V. СТАТИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В этой работе я хотел бы угадать недуг нашего
времени, нашей сегодняшней жизни. И первые резуль-
таты можно обобщить так: современная жизнь гранди-
озна, избыточна и превосходит любую исторически
известную. Но именно потому, что напор ее так велик,
она вышла из берегов и смыла все завещанные нам
устои, нормы и идеалы. В ней больше жизни, чем
в любой другой, и по той же причине больше нерешен-
ного. Она уже не может придерживаться прошлого *.
Ей надо самой творить свою собственную судьбу.

Но диагноз пора дополнить. Жизнь—это прежде
всего наша возможная жизнь, то, чем мы способны
стать, и как выбор возможного—наше решение, то, чем
мы действительно становимся. Обстоятельства и реше-
ния—главные слагающие жизни. Обстоятельства, то

* Научимся, однако, извлекать из прошлого если не позитивный, то хотя
бы негативный опыт. Прошлое не надоумит, что делать, во подскажет, чего
избегать.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

есть возможности, нам заданы и навязаны. Мы назы-
ваем их миром. Жизнь не выбирает себе мира, жить —
это очутиться в мире окончательном и неразменном,
сейчас и здесь. Наш мир—это предрешенная сторона
жизни. Но предрешенная не механически. Мы не пуще-
ны в мир, как пуля из ружья, по неукоснительной
траектории. Неизбежность, с которой сталкивает нас
этот мир—а мир всегда этот, сейчас и здесь,— состо-
ит в обратном. Вместо единственной траектории нам
задается множество, и мы соответственно обречены...
выбирать себя. Немыслимая предпосылка! Жить — это
вечно быть осужденным на свободу, вечно решать, чем
ты станешь в этом мире. И решать без устали и без
передышки. Даже отдаваясь безнадежно на волю слу-
чая, мы принимаем решение—не решать. Неправда,
что в жизни «решают обстоятельства». Напротив, об-
стоятельства—это дилемма вечно новая, которую на-
до решать. И решает ее наш собственный склад.

Все это применимо и к общественной жизни. У нее,
во-первых, есть тоже горизонт возможного и, во-вто-
рых, решение в выборе совместного жизненного пути.
Решение зависит от характера общества, его склада,
или, что одно и то же, от преобладающего типа людей.
Сегодня преобладает масса и решает она, И проис-
ходит нечто иное, чем в эпоху демократии и всеобщего
голосования. При всеобщем голосовании массы не
решали, а присоединялись к решению того или другого
меньшинства. Последние предлагали свои «програм-
мы»—отличный термин. Эти программы—по сути,
программы совместной жизни—приглашали массу
одобрить проект решения.

Сейчас картина иная. Всюду, где торжество массы
растет,—например, в Средиземноморье—при взгляде
на общественную жизнь поражает то, что политически
там перебиваются со дня на день. Это более чем
странно. У власти—представители масс. Они настоль-
ко всесильны, что свели на нет саму возможность
оппозиции. Это бесспорные хозяева страны, и нелегко
найти в истории пример подобного всевластия. И тем
не менее государство, правительство живут сегодняш-
ним днем. Они не распахнуты будущему, не представ-
ляют его ясно и открыто, не кладут начало чему-то
новому, уже различимому в перспективе. Словом, они

ВОССТАНИЕ МАСС

живут без жизненной программы. Не знают, куда идут,
потому что не идут никуда, не выбирая и не проклады-
вая дорог. Когда такое правительство ищет самооп-
равданий, то не поминает всуе день завтрашний, а,
напротив, упирает на сегодняшний и говорит с завид-
ной прямотой: «Мы—чрезвычайная власть, рожден-
ная чрезвычайными обстоятельствами». То есть зло-
бой дня, а не дальней перспективой. Недаром и само
правление сводится к тому, чтобы постоянно выпуты-
ваться, не решая проблем, а всеми способами увиливая
от них и тем самым рискуя сделать их неразрешимы-
ми. Таким всегда было прямое правление массы—все-
могущим и призрачным. Масса—это те, кто плывет
по течению и лишен ориентиров. Поэтому массовый
человек не созидает, даже если возможности и силы
его огромны.

И как раз этот человеческий склад сегодня решает.
Право же, стоит в нем разобраться.

Ключ к разгадке—в том вопросе, что прозвучал
уже в начале моей работы: откуда возникли все эти
толпы, захлестнувшие сегодня историческое простра-
нство?

Не так давно известный экономист Вернер Зомбарт
указал на один простой факт, который должен бы
впечатлить каждого, кто озабочен современностью.
Факт сам по себе достаточный, чтобы открыть нам
глаза на сегодняшнюю Европу, по меньшей мере об-
ратить их в нужную сторону. Дело в следующем: за все
двенадцать веков своей истории, с шестого по девят-
надцатый, европейское население ни разу не превысило
ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по
1914 год—за столетие с небольшим—достигло четы-
рехсот шестидесяти. Контраст, полагаю, не оставляет
сомнений в плодовитости прошлого века. Три поколе-
ния подряд человеческая масса росла как на дрожжах
и, хлынув, затопила тесный отрезок истории. Достато-
чно, повторяю, одного этого факта, чтобы объяснить
триумф масс и все, что он сулит. С другой стороны,
это еще одно, и притом самое ощутимое, слагаемое
того роста жизненной силы, о котором я упоминал.

Эта статистика, кстати, умеряет наше беспочвенное
восхищение ростом молодых стран, особенно Со-
единенных Штатов. Кажется сверхъестественным, что

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

население США за столетие достигло ста миллионов,
а ведь куда сверхъестественней европейская плодо-
витость. Лишнее доказательство, что американизация
Европы иллюзорна. Даже самая, казалось бы, от-
личительная черта Америки — ускоренный темп ее
заселения — не самобытна. Европа в прошлом веке
заселялась куда быстрее. Америку создали европейские
излишки.

Хотя выкладки Вернера Зомбарта и не так извест-
ны, как того заслуживают, сам загадочный факт замет-
ного увеличения европейцев слишком очевиден, чтобы
на нем задерживаться. Суть не в цифрах народонаселе-
ния, а в их контрастности, вскрывающей внезапный
и головокружительный темп роста. В этом и соль.
Головокружительный рост означает все новые и новые
толпы, которые с таким ускорением извергаются на
поверхность истории, что не успевают пропитаться
традиционной культурой.

И в результате современный средний европеец ду-
шевно здоровее и крепче своих предшественников, но
и душевно беднее. Оттого он порой смахивает на
дикаря, внезапно забредшего в мир вековой цивилиза-
ции. Школы, которыми так гордился прошлый век,
внедрили в массу современные жизненные навыки, но
не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для
того, чтобы жить полнее, но не смогли наделить ни
историческим чутьем, ни чувством исторической от-
ветственности. В массу вдохнули силу и спесь совре-
менного прогресса, но забыли о духе. Естественно, она
и не помышляет о духе, и новые поколения, желая
править миром, смотрят на него как на первозданный
рай, где нет ни давних следов, ни давних проблем.

Славу и ответственность за выход широких масс на
историческое поприще несет XIX век. Только так мож-
но судить о нем беспристрастно и справедливо. Что-то
небывалое и неповторимое крылось в его климате, раз
вызрел такой человеческий урожай. Не усвоив и не
переварив этого, смешно и легкомысленно отдавать
предпочтение духу иных эпох. Вся история предстает
гигантской лабораторией, где ставятся все мыслимые
и немыслимые опыты, чтобы найти рецепт обществен-
ной жизни, наилучшей для культивации «человека». И,
не прибегая к уверткам, следует признать данные опы-

ВОССТАНИЕ МАСС

та: человеческий посев в условиях либеральной демо-
кратии и технического прогресса — двух основных фак-
торов — за столетие утроил людские ресурсы Европы.

Такое изобилие, если мыслить здраво, приводит
к ряду умозаключений: первое — либеральная демокра-
тия на базе технического творчества является высшей из
доныне известных форм общественной жизни; второе —
вероятно, это не лучшая форма, но лучшие возникнут на
ее основе и сохранят ее суть, и третье — возвращение
к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно.

И вот, разом уяснив себе все эти вполне ясные
вещи, мы должны предъявить XIX веку счет. Очевид-
но, наряду с чем-то небывалым и неповторимым име-
лись в нем и какие-то врожденные изъяны, коренные
пороки, поскольку он создал новую породу людей —
мятежную массу — и теперь она угрожает тем осно-
вам, которым обязана жизнью. Если этот человеческий
тип будет по-прежнему хозяйничать в Европе и право
решать останется за ним, то не пройдет и тридцати
лет, как наш континент одичает. Наши правовые и тех-
нические достижения исчезнут с той же легкостью,
с какой не раз исчезали секреты мастерства *. Жизнь
съежится. Сегодняшний избыток возможностей обе-
рнется беспросветной нуждой, скаредностью, тоскли-
вым бесплодием. Это будет неподдельный декаданс.
Потому что восстание масс и есть то самое, что Рате-
нау называл «вертикальным одичанием».

Поэтому так важно вглядеться в массового челове-
ка, в эту чистую потенцию как высшего блага, так
и высшего зла.