ЭПИЛОГ. Размышления об американском мультикультурализме

В настоящее время Соединенные Штаты находятся во власти двух мощных центробежных сил. Одна отрывает от того, что принято считать общим центром, целые группы людей; вторая посылает в бегство индивидов. У каждого из этих двух препятствующих централизации сепаратистских движений есть свои критики, доказывающие, что движущей силой первого является безмозглый шовинизм, а второго — простой эгоизм. Отделившиеся группы представляются этим критикам некими аномальными и нетолерантными племенами, а отделившиеся индивиды являются в их глазах одинокими, лишенными корней и невыносимыми эгоистами. В этих представлениях есть своя доля истины, но лишь доля. Два названных движения должны рассматриваться вместе, а также в контексте иммигрантского общества и демократической политики, ибо и то, и другое суть те факторы, что запустили в действие механизм центробежного движения. В существующей ситуации мне, вопреки всем законам физики, представляется, что именно иммигрантское общество и демократическая политика способны помочь друг другу в разрешении данной проблемы.

Первой из названных сил является все более резкое обозначение групповых различий. Данное утверждение весьма нестандартно: ведь различия как таковые — плюрализм и даже мультикультурализм, — очевидно, были характерной чертой американской жизни с самых ранних времен. Джон Джей в "Записках федералиста" " описывает американцев как народ, "который происходит от одних предков, говорит на одном языке, исповедует одну религию, привержен одним и тем же принципам правления, следует одинаковым обычаям и традициям". Эти слова были неточны уже в период написания их, в 70-х годах XVIII века, а события XIX века полностью их опровергли. Массовая иммиграция превратила Соединенные Штаты в страну, обитатели которой отличались огромным разнообразием и предков, и религий, и манер, и обычаев. Единственным неизменным и всеобщим основанием являлись политические принципы и заповеди терпимости. Границы и основные правила американского плюрализма устанавливались с помощью демократии и свободы.

62 Jay 3. Federalist'^ Papers, № 2 (См. русское издание: Федералист. Политические эссе Александра Гамильтона, Джеймса Мэдисона и Джона Джея. М., 1993, с. 35. — Прим. ред.)

Контрасты, проводимые мной в рамках типологии режимов, способны помочь нам осознать радикальность этого плюрализма. Рассмотрим сначала (относительную) однородность таких национальных государств, как Франция, ГЬлландия, Норвегия, Германия, Япония и Китай, где, при всех имеющихся региональных различиях, подавляющее большинство граждан обладает единой этнической идентичностью и отмечает одни и те же исторические даты. Затем рассмотрим территориально закрепленную разнородность прежних многонациональных империй и являющихся их наследниками государств — таких, как прежняя Югославия, новая Эфиопия, новая Россия, Нигерия, Ирак, Индия и т.д., в которых целый ряд этнических и религиозных меньшинств претендуют на определенные территории как на свою историческую родину (хотя границы этих территорий всегда оказываются предметом спора). Соединенные Штаты отличаются как от первых, так и от последних стран: они не являются однородными ни в общенациональном, ни в местном масштабе; они повсюду разнородны — это земля рассредоточенного разнообразия, ни для кого (если не считать аборигенов) не являющаяся исторической родиной. Конечно, и у нее есть свои модели сегрегации, вольной или невольной; существуют районы компактного проживания определенных этносов, называемые неточным, но красноречивым словом "гетто". Но ни одной из наших групп (за исключением — частичным и временным — мормонов штата Юта) никогда не удавалось достичь чего-либо даже отдаленно напоминающего господство над определенной географической территорией. Ничего похожего на американскую Словению, Квебек или Курдистан не существует. Даже в наиболее охраняемой среде американцы повсеместно ощущают различия.

Вместе с тем всеохватывающее и полнокровное выражение различий является для Соединенных Штатов относительно новым явлением. Долгая история господства предрассудков, угнетения и страха препятствовала любому публичному утверждению "манер и обычаев" меньшинств, способствуя тем самым сокрытию радикального характера американского плюрализма. Я хочу, чтобы в этой истории не оставалось ничего недоговоренного. В своих крайних выражениях она была жестокой, о чем свидетельствуют факты покорения индейцев и доставки в Америку чернокожих рабов; по сути же, в отношении не столько к расам, сколько к религиям и этносам, она была относительно милосердной. Иммигрантское общество приветствовало новых иммигрантов уши, по крайней мере, готово было потесниться, с тем чтобы дать место и им. Их верования и образ жизни оно встречало с гораздо меньшим неприятием, чем это было принято в других местах. И тем не менее все наши меньшинства научились вести себя тихо: смиренность оставалась чертой политики меньшинств вплоть до недавнего времени. Полное осознание того, что значит жить в среде иммигрантов, приходило очень медленно.

Я, например, помню, что в 30-40-е годы любой признак того, что евреи становятся слишком самоуверенными — такой даже, как появление "слишком большого числа" еврейских имен в числе демократов "нового курса", профсоюзных руководителей или интеллектуалов (из числа социалистов либо коммунистов), — вызывал в еврейской среде нервную дрожь. "Ша! — говорили старейшины общин, — не поднимайте шума, не привлекайте внимания, не высовывайтесь, не говорите ничего провокационного". Так понимали они совет, данный пророком Иеремией первым еврейским изгнанникам в Вавилонии две тысячи лет назад и часто с тех пор повторяемый: "И заботьтесь о благосостоянии города, в который я переселил вас". (Иеремия. 29:7) 63. То есть будьте лояльны власть предержащим и не суйтесь в политику. Иммигранты-евреи ощущали себя изгнанниками и гостями (истинных) американцев задолго до того, как стали гражданами Америки.

Теперь все это, как они говорят, в прошлом. Соединенные Штаты 90-х годов XX века социально — хотя и не экономически — являются более эгалитарным местом, чем 50-60 лет назад. Этот контраст между социальным и экономическим положением в области равенства очень существен, и позже я вернусь к нему; сейчас же я остановлюсь на социальной стороне. Нас никто больше не заставляет молчать, никто не запуган и не робок.

63 В тексте английская версия Библии, авторизированная королем Англии Яковом I:... and seek the peace — ищите мира в городе. В To-day's English version переведено: Work for the good of the cites — трудитесь на благо городов... — Ярим. ред .

Прежние типы расовой и религиозной идентичности становятся все более заметными в нашей общественной жизни; к общему смешению добавились тендерные и сексуальные предпочтения; а нынешняя волна иммиграции из Азии и Латинской Америки порождает новые значительные различия между действительными и потенциальными гражданами Америки. И всему этому, как кажется, постоянно находится свое выражение. 1Ьлоса звучат громко, со всем разнообразием акцентов, а в результате возникает не гармония — подобная той, что ранее изображала плюрализм в виде некой симфонии, в которой каждая группа исполняла собственную партию (а кто же написал музыку?), — а раздражающий диссонанс. Все это очень напоминает разномыслие протестантского раскола в начальные годы Реформации, когда происходило деление и последующее дробление многих сект и множество состоявшихся и потенциальных пророков говорили все разом. Отсюда и первоочередная политическая важность толерантности, ясно проявлявшаяся в шумном споре о политкорректное™, речах, пронизанных ненавистью, мультикультура-листских учебных планах, первом и втором языках, иммиграции и т.п. В ответ на эту какофонию другая группа пророков — либералов и интеллектуалов неоконсервативного толка, академиков и журналистов — принялась заламывать руки и уверять нас в том, что страна распадается на части, что наш неистово насаждаемый плюрализм вносит опасное разобщение и что мы отчаянно нуждаемся в повторном утверждении гегемонии единой культуры. Интересно, что эта так нам якобы необходимая и непременно единая культура часто описывается как культура элитарная — так, что можно подумать, будто единство наше на протяжении всех этих лет обеспечивалось не чем-нибудь, а нашей общей приверженностью Шекспиру, Диккенсу или Джеймсу Джойсу. На самом же деле элитарная культура разобщает нас, так было всегда — и, возможно, так всегда было и будет в нашей стране с ее сильными эгалитарными и популистскими тенденциями. Разве не памятна нам книга Ричарда Хофштадтера "Антиинтеллектуализм в американской жизни" "? Нацеленные на единство политические движения, скорее всего, приведут к вульгарному и неестественному представлению о нативизме, характеризующемуся заведомо низким культурным уровнем. Данные движения не вписываются в литературно-философские каноны. Но существует, как мне кажется, и более адекватная реакция на плюрализм: я имею в виду саму демократическую политику, в рамках которой члены всех групп являются (в принципе) равноправными гражданами, призванными не только спорить друг с другом, но и так или иначе достигать согласия. И то, чему они научаются в ходе необходимых переговоров и в результат заключаемых компромиссов, более важно для них, чем все то, что они могли бы почерпнуть, изучая правила. Нам необходимо подумать о том, каким образом можно было бы развить это практическое, демократическое познание.

и HofstadterR. Anti-Intellectualism in American life. N.-Y.: Knopf, 1963.

На не является ли это познание и без того достаточно продвинутым — ведь мультикультуралистские конфликты разворачиваются в демократическом контексте и требуют от их участников широкого спектра специфически демократических навыков и процедур. Знакомясь с историей этнических, расовых и религиозных ассоциаций в Соединенных Штатах, нельзя, как мне кажется, не заметить, что эти ассоциации все время играли роль средств индивидуальной и групповой интеграции — несмотря на (или, может быть, вследствие) порождаемые ими политические конфликты ". Даже если целью ассоциаций является сохранение различий, в американских условиях этого еще предстоит достичь, а результатом достижения этой цели может стать новая, непреднамеренная дифференциация. Один пример такого явления я уже приводил: речь шла о дифференциации американских католиков и евреев не столько друг от друга или протестантского большинства, сколько от католиков и евреев других стран. Меньшинства приспосабливаются к местной политической культуре: они становятся некоренными американцами. Хотя их первостепенными целями являются самооборона, толерантность, гражданские права, место под солнцем, успешность осуществления ими этих целей наиболее явственно проявляется в том, что отстаиваемые ими различия приобретают американизированный вид.

65 То же самое говорит Ирвинг Хоу о левых политических ассоциациях в своей книге: Howe I. Socialism and America. San Diego: Harcourt Brace Jovanovich, 1985, он показывает, каким образом активисты социалистического движения становятся активистами и чиновниками профсоюзов, а затем превращаются в функционеров местных и федеральных избирательных кампаний демократической партии. Такой подход к социализму как к "подготовительным курсам" основных партий и движений, как показывает Хоу, весьма неудобен для социалистов. Вхождение в большую игру зачастую бывает весьма болезненным. Рассказ об этом см. на ее. 78-81,141 названной книги.

Но то же самое происходит и с носителями идеи о превосходстве коренных жителей над некоренными, а также с большинством в целом: ему тоже приходится приспосабливаться к тому факту, что Америка наводнена иностранцами. Воображая себя коренными американцами, они также переживают медленную и болезненную "американизацию". Я не хочу сказать, что имеет место безропотное принятие различий или молчаливая их защита. Безропотность вообще не принадлежит к числу соблюдаемых нами условностей политической жизни; зачастую превращение в американца требует того, чтобы индивид отучился быть безропотным. А успех, к которому стремится одна группа, далеко не всегда совместим с успехом всех остальных (или какой-либо иной группы). При этом неизбежны конфликты, так что чья-то даже маленькая победа может иметь угрожающие последствия. Важно понять следующее: толерантность кладет конец преследованиям и страхам, но при этом не является формулой социальной гармонии. Группы, только что сделавшиеся объектом толерантности, будучи действительно отличны от остальных, часто оказываются к тому же враждебными окружающим; такие группы, как правило, стремятся получить политическое преимущество над остальными.

Однако еще большие трудности представляют случаи, когда кто-то находится в положении, невыгодном по сравнению с остальными, и терпит неудачу, или, что еще хуже, серию неудач. Такая ситуация наводит на мысль о слабости тех, с кем это происходит, а вытекающие из этого тревога и чувство обиды действуют разобщающе, порождая новые формы нетерпимости и фанатизма, проявляющиеся в наиболее неистовых и пуританских разновидностях "политкорректное™" и в наиболее крайних требованиях этнической расовой мифологии. Самые шумные и наиболее экстремистски настроенные группы в нашей современной какофонии являются вместе с тем слабейшими и беднейшими изо всех групп. Бедняки современных американских городов, принадлежащие по большей части к различным меньшинствам, практически не могут наладить между собой сколь-нибудь устойчивого взаимодействия. Взаимопомощь, сохранение культур и самозащита громко провозглашаются, но претворяются в жизнь крайне неэффективно. Отсутствие надежной основы и хорошего финансирования современных институтов помощи бедным не позволяет сосредоточить усилия на дисциплинировании отщепенцев. Они остаются социально незащищенными и уязвимыми.

Произошедшее в Соединенных Штатах за последние десятилетия являет собой неожиданную и вызывающую беспокойство картину; вместе с тем в этой картине, возможно, есть и кое-что обнадеживающее. Поясню, что я имею в виду. Экономическая пропасть между различными слоями населения увеличилась — даже при том, что социальная пропасть сузилась; неравенство в доходах и богатстве ныне возросло по сравнению с тем, что было полвека назад. Но это обстоятельство не порождает с неизбежностью у четвертой или пятой части населения, принадлежащей к низшим слоям общества, "соответствующего" сознания, т.е. пораженческих настроений: отстраненности и почтения к остальным слоям. Нет ничего похожего на свойственный "респектабельной бедности" прежних и, кажется, столь далеких лет всепроникающий дух низкопоклонства, когда целые группы людей оказывались морально подготовленными к послушанию и безропотности. Если такие люди и сохранились, теперь они более, чем когда-либо, незаметны — культурно и политически немы и никем не представлены в общественной жизни. Предстающее нашему взору зрелище довольно безрадостно: мы видим множество разобщенных, не обладающих никакой властью и часто деморализованных мужчин и женщин, от лица которых выступает и которых эксплуатирует все возрастающее число демагогов и псевдохаризматических фигур, выступающих от имени той или иной расы или религии. Но, по крайне мере, эти люди не являются безропотными, подавленными, сломавшимися. Возникает чувство, что хотя бы некоторые из них в ином политическом контексте способны были бы на более обнадеживающую мобилизацию.

Между тем политический контекст ныне таков, каков он есть, и он не сулит никакого прогресса в обозримом будущем. Общей, хотя и необязательной чертой ассоциаций современной Америки является их слабость; из осознания этого факта и должна исходить любая программа политического возрождения. Американское гражданское общество замечательно многообразно: союзы, церкви, группы по интересам, этнические организации, политические партии и секты, общества самосовершенствования и благотворительные общества, местные филантропические организации, соседские клубы и кооперативы, религиозные товарищества и т.д. Однако большинство из этих ассоциаций неустойчивы, плохо финансируются и находятся под угрозой закрытия. Сфера их влияния и сила их воздействия менее значительны, чем раньше ". Растет число неорганизованных, неактивных и незащищенных (хотя все еще шумных и рассерженных) американцев. Почему?

66 Это утверждает Роберт Патнэм в ряде своих исследований, не оформленных еще (к моменту издания данной работы) в виде книги. Я слышал критические доводы, направленные против этой точки зрения, согласно которым некоторые ассоциации находятся в Соединенных Штатах на взлете — среди них различные организации внутри персонала того или иного предприятия, оказывающие услуги работникам данного предприятия (такова Американская ассоциация пенсионеров), группы по восстановлению здоровья (такие, как общества анонимных алкоголиков), службы электронного общения и т.п. Неясно, однако, обеспечивают ли данные группы тот же уровень образования и дисциплины, что и партии, движения и церкви, являющиеся основным объектом исследований Патнэма. См.: Putnam R. Bowling Alone: America's Declining Social Capital // Journal of Democracy 6 (Jan. 1995), pp. 65—78.

Отчасти ответ надо искать в феномене второй из названных центробежных сил, действующих в современном американском обществе. В данной стране господствует не только плюрализм групп, но и плюрализм личностей; ее толерантный режим, как мы уже видели, ставит во главу угла не общинные формы существования, а личный выбор и частный образ жизни. Пожалуй, это самое индивидуалистическое общество из всех, какие знавала человеческая история. По сравнению с мужчинами и женщинами любой страны прежнего Старого света все мы являемся радикально свободными. Мы свободны намечать во всем свой собственный курс, планировать свою жизнь, выбирать ту или иную карьеру, того или иного партнера (или ту или иную последовательность партнеров), любую религию (либо вовсе не иметь религии), любую политику (или быть против всяческой политики), любой стиль жизни (и любой стиль вообще) — словом, мы свободны "делать что захотим". Личная свобода и неразрывно с нею связанные радикальные формы толерантности, несомненно, представляют собой самые замечательные достижения "новой связи времен", запечатленные на большой государственной печати Соединенных Штатов. Защита этой свободы от всевозможных пуритан и фанатиков принадлежит к числу вечных тем американской политики, с нею связаны самые острые моменты нашей политической жизни; среди постоянных тем нашей литературы — прославление этой свободы, дающей простор для творчества и развития индивидуальности каждого.

Вместе с тем личная свобода не есть некая ничем не омрачаемая радость: ведь многим американцам недостает средств и сил не только на то, чтобы "делать что захочется", но и на то, чтобы установить, к чему же они предрасположены. А обладание необходимыми к этому средствами является не столько индивидуальной, сколько семейной, классовой или общинной прерогативой.

Ресурсы приходится накапливать сообща, на протяжении поколений. А не обладающие ресурсами отдельно взятые мужчины и женщины оказываются жертвами сбоев в экономике, природных катаклизмов, ошибок правительства и личных кризисов. Большинство из таких людей и дня не могут прожить, не ощутив разочарования неудачи. И рассчитывать на постоянную или значительную семейную или общинную поддержку они не могут. Часто такие люди являются беглецами из собственной семьи, собственного класса или собственной общины, желающими обрести в открывшемся им мире новую жизнь и новую идентичность. Уходя навсегда, они никогда не оглядываются назад. А если и оглядываются, то, скорее всего, видят у себя за спиной людей, способных поддерживать разве что свое собственное существование. Во всем этом есть определенный романтизм постмодернизма, но часто он оборачивается бедой или, точнее, целым рядом схожих, но не связанных между собой бед.

Остановимся на минуту на тех культурных (этнических, расовых и религиозных) группах, что составляют наш, на первый взгляд, неистовый и разобщающий мультикультурализм. Все они представляют собой добровольные ассоциации, в центре которых находятся функционеры, активисты и принципиальные приверженцы, а на периферии — более широкие слои пассивных мужчин и женщин, фактически являющихся в культурном отношении этакими "вольными стрелками". Эти люди причисляют себя к тому или иному кругу (или к нескольким кругам сразу), при том что такое причисление не стоит им ни денежных, ни временных, ни энергетических затрат. Встречаясь с какими-либо жизненными трудностями, они обращаются за помощью к мужчинам и женщинам, причисляющим себя к тому же, что и они, кругу. Однако помощь от них им не гарантирована, ибо данная принадлежность к определенному кругу является по большей части поверхностной, никоим образом не заслуженной. В качестве членов сообществ "вольные стрелки" — личности ненадежные. Но у наших культурных групп нет границ и, конечно же, нет и пограничных войск. Мужчины и женщины вольны участвовать или не участвовать, они могут присоединяться к группам и покидать их, уходить совсем либо продолжать маячить на отдалении. Они свободны смешиваться с различными культурами, открывать для себя и нарушать всяческие границы. Повторю, эта свобода есть одно из преимуществ иммигрантского общества; однако в то же время она не в состоянии порождать сильных и сплоченных ассоциаций. В конце концов, я не уверен и в том, что эта свобода в состоянии породить сильных, уверенных в себе личностей.

В наши дни процент людей, выходящих из культурных ассоциаций и перестающих идентифицировать себя с такими ассоциациями — ради единоличного поиска счастья (или же в связи с отчаянными попытками экономического выживания), — настолько высок, что все группы озабочены тем, как удержать свою периферию, обеспечив тем самым будущее собственной организации. Они находятся в процессе постоянного поиска средств, привлечения новых членов, борьбы за функционеров, союзников и за признание, в угаре заклинаний от ассимиляции, смешанных браков, переходов в иные ассоциации и от пассивности. Не имея возможности применять какое-либо принуждение, будучи к тому же не уверены в собственной убедительности, некоторые из групп выступают с требованиями правительственных программ (целевых или квотирующих), которые помогли бы им сохранить членство в их ассоциациях. В данной ситуации в качестве действительной альтернативы мультикультурной толерантности выступает, как нам представляется, не сильный и обстоятельный американизм (который имел бы смысл, если бы Америка была национальным государством Старого света), а пустой индивидуализм с неопределенным содержанием; воцарение последнего явило бы собой резкий отрыв "низов общества" от любого созидания.

Вновь речь идет о весьма односторонней перспективе индивидуальной свободы в иммигрантском обществе, но это не такая уж ошибочная перспектива. Вопреки скороспелым представлениям, принципиальный конфликт американской жизни заключается в наше время не в противостоянии мультикультуризма некоему культурному гегемонизму или единообразию, плюрализма — единству, многого — одному. На самом деле речь идет о том, что мы живем в условиях специфически современного и постмодернистского конфликта множественности групп и индивида. И в этом конфликте у нас нет иного выбора, кроме как утверждать ценность обеих сторон. Именно обе эти ипостаси плюрализма делают Америку тем, что она есть, или тем, чем является порой; именно обе эти ипостаси плюрализма задают образец того, чем она должна быть. Будучи объединены — и только вместе, — они оказываются полностью совместимыми с общедемократическим гражданством.

Обратимся теперь ко все более обособляющимся индивидам современного американского общества. Процессы, порождающие распад ассоциаций и сами являющиеся продуктом этого распада (при том даже, что некоторые из них являются освободительными процессами), несомненно, вызывают обеспокоенность: "

— высокий процент разводов, неуклонно идущий вверх — вплоть да последнего времени, когда наметилась некоторая стабилизация;

— все еще растущее число детей, воспитываемых одним и часто пугающе молодым родителем;

— участившиеся за последнее время сообщения о плохом обращении с детьми и о брошенных детях;

—рост числа людей, живущих в одиночестве (в переписи населения такие называются "семьями, состоящими из одного человека");

— сокращение численности членов профсоюзов, старых, наиболее устоявшихся церквей (хотя евангелические церкви и секты находятся на подъеме), филантропических организаций, родительских советов при школах и соседских клубов;

— долговременное сокращение числа голосующих и уменьшение лояльности партиям (пожалуй, наиболее драматично проявившееся на местных выборах);

— высокая степень географической мобильности, подрывающей целостность местных обществ;

— внезапное появление бездомных мужчин и женщин;

— растущая волна случайного насилия.

Все эти процессы усиливаются, а их последствия усугубляются из-за явно стабилизировавшегося высокого уровня безработицы и неполной занятости. Безработица ослабляет семейные узы, заставляет людей порывать со своим профсоюзом и с группами по интересам, истощает ресурсы общины, ведет к политическому отчуждению и уходу в себя, повышает криминогенность. Старая поговорка о праздных руках и вмешательстве дьявола не всегда справедлива, но в случаях, когда праздность не является результатом свободного выбора, правота ее неоспорима.

67 См.: U.S. Bureau of the Census, Statistical Abstract of the United States: 1994, 114th ed., Washington D.C., 1994; см. также : Andrew Hacker's useful U/S: A Statistical Portrait of the American People, N.-Y.: Viking, 1983.

Я склонен думать, что в общем и целом данные процессы должны вызывать большую озабоченность, чем мультикультурная какофония, — хотя бы уже потому, что в демократическом обществе способность действовать сообща предпочтительней, чем уход в себя и одиночество, волнения лучше пассивности, а общность цели (даже той, которую мы не одобряем) лучше единоличной апатии. Кроме того, скорее всего, правы те, кто думает, что многие из этих разобщенных индивидов становятся добычей крайне правых, ультранационалистических, фундаменталистских или ксенофобских начинаний, коих демократическим обществам следует по мере возможности избегать. Некоторые современные авторы утверждают даже, что сам мультикультурализм есть продукт перечисленных крайностей: по их мнению, американское общество стоит на грани не только распада, но и "боснийской" гражданской войны и. На деле же мы до сих пор имели дело лишь с намеками на открыто шовинистическую и расистскую политику. Американцы в большей мере вовлечены в отправление причудливых религиозных культов, чем в деятельность крайне правых политических групп (хотя одно не всегда исключает другое). Мы находимся на той стадии, когда еще возможно воспользоваться плюрализмом групп для восстановления плюрализма разобщенных индивидов.

Индивиды демонстрируют больше силы, уверенности в себе и смекалки, когда участвуют в общей жизни, когда они несут ответственность за других и подотчетны другим. Конечно, не всякая жизнь сообща соответствует подобным характеристикам; я бы не рекомендовал сообща предаваться причудливым религиозным культам — хотя и приходится терпеть их существование в тех пределах, что установлены нашими представлениями о гражданстве и правах личности. Возможно, опыт пребывания в такого рода группах способен закалить участвовавших в них мужчин и женщин и научить их выбирать более умеренные типы сообществ. Ибо лишь в процессе общей деятельности индивиды научаются взвешивать различные возможности, спорить, принимать решения и брать на себя ответственность. Это старый довод, впервые изобретенный для оправдания протестантских конгрегации и тайных собраний, служивших, как нам говорят, школой демократии в Великобритании XIX века (несмотря на то, что они ставили своих членов в сильную и исключительную зависимость, а также на то, что часто выражали сомнения относительно того, спасутся ли неверующие).

68 Это несколько утрированное отображение тех доводов, которые приводит Артур Шлезингер младший (см.: Schlesinger A. M. Jr. The Disuniting of America. N.-Y.: Norton, 1992), но отнюдь не тех, что последовали в ответ на его выступление на радио и по телевидению, в редакционных статьях газет, на страницах журналов и пр.

Членство в конгрегации и на самом деле было спасительным — оно спасало людей от изоляции, одиночества, чувства неполноценности, привычной бездеятельности, некомпетентности и некой моральной пустоты, превращая их в полезных членов общества. Верно, конечно, и то, что Британия была спасена от протестантских репрессий благодаря развитому индивидуализму все тех же полезных членов общества: в этом, главным образом, и состояла их полезность.

Но никакой толерантный режим не может держаться на плечах исключительно "сильных личностей", ибо они суть продукты коллективной жизни и сами по себе неспособны воспроизводить те связи, которые обусловили их силу. Поэтому нам необходимо поддерживать и укреплять связи, характерные для ассоциаций, даже если это связи неких определенных людей, а не всех со всеми. Достичь этой цели можно многими способами. Первостепенное значение имеют здесь правительственные стратегии по созданию рабочих мест и по финансированию и поддержке профсоюзного движения. Ибо самой опасной разновидностью разобщенности является, пожалуй, безработица, тогда как профсоюзы служат не только испытательным полигоном демократических стратегий, но и орудием "противостояния" в экономике, а также оплотом локальной солидарности и взаимопомощи70. Почти столь же важными являются программы, направленные на укрепление семьи, как в традиционной, так и в нетрадиционной ее формах — в любой из форм, порождающих стабильные отношения и системы поддержки.

Но здесь я вновь хочу обратиться к культурным ассоциациям, ибо именно в них видят ныне главную угрозу. Мне кажется, что угрозу нашей общей жизни представляет слабость этих ассоциаций, а не их сила. Одной из причин упадка профсоюзов в современной Америке является практическое исчезновение особой культуры рабочего класса или, скорее, ряда рабочих культур (ирландской, итальянской, славянской, скандинавской и т.д.), благодаря которым в XIX — начале XX в. стало возможно такое явление, как радикализм рабочего класса. Мужчины и женщины, если им предстоит на протяжении длительного времени работать вместе, испытывают нужду в связях, способных проявляться через язык и память, через семейные ритуалы, такие, как праздники или траур, через совместные дела, даже через игры и песни.

и Lindsay A. D. The Modern Democratic State, vol. I (второго тома не существует), London: Oxford University Press, 1943, ch. 5.

70 См.: Calbraith J. K. American Capitalism: The Concept of Countervailing Power. Boston: Houghton Mifflin, 1952, см. также : Freeman R. В., MedoffJ. M. What Do Unions Do? N.Y.: Basic Books, 1984.

Некоторые из таких связей в масштабе всего государства обеспечивает гражданская религия, но жизненность и дисциплина иммигрантского общества зависят от более тесных связей, обеспечиваемых составляющими это общество группами. Поэтому нам нужно больше, а не меньше культурных ассоциаций; необходимо также, чтобы эти ассоциации были более сильными и сплоченными и обладали более широкой сферой ответственности.

Ассоциации этого типа не являются объектами толерантности в иммигрантских обществах, но они могут быть превращены в объекты или, точнее, в цели правительственной политики. Рассмотрим, например, нынешний набор правительственных программ — включая программы, связанные с налоговыми льготами, грантами, субсидиями и наделением правами, — программ, позволяющих религиозным общинам содержать собственные больницы, дома престарелых, школы, детские сады и службы помощи семьям. Внутри децентрализованного (и еще не завершенного) американского государства всеобщего благоденствия (welfare state) существуют общества социального обеспечения (welfare societies). Деньги, поступающие от сбора налогов, используются для поддержания благотворительности, чтобы тем самым подкрепить те стереотипы взаимопомощи и культурного воспроизводства, которые стихийно возникают в рамках гражданского общества. Но расширять эти стереотипы не следует, ибо в настоящее время они распределяются крайне неравномерно. В дело социального обеспечения должно быть вовлечено как можно больше групп — как расово-этнических, так и религиозных (а почему бы не вовлекать также и профсоюзы, кооперативы и корпорации?).

Кроме того, мы должны найти и другие программы поддержки граждан, действующие непосредственно на местах: сюда могут входить "чартерные школы" ("charter schools"), организуемые и управляемые совместно учителями и родителями, а также самоуправление жильцов и выкуп кооперативами общественных зданий; сюда же войдут эксперименты по передаче предприятий в собственность рабочим и по осуществлению рабочими контроля над фабриками и компаниями, местные строительные проекты, проекты очистки территорий и проекты по предотвращению преступности, а также проекты, связанные с финансируемыми на местах музеями, молодежными центрами, радиостанциями и спортивными обществами. Подобные программы призваны порождать и укреплять местные сообщества, но они явятся источником конфликтов вокруг государственного бюджета и схваток на местах за контроль над политической сферой и над институциональными функциями. Напомним, толерантность не является формулой гармонии: она лишь узаконивает ранее находящиеся на нелегальном положении или незаметные группы, позволяя им вступить в конкуренцию за наличные ресурсы. Но присутствие этих групп в балансе сил приведет также к расширению политической сферы и к увеличению числа институциональных функций, а значит, и к увеличению возможностей участия индивидов в общественной жизни. А участие индивидов — вкупе с укреплением в них чувства собственной значимости — есть лучшая защита от местничества и нетерпимости групп, к которым данные индивиды принадлежат.

Мужчины и женщины если уж они участвуют в общественной жизни, то делают это с размахом, входя в разнообразные ассоциации, как на местном, так и на общенациональном уровне. Это обстоятельство отмечают практически все политологи и социологи (и все они дружно удивляются: откуда только люди берут на все это время?) ". Все это помогает объяснить, почему в плюралистическом обществе участие в общественных организациях помогает предотвратить расистские и шовинистические течения и идеологии. Общественно активные люди участвуют и в профсоюзных собраниях, и в местных проектах, и в предвыборной агитации, и в церковных комитетах, и уж наверняка — в голосованиях. Большинству из них свойственна внятность и определенность занимаемой позиции, искушенностью, уверенностью в себе и изрядным постоянством. Непостижимое сочетание ответственности, честолюбия и назойливости делает их неизменными участниками всевозможных собраний. Каждый из них жалуется, что таких, как они, мало. Является ли эта их малочисленность законом общественной жизни, предотвращающим "вымывание" из ассоциаций компетентных людей? Мне кажется, ответ на этот вопрос есть у экономистов- теоретиков спроса, имеющих собственную точку зрения на этот "человеческий капитал": надо, мол, просто увеличивать спрос на компетентных людей — и такие люди появятся. Увеличивайте возможности для совместных действий — и появятся активисты, которые ухватятся за эти возможности.

71 Almond G. A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, NJ.: Princeton University Press, 1963, см. особенно ch. 10.

Конечно же, некоторые из них будут людьми ограниченными и фанатичными, заботящимися исключительно об успехах собственной группы. Но чем больше будет таких людей и чем более разнообразной будет их деятельность, тем меньше будет опасность того, что в их рядах возобладают ограниченность и фанатизм.

Нам еще предстоит признать, что некоторая крикливость есть отличительная черта раннего мультикультурализма; это особенно очевидно в случае, когда речь идет о новейших и слабейших, а также о беднейших и наименее организованных группах, экономическая обездоленность которых является составной частью закрепленного за ними статуса меньшинства; в этом случае классовая принадлежность, пусть не полностью, но в значительной мере, является функцией расовой и культурной принадлежности. Эта крикливость есть порождение того исторического периода, когда обещанное нашим толерантным режимом (и отчасти реализованное) социальное равенство постоянно сводится на нет неравенством экономическим.

Более сильные организации, способные к накоплению ресурсов и к предоставлению своим членам реальных выгод, будут постепенно подводить эти группы к взаимной толерантности и к проведению демократически открытой политики. Конечно, между членами ассоциаций и гражданами, между частными и общими интересами имеется определенное напряжение, но есть между ними и взаимосвязь. Преданные общим интересам граждане возникают не из ниоткуда. Все они — члены групп, ощущающие кровную заинтересованность также и в делах всей страны — прежде всего, в установлении толерантного режима и, во вторую очередь, в проведении этим режимом более широкой политики. Именно таким образом намерены они участвовать в принятии решений в масштабах страны.

Напомним, что подобное случалось и ранее, в ходе этнических и классовых конфликтов. Когда группы консолидируются, центр захватывает периферию и превращает ее в избирательный округ. Так, скажем, профсоюзные деятели начинают с пикетов и забастовочных комитетов, а затем оказываются в советах школ и муниципалитетах. А активисты религиозно-этнических групп начинают с защиты интересов собственных общин и заканчивают участием в политических коалициях; при этом они борются за место в "сбалансированном" списке и если не заботятся об общем благе, то, по крайней мере, говорят о нем. Царящее в группе согласие ободряюще влияет на ее членов, а честолюбие и мобильность наиболее энергичных из них оказывают либерализующее воздействие на группу в целом.

Некоторые из членов такой группы покинут ее и примкнут к другим либо проделают сложный путь из одной культуры в другую. Они в полной мере воспользуются открывающимися возможностями обособления и смешения. Они будут вести себя как совершенно свободные личности, преследующие собственные материальные и духовные цели. Если же их деятельность будет протекать в рамках группы, они будут выступать еще и в качестве агентов культурного обновления и культурного обмена. В случае если эти "бродяги постмодернистской эпохи" будут жить не сами по себе, а бок о бок с членами общин и гражданами, они, скорее всего, не окажутся занятыми исключительно самими собой и самими с собой разговаривающими, а станут участниками интересных диалогов.

Эти диалоги развернутся повсюду, но в первую очередь, видимо, в государственных школах (а также в государственных и частных колледжах и университетах), которым присуща историческая традиция создания (по крайней мере, в главных иммигрантских центрах) интегрированных ассоциаций. Государственные школы собирают под одной крышей детей, родители которых принадлежат к различным религиозным и этническим общинам, а также детей тех родителей, кто порвал или рвет связи с такими общинами. Эти школы, по определению нейтральные в отношении ко всем общинам и беглецам, должны с пониманием преподносить историю и философию нашего толерантного режима, говоря о котором вряд ли возможно не упомянуть о том, что своими корнями он восходит к партикуляризму (английскому протестантизму). В этих школах должна преподаваться американская гражданская религия, их задачей должно быть воспитание граждан Соединенных Штатов, в этом и будет заключаться их вызов тем культурным сообществам, которым неведома идея подобного гражданства.

Следует ли государственным школам посягать на большее? Следует ли им помогать детям совершать бегство из такой общины, чтобы идти в культуру своим путем? Следует ли им ставить перед собой задачу преумножения числа "бродяг"? Конечно, существует соблазн превращения демократического образования в школу критической мысли, готовящую студентов к тому, чтобы предпринимать независимую и, желательно, критическую оценку всех устоявшихся систем веры и всех существующих культур: ибо кто как не критики являются лучшими из граждан? п Возможно, в этом есть свой смысл, в любом случае мы нуждаемся в критиках. Вместе с тем они могут оказаться отнюдь не самыми толерантными из граждан; возможно, они будут не в состоянии демонстрировать в отношении "приходских пристрастий ближних своих ни отстраненности, ни индифферентности, ни даже стоического приятия.

п Данную аргументацию см. в кн.: Gutmann. Democratic Education.

Демократии же нуждаются в тех из критиков, кто обладает еще и таким достоинством, как терпимость, а таковыми, вероятно, явятся те из них, кто сам связан с той или иной ассоциацией и понимает благодаря этому ценность жизни в ассоциациях. Школа способна удовлетворять данную потребность путем простого признания множественности культур и донесения до учащихся каких-то сведений о каждой из них (пусть даже эти сведения будут преподнесены некритично: опыт выявления различий сам подскажет, как осуществить критический обмен знаниями). Ибо перед государственной системой должна стоять также и вторая задача, полностью совместимая с первой: воспитывать некоренных граждан, мужчин и женщин, таким образом, чтобы они стали проводниками толерантности в собственных разнообразных общинах, продолжая при этом ценить и воспроизводить (творчески и продуманно) традиционные различия.

Я не хочу уподобляться пресловутой Полианне ". Все это произойдет не само собой, если вообще когда-либо произойдет. В наше время все осложнилось — семья, класс и община не столь сплоченны, как когда-то; в распоряжении правительств и филантропов не так много ресурсов; уличная преступность и наркотики приобретают все более пугающий размах; растет разобщенность между отдельно взятыми мужчинами и женщинами. Но есть и такая трудность, наличие которой нам следует приветствовать. В прошлом организованным группам удавалось стать членами американского общества, лишь оставляя позади себя прочие группы (а также наиболее слабых членов своей собственной группы). А оставшиеся за бортом мужчины и женщины, как правило, смирялись с собственной участью — по крайней мере, они не поднимали по этому поводу шума. Теперь же, как я уже говорил, уровень отстраненности значительно понизился, и, даже если поднимаемый индивидами шум оказывается бессвязным и безрезультатным, он, тем не менее, напоминает всем остальным, что есть кое-что еще, помимо нашего личного успеха. Мультикультурализм как идеология есть программа борьбы за увеличение социального и экономического равенства. Без объединения двух таких факторов, как защита интересов группы и наступление на классовые различия, ни один толерантный режим в рамках модерного и постмодерного иммигрантского, плюралистического общества долго не протянет.

73 Полианна—героиня одноименной повести 3. Портер, синоним неисправимого оптимизма. —Прим. перев.

Если мы хотим поставить на службу общим интересам взаимовыгодные контакты сообщества и личности, мы должны избрать политические пути повышения их эффективности. Речь идет о некоем контексте, неких конструктивных условиях, обеспечить которые способно лишь государство. Нахождение в составе той или иной группы не спасет отдельных мужчин и женщин от разобщенности и пассивности; спасение состоит в выработке политической стратегии, мобилизующей, организующей, а при необходимости и субсидирующей те группы, которые соответствуют поставленной задаче. Энергичные личности не станут расширять свои обязанности и амбиции, пока общество в целом не откроет перед ними новые возможности — работу, должности и круг ответственности. Центробежные силы внутри каждой из культур и в судьбах отдельных индивидов смогут корректировать друг друга лишь при условии, что такая корректировка будет запланирована нами. Необходимо стремиться к установлению между ними равновесия. А это означает, что мы так никогда и не сможем быть последовательными сторонниками ни мультикультурализма, ни индивидуализма, ни простыми коммунитаристами, ни либералами, как не сможем быть приверженцами только современности или только постмодернизма. Мы должны быть то тем, то другим — в зависимости от того, что требуется в данный момент для поддержания равновесия. Мне представляется, что лучшим обозначением для самого этого равновесия (этого политического кредо, согласно которому нужен некий контекст, который бы позволил создать необходимые формы государственного вмешательства и сохранил бы тем самым современные толерантные режимы) является социал-демократия. И если ныне мультикультурализм для данной страны есть источник не столько надежды, сколько беспокойств, то причина этого заключена отчасти и в слабости социал-демократии (роль которой в этой стране играет левый либерализм). Но это уже другая, более длинная история.