ВОССТАНИЕ МАСС. то, что задумывал и осуществлял политик, поддержи- вала или лишала его поддержки, но действия ее своди- лись к отклику

то, что задумывал и осуществлял политик, поддержи-
вала или лишала его поддержки, но действия ее своди-
лись к отклику, сочувственному или наоборот, на твор-
ческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голо-
ву ни противопоставлять «идеям» политика свои, ни
даже судить их, опираясь на некий свод «идей», при-
знанных своими. Так же обстояло с искусством и дру-
гими областями общественной жизни. Врожденное, со-
знание своей узости, неподготовленности к теоретизи-
рованию* воздвигало глухую стену. Отсюда само
собой следовало, что плебей не решался даже отдален-
но участвовать почти ни в какой общественной жизни,
по большей части всегда концептуальной.

Сегодня, напротив, у среднего человека самые не-
укоснительные представления обо всем, что творится
и должно твориться во вселенной. Поэтому он раз-
учился слушать. Зачем, если все ответы он наводит
в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать, и,
напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать
приговор. Не осталось такой общественной проблемы,
куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим
и слепым и всюду навязывая свои «взгляды».

Но разве это не достижение? Разве не величайший
прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть
культурой? Никоим образом. Потому что идеи мас-
сового человека таковыми не являются и культурой он
не обзавелся. Идея — это шах истине. Кто жаждет
идей, должен прежде их домогаться истины и прини-
мать те правила игры, которых она требует. Бессмыс-
ленно говорить об идеях и взглядах, не признавая
системы, в которой они выверяются, свода правил,
к которым можно апеллировать в споре. Эти прави-
ла — основы культуры. Не важно, какие именно. Важ-
но, что культуры нет, если нет устоев, на которые
можно опереться. Культуры нет, если нет основ закон-
ности, к которым можно прибегнуть. Культуры нет,
если к любым, даже крайним взглядам нет уважения,
на которое можно рассчитывать в полемике **. Культу-
ры нет, если экономические связи не руководствуются

* Это не подмена понятий: выносить суждение означает теоретизировать.

** Кто в споре не доискивается правды и не стремится быть правдивым,
тот интеллектуально варвар. В сущности, так и обстоит с массовым челове-
ком, когда он говорит, вешает или пишет.

11* 323

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

торговым правом, способным их защитить. Культуры
нет, если эстетические споры не ставят целью опра-
вдать искусство.

Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть
в самом прямом и точном смысле слова варварство.
Именно его, не будем обманываться, и утверждает
в Европе растущее вторжение масс. Путник, попадая
в варварский край, знает, что не найдет там законов,
к которым мог бы воззвать. Не существует собственно
варварских порядков. У варваров их попросту нет
и взывать не к чему.

Мерой культуры служит четкость установлений.
При малой разработанности они упорядочивают лишь
grosso modo⁶, и чем отделаннее они, тем подробнее
выверяют любой вид деятельности *.

Всеми признано, что в Европе с некоторых пор
творятся диковинные вещи. В качестве примера назову
две — синдикализм ⁷ и фашизм. И диковинность их
отнюдь не в новизне. Страсть к обновлению в европей-
цах настолько неистребима, что сделала их историю
самой беспокойной в мире. Следовательно, удивляет
в упомянутых политических течениях не то, что в них
нового, а знак качества этой новизны, доселе невидан-
ный. Под маркой синдикализма и фашизма впервые
возникает в Европе тип человека, который не желает
ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен про-
сто-напросто навязать свою волю. Вот что внове -
право не быть правым, право произвола. Я считаю это
самым наглядным проявлением новой жизнедеятель-
ности масс, исполненных решимости управлять обще-
ством при полной к тому неспособности. Политичес-
кая позиция предельно грубо и неприкрыто выявляет
новый душевный склад, но коренится она в интеллек-
туальном герметизме. Массовый человек обнаружива-
ет в себе ряд «представлений», но лишен самой способ-
ности «представлять». И даже не подозревает, каков

* Скудость испанской интеллектуальной культуры не в большей или
меньшей нехватке знаний, а в той привычной бесшабашности, с какой говорят
и пишут, не слишком заботливо сверяясь с истиной. Словом, беда не в боль-
шей или меньшей неистинности — истина не в нашей власти — а в большей или
меньшей недобросовестности, которая мешает выполнять несложные и необ-
ходимые дня истины условия. В нас неискореним тот деревенский попик, что
победно громит манихеев, так и не позаботясь уяснить, о чем же они,
собственно, толкуют.

ВОССТАНИЕ МАСС

он, тот хрупкий мир, в котором живут идеи. Он хочет
высказаться, но отвергает условия и предпосылки лю-
бого высказывания. И в итоге его «идеи» — не что
иное, как словесные аппетиты, наподобие жестоких
романсов.

Выдвигать идею означает верить, что она разумна
и справедлива, а тем самым верить в разум и справед-
ливость, в мир умопостигаемых истин. Суждение
и есть обращение к этой инстанции, признание ее,
подчинение ее законам и приговорам, а значит, и убеж-
дение, что лучшая форма сосуществования — диалог,
где столкновение доводов выверяет правоту наших
идей. Но массовый человек, втянутый в обсуждение,
теряется, инстинктивно противится этой высшей ин-
станции и необходимости уважать то, что выходит за
его пределы. Отсюда и последний европейский клич:
«Хватит дискуссий!» — и ненависть к любому сосуще-
ствованию, по своей природе объективно упорядочен-
ному, от разговора до парламента, не говоря о науке.
Иными словами, отказ от сосуществования культурно-
го, то есть упорядоченного, и откат к варварскому.
Душевный герметизм, толкающий массу, как уже гово-
рилось, вторгаться во все сферы общественной жизни,
неизбежно оставляет ей единственный путь для втор-
жения — прямое действие.

Обращаясь к истокам нашего века, когда-нибудь
отметят, что первые ноты его сквозной мелодии про-
звучали на рубеже столетий среди тех французских
синдикалистов и роялистов, что придумали термин
«прямое действие» вкупе с его содержанием. Человек
постоянно прибегал к насилию. Оставим в стороне
просто преступления. Но ведь нередко к насилию при-
бегают, исчерпав все средства в надежде образумить,
отстоять то, что кажется справедливым. Печально,
конечно, что жизнь раз за разом вынуждает человека
к такому насилию, но бесспорно также, что оно — дань
разуму и справедливости. Ведь и само это насилие не
что иное, как ожесточенный разум. И сила действите-
льно лишь его последний довод. Есть обыкновение
произносить ultima ratio⁸ иронически — обыкновение
довольно глупое, поскольку смысл этого выражения
в заведомом подчинении силы разумным нормам. Ци-
вилизация и есть опыт обуздания силы, сведение ее