные представители отдалялись от сообщества и вовсе покидали его. Таким образом, положение аборигенов отлично от положения евреев, баптистов, литовцев и любого другого иммигрантского или религиозного сообщества, так как ни одно из них не занимает столь же устоявшихся позиций и не получает такого же признания. Народы-аборигены, вследствие того что были некогда покорены и жили под гнетом, заслуживают большего политико-правового пространства для оформления и воплощения собственной древней культуры. Но и в этом пространстве имеются свои окна и двери; оно не может быть изолировано от общества в целом, поскольку обитатели этого пространства являются также и гражданами страны. Каждый из них вправе принять решение об уходе и последующей жизни вне названного пространства, каждый вправе начать кампанию по борьбе с внутренними устоявшимися обычаями и с вождями сообщества — ив этом они не отличаются ни от евреев, ни от баптистов, ни от литовцев. Народы-аборигены являются объектами толерантности в качестве народов, и в то же время их следует терпеть и как индивидов, способных пересмотреть или вовсе отвергнуть образ жизни собственного народа. Данные формы толерантности существуют между собой — правда, детали такого сосуществования предстоит еще разработать; к тому же неясно, как долго оно способно продлиться.