РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

Подобно тому как очертания гор и туч содержат
намеки на формы определенных животных, все вещи
в своей инертной материальности как бы подают нам
знаки, которые мы истолковываем. Накапливаясь, эти
истолкования создают объективность, которая стано-
вится удвоением первичной объективности, называе-
мой реальной. Отсюда—вечный конфликт: «идея»,
или «смысл», каждой вещи и ее «материальность»
стремятся проникнуть друг в друга. Эта борьба пред-
полагает победу одного из начал. Когда торжествует
«идея» и - «материальность» побеждена, мы живем
в призрачном мире. Когда торжествует «материаль-
ность» и, пробив туманную оболочку идеи, поглощает
ее, мы расстаемся с надеждой.

Известно, что процесс видения заключается в при-
менении к предмету предварительного образа, кото-
рый у нас сложился по поводу возникшего ощущения.
Темное пятно вдали видится нами последовательно то
башней, то деревом, то человеческой фигурой. Следует
согласиться с Платоном, который считал восприятие
равнодействующей двух лучей: одного—идущего от
зрачка к предмету и другого—идущего от предмета
к зрачку. Леонардо да Винчи имел обыкновение ста-
вить своих учеников перед каменной стеной, чтобы они
привыкали вчувствоваться в форму камней, в многооб-
разие воображаемых форм. В глубине души сторонник
Платона, Леонардо видел в действительности только
Параклета³⁰, пробуждающего дух.

И все же существуют расстояния, освещения, ракур-
сы, в которых ощущаемый материал вещей сводит
к минимуму возможность наших истолкований. Суро-
вая и инертная вещь отвергает все «смыслы», которые
мы хотим ей придать: она здесь, перед нами, утверж-
дает свою немую, суровую материальность, противо-
стоящую всему призрачному. Вот что называется ре-
ализмом: отодвинуть вещи на определенное расстоя-
ние, осветить и поместить их так, чтобы выделить

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

лишь ту их грань, которая повернута к чистой мате-
риальности.

Миф всегда начало любой поэзии, в том числе
и. реалистической. Дело, однако, в том, что в реалисти-
ческой поэзии мы сопровождаем миф в его нисхожде-
нии, в его падении. Тема реалистической поэзии — ее
(поэзии) разрушение.

Я не думаю, что действительность может войти
в искусство иначе, чем претворив свою инертную пу-
стоту в активную и борющуюся стихию. Действитель-
ность интересовать нас не может. Еще меньше нас
может интересовать ее удвоение. Я повторяю здесь то,
что уже сказал: персонажи романа лишены привлека-
тельности. И все же почему нас волнует то, как они
представлены? Ведь дело обстоит именно так: не сами
персонажи как реальные лица волнуют нас, а то, как
они представлены, иными словами, представление
в них реальности. На мой взгляд, это различие имеет
решающее значение: поэзия реальности — не реаль-
ность как та иди иная вещь, но реальность как родо-
вая, «жанровая» функция. Вот почему, в сущности,
безразлично, какие объекты берет реалист для описа-
ния. Любой хорош, все окружены ореолом воображе-
ния. Речь идет о том, чтобы под ним показать чистую
материальность. И в ней мы видим то, что принад-
лежит к последней инстанции, к могучей критической
силе, пред которой отступает любое стремление иде-
ального (всего, что любит и что создал в своем вооб-
ражении человек) к самодостаточности.

Одним словом, ущербность культуры, ущербность
всего благородного; ясного и возвышенного и состав-
ляет смысл поэтического реализма. Сервантес призна-
ет, что культура подразумевает все эти качества, но
что все они—увы! — только фикция. Обступая куль-
туру со всех сторон, как таверна — фантастический
балаган, простерлась варварская и жестокая, бессмыс-
ленная и немая реальность вещей. Печально, что она
являет себя нам такой,— ничего не поделаешь, она
реальна, она—здесь; недвусмысленно и чудовищно
довлеет самой себе. Сила и единственное значение этой
действительности—в ее неустранимом присутствии.
Культура— воспоминания и обещания, невозвратное
прошлое и будущее мечты.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

Но действительность—это простое и ужасное
«быть здесь». Присутствие, покой, инерция. Мате-
риальность *.

МИМ

Несомненно, Сервантес не изобретает a nihilo³¹ по-
этическую тему действительности; он просто возводит
ее в классический ранг. Тема текла, как струйка воды,
неуверенно обходя препятствия, виясь, просачиваясь
в другие тела, пока не нашла в романе, в «Дон Кихо-
те», соответствующую ей органическую структуру. Во
всяком случае, эта тема имеет странную родословную.
Она родилась у антиподов мифа и эпоса. В строгом
смысле слова она родилась вне литературы.

Источник реализма—в стремлении человека подра-
жать характерным чертам себе подобных или животных.
Характерное—такой отличительный признак (человека,
животного или вещи), при воспроизведении которого
воскресают все остальные, быстро и выразительно пред-
ставая перед нашим, взором. Однако никто не подражает
ради самого подражания: стремление к подражанию, как
и описанные более сложные формы реализма, не ориги-
нально, не рождается из самого себя. Это стремление
живет посторонней направленностью. Подражают из же-
лания посмеяться. Вот искомый источник—мим.
' Вероятно, только комическое намерение способно
придать действительности эстетический интерес. Это
явилось бы любопытным историческим подтверждени-
ем всему, что я сказал о романе.

Действительно, в Древней Греции, где поэзия требу-
ет идеальной дистанции для любого объекта, который
.она делает эстетическим, современные темы мы встре-
чаем только в комедии. Как и Сервантес, Аристофан
берет людей непосредственно с улицы и помещает их
внутрь художественного произведения—для того что-
бы посмеяться над ними.

* В живописи направленность реализма представлена ещё очевиднее.
Рафаэль и Микеланджело пишут формы вещей. Форма всегда идеальна. Это
образ прошлого или создание нашего воображения. Веласкес ищет впечатле-
ния от вещей. Впечатление не имеет формы и подчеркивает материю—атлас,
холст, дерево, органическую протоплазму, из которых состоят те или иные
объекты.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

В свою очередь из комедии рождается диалог —
жанр, которому так и не суждено было добиться само-
стоятельности. Платоновский диалог также описывает
реальное и также смеется над ним. Он выходит за
пределы комического, только когда преследует внепо-
этический—научный интерес. Вот еще один признак,
который необходимо учесть. Реальное может войти
в поэзию как. комедия или наука. Мы никогда не
встретим поэзию реального как просто реальное.

Таковы единственные точки греческой литературы,
к которым можно привязать нить эволюции романа *.
Итак, роман появился на свет с острым комическим
жалом. И дух и образ комического будут сопровож-
дать его до могилы. Критика и насмешка в «Дон
Кихоте» далеко не второстепенный орнамент. Они —
органическая ткань не просто романа как жанра, но,
быть может, всего реализма.

ГЕРОЙ

До сих пор нам никак не удавалось пристальнее
взглянуть на лик комического. Когда я писал, что
роман представляет нам мираж именно как мираж,
слово «комедия» стало бродить вокруг острия пера,
словно пес, который почуял, что его кличут. По какой-
то непонятной причине тайное сходство заставляет нас
сблизить мираж над выжженным жнивьем и комичес-
кое в душе человека.

. История заставляет нас вновь вернуться к рассмат-
риваемой проблеме. Что-то осталось неясным, что-то
повисло в воздухе, колеблясь между помещением та-
верны и кукольным театром маэсе Педро. И это что-
то—не что иное, как воля Дон Кихота.

У нашего приятеля можно отнять счастье, но му-
жество и упорство отнять у него нельзя. Пусть при-
ключение—плод болезненного воображения; воля
к приключению действительна и правдива. Но при-
ключение—нарушение материального порядка вещей,
ирреальность. В воле к приключению, в мужестве
и упорстве мы наблюдаем странную двойственную
природу. Два ее элемента принадлежат к противо-

* «История любви» (Erotica) происходит из новой комедия (Wilamowitz—
Moellendorf.—In:Greek historical writing, 1908, p. 22—23).

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

положным мирам: желание реально, желаемое ирре-
ально.

Эпос не знает ничего подобного. Персонажи Гомера
принадлежат к тому же миру, что их желания. На-
против, в романе Сервантеса изображен человек, же-
лающий изменить действительность. Но разве он сам
не часть той же действительности? Разве он сам не
живет в ней и не является ее закономерным про-
дуктом? Как то, чего нет,— замысел приключения —
может править суровой действительностью, определяя
ее порядок? Вероятно, никак. Безусловно, однако,
в мире находятся люди, исполненные решимости не
довольствоваться действительностью. Они надеются,
что дела пойдут по-другому, они отказываются по-
вторять поступки, навязанные обычаем и традицией;
иными словами, биологические инстинкты толкают
их к действию. Таких людей называют героями. Ибо
быть героем—значит быть самим собой, только со-
бой. Если мы оказываем сопротивление всему обу-
словленному традицией и обстоятельствами, значит,
мы хотим утвердить начало своих поступков внутри
себя. Когда герой хочет, не предки и не современные
обычаи в нем хотят, а хочет он сам. Это желание
быть собою самим и есть героизм.

Я не знаю более глубокого вида оригинальности,
чем эта «практическая», активная оригинальность ге-
роя. Его жизнь—вечное сопротивление , обычному
и общепринятому. Каждое движение, которое он дела-
ет, требует от него сначала победы над обычаем, а за-
тем изобретения нового рисунка поступка. Такая
жизнь—вечная боль, постоянное отторжение той
своей части, которая подчинилась обычаю и оказалась
в плену материи.