НОВЫЕ ХОЗЯЕВА

Угасает мирно царь,

Ибо знает: впредь, как встарь,

Самовластье на престоле

Будет чернь держать в неволе.

Генрих Гейне. Царь Давид^[10]

Жирный Герцог умер на следующий день после того, как Мегги приходила с Фенолио в замок. Он скончался на рассвете, а три дня спустя Омбру заняли латники. Мегги была с Минервой на рынке, когда они въехали в город. После смерти свекра Виоланта велела выставить двойную стражу у городских ворот, но латников было столько, что стражники пропустили их в город без малейшего сопротивления. Во главе их ехал Свистун со своим серебряным носом, похожим на клюв, блестевшим так, словно он его специально отполировал для такого случая. Узкие улочки гудели от цоканья подков, а на рынке внезапно стало тихо. Выкрики торговцев, голоса женщин, теснившихся у лотков, – все смолкло в мгновение ока, когда Свистун придержал коня, неодобрительно глядя на толпу.

– Дорогу! – крикнул он.

У него был странный глухой голос, а впрочем, как еще может звучать голос, когда у человека нет носа?

– Дорогу посланцам Змееглава! Мы пришли сюда, чтобы отдать последний долг умершему герцогу и приветствовать на троне его внука и наследника!

Все молчали, но вдруг раздался одинокий голос:

– По четвергам в Омбре базарный день, так заведено испокон веку, но если их высокородия спешатся, они смогут пройти, куда им нужно!

Свистун попытался разглядеть говорившего, но тот исчез среди массы обращенных к пришельцам лиц. Толпа одобрительно загудела.

– Ах вот как! – крикнул Свистун в этот неясный гул. – Вы думаете, мы ехали через проклятую Чащу для того, чтобы здесь сойти с коней и протискиваться пешком сквозь толпу вонючих смердов? Без кота мышам раздолье. Но я привез вам новости. В вашем жалком городишке снова появился кот, и когти у него поострее, чем у прежнего!

И он без дальних слов повернулся в седле, поднял руку в черной перчатке, подавая знак своим всадникам, и погнал коня прямо на толпу.

Тяжелая тишина, повисшая было над рынком, разорвалась с треском, как полотняная простыня. Среди домов раздались крики. Из прилегающих улиц выезжало все больше закованных в броню всадников, похожих на железных ящеров, с опущенными забралами, из-под которых виднелись одни рты да поблескивающие в прорезях глаза. Бряцали шпоры, звенели поножи и латы, начищенные до такого блеска, что в них, как в зеркалах, отражались перепуганные лица. Минерва оттащила своих детей с дороги, Деспина споткнулась, Мегги хотела ей помочь, но поскользнулась на покатившемся под ноги капустном кочане и упала. Незнакомый человек успел поднять ее прежде, чем Свистун растоптал ее своим конем. Мегги услышала лошадиное фырканье над самым ухом, почувствовала, как шпоры вонзаются ей в плечо. Она метнулась за опрокинутый прилавок горшечника, где оказалась в безопасности, хотя и порезала руки осколками. Дрожа, сидела она среди побитой посуды, расколотых бочек, порванных мешков и беспомощно наблюдала, как топчут копытами тех, кому повезло меньше, чем ей. Многим всадники еще наподдавали коленом или древком копья. Лошади пугались, становились на дыбы и разбивали копытами горшки и головы.

А потом они вдруг исчезли так же внезапно, как появились. Лишь дробь копыт доносилась с поднимавшейся к замку улицы. Казалось, по площади пронесся ураган, жестокий ураган, разбивший горшки и черепа. Мегги выползла из-за бочек. В воздухе висел страх. Крестьяне собирали свои разбросанные и раздавленные овощи, матери утирали детям слезы с лица и кровь с коленок, женщины оторопело смотрели на осколки посуды, которую собирались продать, – а потом снова стало тихо. Тишина. Голоса, ругавшие латников, звучали тихо. Плач и стоны тоже были почти беззвучными. К Мегги подошла Минерва с Деспиной и Иво.

– Что ж, у нас, похоже, новый хозяин, – с горечью сказала она, помогая Мегги подняться. – Пожалуйста, отведи детей домой. Я останусь тут, посмотрю, чем можно помочь. Костей, конечно, переломали много, но один-другой костоправ на рынке, слава богу, всегда найдется.

Мегги молча кивнула. Она сама не знала, что сейчас чувствует. Страх? Злость? Отчаяние? Похоже, в языке нет слова, которое описывало бы ее состояние. Она взяла Деспину и Иво за руки и побрела с ними к дому. Колени у нее болели, она прихрамывала, но шла так быстро, что дети с трудом поспевали за ней.

– Сейчас же! – Это были первые слова, которые она произнесла, доковыляв до каморки Фенолио. – Давай читать сейчас же. Сию минуту!

Голос у нее дрожал, и израненные колени тоже дрожали так, что она прислонилась к стене. Все в ней дрожало.

– Что случилось?

Фенолио сидел за конторкой перед густо исписанным листом пергамента. Рядом с ним стоял Розенкварц, держа в руке влажное от чернил перо, и ошалело глядел на Мегги.

– Мы должны читать немедленно! – крикнула она. – Скорее! Они ехали прямо по людям!

– А, латники уже здесь! Ну что ж, я ведь говорил тебе, что нам надо поторапливаться. А кто их привел? Огненный Лис?

– Нет, Свистун.

Мегги присела на кровать. Страх вдруг снова смыл все другие чувства, как будто она все еще стоит на коленях среди разбитых лотков, как будто гнев ее сдулся, как воздушный шарик.

– Их там так много! – прошептала она. – Слишком поздно! Что Козимо сможет с ними сделать?

– Ну, это уж моя забота! – Фенолио взял из рук стеклянного человечка перо и снова принялся писать. – У Жирного Герцога тоже немало солдат, и, если появится Козимо, они пойдут за ним. Конечно, лучше бы ты вычитала его, пока его отец был жив. Жирный Герцог поторопился умереть, но тут уже ничего не изменишь. Изменить можно другое.

Он наморщил лоб, перечитывая написанное, одно слово зачеркнул, другое добавил и кивнул стеклянному человечку:

– Песку, Розенкварц, и поживее!

Мегги приподняла платье и поглядела на свои разбитые коленки. Одна уже начала опухать.

– А ты уверен, что с Козимо действительно станет лучше? – тихо спросила она. – По рассказам Уродины на это не похоже.

– Ну конечно, с ним станет лучше! Что за вопрос! Козимо на стороне добра. Он всегда принадлежал к хорошим, что бы там ни рассказывала Виоланта. Кроме того, ты ведь вычитаешь его в новом варианте. В улучшенном, так сказать.

– Но… разве обязательно нужен новый герцог?

Мегги утерла рукавом заплаканные глаза.

В ушах у нее все еще звучал лязг доспехов, фырканье и ржание лошадей и крики людей, не закованных в латы.

– Что может быть лучше герцога, который будет исполнять нашу волю? – Фенолио взял новый лист пергамента. – Еще несколько строк, совсем чуть-чуть. О черт! Я ненавижу писать на пергаменте. Надеюсь, ты припас еще бумаги, Розенкварц?

– Конечно, – обиженно ответил стеклянный человечек. – Но новых поставок давно не было, бумагопрядильня-то у нас по ту сторону Чащи.

– Да, к сожалению. – Фенолио поморщился. – Вот уж действительно незадача.

– Фенолио, да послушай же ты меня! Почему бы нам не вычитать вместо Козимо этого разбойника? – Мегги снова прикрыла колени платьем. – Ну, разбойника из твоих песен! Перепела.

Фенолио рассмеялся:

– Перепела? Вот это мысль! Хотел бы я посмотреть на твое лицо в этот момент! Но шутки в сторону! Нет, нет и нет! Разбойник не может управлять государством, Мегги. Робин Гуд тоже не стал королем. И даже Черного Принца я не могу посадить на трон Жирного Герцога. Они годятся лишь на то, чтобы возмущать спокойствие. В этом мире правят князья и герцоги, а не разбойники, комедианты или крестьяне. Так уж он у меня устроен. Поверь мне – без герцога нам не обойтись.

Розенкварц заточил новое перо, обмакнул в чернила, и Фенолио снова с головой ушел в работу.

– Да! – слышала Мегги его шепот. – Да, так оно звучит просто отлично. Вот Змееглав удивится. Он вообразил себе, что может хозяйничать в моем мире, как ему вздумается, но он ошибается. Он сыграет ту роль, которую я ему отвел, и не более того.

Мегги поднялась с кровати и, хромая, подошла к окну. Снова пошел дождь, небо плакало так же беззвучно, как люди на рынке. А наверху над замком уже развевался флаг Змееглава.

КОЗИМО

– Я – чародей, – ответил Аборсен, – но не совсем обычный. Другие чародеи пробуждают мертвых, а я дарую им вечный покой.

Гарт Никс. Сабриэль

Когда Фенолио наконец отложил перо, уже стемнело. На улице было тихо. Тишина стояла весь день, похоже, люди попрятались у себя в домах, как мыши, завидевшие лисицу.

– Готово? – спросила Мегги, когда Фенолио откинулся на спинку стула, протирая усталые глаза.

Голос у нее был усталый и испуганный, не верилось, что он способен пробудить к жизни молодого герцога. Но ведь однажды она уже вычитала чудовище из слов Фенолио. Правда, это было давно, и последние слова за нее тогда прочитал Мо.

Мо. После событий на рынке Мегги с новой силой почувствовала, как ей его не хватает.

– Да, готово! – Фенолио был так же доволен собой, как в деревне Каприкорна, когда они с Мегги впервые объединились, чтобы изменить им же написанную историю.

Тогда все закончилось благополучно, но на этот раз… На этот раз они сами находятся внутри истории, которую собираются изменить. Усилит это силу слов Фенолио или ослабит? Мегги рассказала ему о правиле Орфея – о том, что лучше использовать только те слова, которые уже есть в книге, но Фенолио насмешливо помотал головой:

– Чушь! Вспомни оловянного солдатика, для которого мы написали счастливый конец. Я и думать не думал тогда проверять, встречаются ли все мои слова в его истории. Нет. Может быть, это верно для таких, как Орфей, – наглецов, переделывающих чужие истории, но уж конечно не для автора, который решил изменить что-то в собственной книге!

– Будем надеяться.

В рукописи Фенолио было много исправлений, но почерк у него действительно стал разборчивей. Мегги пробежала глазами по строкам. Да, на этот раз он потрудился сам, не заимствуя слов у другого поэта…

– Хорошо получилось, правда?

Он макнул кусок хлеба в похлебку, которую Минерва принесла им уже несколько часов назад, и выжидательно посмотрел на Мегги. Похлебка, конечно, давно остыла – они оба не могли тогда и думать о еде. Только Розенкварц съел немного. От этого все его тело стало другого цвета, и Фенолио вырвал у него из рук крошечную ложку, поинтересовавшись, неужели он не придумал другого способа самоубийства.

– Прекрати, Розенкварц! – строго повторил он теперь, когда стеклянный человечек потянулся прозрачным пальчиком к его тарелке. – Я же сказал, хватит! Ты сам знаешь, что тебе делается плохо от человеческой еды. Мне что, опять придется нести тебя к цирюльнику, который в прошлый раз обломил тебе нос?

– Такая тоска всю жизнь питаться одним песком, – проворчал человечек, обиженно отдергивая палец. – А ты мне еще приносишь самый невкусный!

– Неблагодарная ты тварь! – откликнулся Фенолио. – Я специально хожу за ним вниз к реке. Последний раз русалки чуть не затащили меня в воду. Я из-за тебя едва не утонул!

На стеклянного человечка это, похоже, не произвело никакого впечатления. Он недовольно уселся возле кувшина с перьями, закрыл глаза и притворился спящим.

– Двое у меня от этого уже померли! – прошептал Фенолио на ухо Мегги. – Они не могут оторваться от нашей еды, бестолковые создания.

Но Мегги его не слушала. Она присела с пергаментом на кровать и внимательно прочла исписанные листки от первого до последнего слова. Капли дождя залетали в комнату, словно хотели напомнить ей о той ночи, когда она впервые услышала о книге Фенолио, а Сажерук стоял на улице под проливным дождем… На празднике в замке Сажерук выглядел счастливым. И Фенолио был счастлив здесь, и Минерва, и ее дети… Так должно быть и дальше. «Я буду читать ради них всех! – думала Мегги. – Ради комедиантов, чтобы Змееглав не вешал их за насмешливые песни, и ради крестьян на рынке, чьи овощи подавили конскими копытами».

А Виоланта? Обрадуется она возвращению мужа? Заметит ли она, что Козимо подменили? Жирному Герцогу ее голос уже не поможет. Он так и не узнает, что его сын вернулся.

– Ну скажи что-нибудь! – робко попросил Фенолио. – Тебе что, не нравится?

– Нравится. Ты очень хорошо написал.

Фенолио облегченно вздохнул:

– Тогда чего ты ждешь?

– Тут про это ее родимое пятно, прямо не знаю… звучит как колдовство.

– Да брось. По-моему, это просто романтика, а она никогда не повредит.

– Ну, если ты так считаешь… В конце концов, ты автор. – Мегги пожала плечами. – Но вот еще что: кто исчезнет отсюда за Козимо?

Фенолио побледнел:

– Господи помилуй! Об этом я совсем забыл. Розенкварц, прячься скорее в свое гнездышко! – повернулся он к стеклянному человечку. – Феи, к счастью, все разлетелись.

– Но это же не помогает, – тихо сказала Мегги, глядя, как Розенкварц забирается в брошенное феями гнездо, где он иногда спал и куда уходил, в очередной раз обидевшись на Фенолио. – Прятаться совершенно бесполезно.

С улицы раздалось цоканье копыт. Под окном проехал латник. Очевидно, Свистун хотел, чтобы жители Омбры и по ночам не забывали, кто тут теперь хозяин.

– Мегги, это знак! – прошептал Фенолио. – Если этот исчезнет, никто о нем горевать не будет. И потом, почему ты так уверена, что кто-нибудь непременно исчезнет? Ведь это получается, наверное, потому, что, когда вычитываешь кого-нибудь, в его собственной истории остается пробел, который нужно заполнить. А у нашего нового Козимо никакой собственной истории нет! Он будет впервые создан здесь и сейчас, из этих самых слов!

Что ж, Фенолио, наверное, прав.

Голос Мегги смешался с цоканьем копыт.

– «Этой ночью в Омбре было тихо, – читала она. – Раны, нанесенные латниками, еще не затянулись, а многие не затянутся никогда».

Она вдруг забыла страх, терзавший ее утром, и чувствовала лишь гнев – гнев на этих мужчин, закованных в латы, толкавших женщин и детей в спину острым носком железного башмака. Гнев вернул ее голосу силу, звучность, способность пробуждать к жизни.

«Двери и ставни были заперты на засовы, и за ними плакали дети – так тихо, словно сам страх зажимал им рот. А родители в это время, неподвижным взглядом уставившись в ночь, со страхом спрашивали себя, какое мрачное будущее готовит им новый хозяин. Но вдруг на улице сапожников и седельщиков раздалось цоканье копыт…»

Как легко шли сейчас слова у нее с языка – словно только того и ждали, чтобы их прочли, пробудили к жизни именно этой ночью.

«Люди бросились к окнам. Они испуганно выглядывали наружу, ожидая увидеть одного из латников, а то и самого Свистуна с его серебряным носом. Но по дороге к замку скакал совсем другой всадник, хорошо им знакомый. И все же они бледнели при его виде. Неожиданный гость, появившийся в Омбре в ту бессонную ночь, был вылитый их правитель Козимо Прекрасный, уже целый год покоившийся в мраморном саркофаге. Он поднимался на белом коне к замку, прекрасный, как в песнях, что пелись о Козимо. Он въехал в ворота, над которыми развевалось знамя Змееглава, и придержал коня на пустом среди ночи дворе. И все, кто увидел тогда в лунном свете высокую стройную фигуру на белом коне, поверили, что Козимо не умирал. Слезы и страх покинули город. Народ Омбры ликовал, и из самых отдаленных деревень съезжались люди взглянуть на двойника покойного принца, перешептываясь: „Козимо вернулся. Козимо Прекрасный. Он вернулся, чтобы занять престол своего отца и защитить Омбру от Змееглава“. Так и случилось. Ночной всадник воссел на троне, и родимое пятно на лице Уродины побледнело. А Козимо Прекрасный призвал к себе придворного поэта, которого жаловал его отец, и стал спрашивать его совета во всех делах, потому что был наслышан о мудрости старика. Так началась великая эпоха».

Мегги опустила пергамент на колени. Великая эпоха…

Фенолио бросился к окну. Мегги тоже слышала цоканье копыт, но не тронулась с места.

– Это он! – прошептал Фенолио. – О, Мегги, он приближается, слышишь!

Но Мегги по-прежнему сидела неподвижно и смотрела на исписанный листок у себя на коленях. Ей мерещилось, что слова дышат. Плоть из бумаги, кровь из чернил… Она вдруг ощутила усталость, такую усталость, что путь до окна казался непосильно долгим. Так чувствует себя ребенок, который тайком от всех забрался в подпол и дрожит там от страха. Если бы Мо был рядом…

– Сейчас! Сейчас он поедет мимо нас! – Фенолио так высунулся из окна, будто хотел выпрыгнуть на улицу.

Хорошо хоть он никуда не делся – не исчез, как в тот раз, когда она вызвала Призрака. «Впрочем, куда ему теперь исчезать? – подумала Мегги. – Похоже, история теперь только одна – эта история, история Фенолио, без начала и без конца».

– Мегги! Ну иди же сюда! – Фенолио возбужденно махал рукой, подзывая ее к окну. – Ты читала замечательно, просто замечательно! Ты, я думаю, и сама это знаешь. Некоторые фразы получились у меня не лучшим образом, кое-что хромало, и все вместе могло бы быть и красочнее, но какая разница! Оно подействовало. Точно подействовало!

Раздался стук.

Кто-то стучался в дверь. Розенкварц высунул встревоженное личико из своего гнезда, а Фенолио обернулся недовольно и испуганно.

– Мегги? – послышался шепот. – Мегги, ты здесь?

Голос Фарида.

– Что ему тут надо? – Фенолио не слишком прилично выругался. – Скажи ему, чтоб катился ко всем чертям! Только его тут не хватало. О, смотри! Вот он едет! Мегги, ты настоящая волшебница!

Цоканье копыт стало громче. Но Мегги не пошла к окну. Она бросилась к двери. Там стоял Фарид. Вид у него был подавленный. Похоже, он перед этим плакал.

– Гвин, Мегги… Гвин вернулся, – выдавил он из себя. – Не понимаю, как он меня нашел! Я в него даже камнем кинул.

– Мегги, да где же ты? – В голосе Фенолио звучало крайнее раздражение.

Она молча взяла Фарида за руку и потащила за собой к окну.

По улице ехал на белом коне черноволосый всадник с юным прекрасным лицом, как у статуй в замке. Только глаза были не мраморно-белые, как у статуй, а темные, как и волосы, и живые. Он озирался по сторонам, словно очнувшись от сна, не похожего на то, что он видел сейчас вокруг.

– Козимо! – ошарашенно прошептал Фарид. – Мертвый Козимо!

– Ну, не совсем, – откликнулся Фенолио. – Во-первых, он не мертвый, как нетрудно заметить, во-вторых, это не тот Козимо, а новый, новехонький с иголочки, которого мы с Мегги только что создали. Но об этом, конечно, кроме нас, никто не догадается.

– Даже его жена?

– Ну, она, может быть, что-то и заметит. Но кому до этого дело? Она почти не выходит из замка.

У самого дома Минервы Козимо придержал коня. Мегги невольно отпрянула от окна.

– А сам он? – шепотом спросила она. – Сам он кем себя считает?

– Что за вопрос? Конечно, он считает себя Козимо! – раздраженно ответил Фенолио. – Не сбивай меня с толку, пожалуйста. Наша задача только в том, чтобы моя история развивалась так, как я ее задумал, – не больше и не меньше.

Козимо повернулся в седле и посмотрел на улицу, по которой приехал, – как будто он что-то потерял и не может вспомнить что. Потом легонько щелкнул языком и погнал коня дальше, мимо мастерской мужа Минервы и домишка, где жил цирюльник, которого Фенолио вечно ругал за неумелое лечение зубов.

– Это нехорошо. – Фарид отпрянул от окна, точно мимо них проезжал сам дьявол. – Вызывать мертвых приносит несчастье.

– Да не умирал он никогда, сколько раз тебе говорить! – накинулся на него Фенолио. – Сколько можно объяснять? Он только сегодня родился из моих слов и голоса Мегги, так что не болтай ерунды. Чего ты вообще сюда явился? С каких пор к порядочным девушкам приходят в гости среди ночи?

Фарид залился краской. Потом молча повернулся и пошел к двери.

– Оставь его в покое! Он может приходить ко мне, когда захочет! – набросилась Мегги на Фенолио.

Лестница была скользкой от дождя, и она догнала Фарида лишь на последней ступеньке. Вид у него был очень грустный.

– Что ты сказал Сажеруку? Что Гвин пришел вместе с нами?

– Нет, у меня не хватило духу. – Фарид прислонился к стене и закрыл глаза. – Ты бы видела его лицо, когда он обнаружил куницу. Как ты думаешь, Мегги, Сажерук теперь правда погибнет?

Она провела рукой по щеке Фарида. Он и вправду плакал. Мегги чувствовала под пальцами высохшие слезы.

– Предупреждал же Сырная Голова, – Мегги с трудом разбирала его шепот, – что я принесу ему несчастье.

– Ну что ты говоришь! Сажерук должен радоваться, что у него есть ты!

Фарид поднял глаза на небо, с которого все еще накрапывал дождь.

– Мне пора возвращаться, – сказал он. – Я за этим и пришел – сказать тебе, что останусь пока у Сажерука. Я теперь должен его охранять, понимаешь? Я не отойду от него ни на шаг, и с ним тогда ничего не случится. Зато ты можешь меня навещать в усадьбе Роксаны. Мы почти все время там. Сажерук в нее по уши влюблен и не расстается с ней ни на минуту. Только и слышно Роксана да Роксана.

В голосе Фарида звучала нескрываемая ревность.

Мегги понимала, что он сейчас чувствует. Она хорошо помнила первые недели в доме Элинор, свое сердечное смятение, когда Мо на долгие часы уходил гулять с Резой, даже не спросив, не хочет ли она пойти с ними, то чувство, которое она испытывала, стоя перед закрытой дверью, из-за которой доносился смех отца, обращенный не к ней, а к ее матери. «Ну что ты так на них смотришь?» – спросила Элинор, увидев однажды, как она наблюдает за родителями, прогуливающимися по саду. – «Ведь половина его сердца по-прежнему принадлежит тебе. Неужели этого мало?» Ей было так стыдно. Фарид хотя бы ревнует к чужой женщине, а она – к собственной матери…

– Мегги, прошу тебя! Я должен быть рядом с ним. Иначе кто будет его оберегать? Роксана? Она ничего не знает о кунице, и все равно…

Мегги отвернулась, чтобы не показать своего разочарования. Проклятая куница! Она рисовала носком сапога круги по мокрой от дождя земле.

– Ты придешь, правда? – Фарид взял ее за руки. – У Роксаны на грядках растут разные удивительные травы, а еще у нее есть гусь, который воображает себя собакой, и старая лошадь. Йехан, ее сын, уверяет, что у них в доме живет линчетто – понятия не имею, что это такое, но Йехан уверяет, что на него надо пукнуть, тогда он убежит. Йехан, конечно, еще совсем малыш, но мне кажется, он тебе понравится.

– Это сын Сажерука? – Мегги заложила прядь волос за ухо и попыталась улыбнуться.

– Нет, но представляешь, Роксана думает, что я – его сын! Подумать только! Мегги, прошу тебя, приходи к Роксане, ладно?

Фарид положил ей руки на плечи и поцеловал прямо в губы. Кожа у него была влажная от дождя. Она не отстранилась, и он взял ее лицо в руки и поцеловал еще – в лоб, в нос и снова в губы.

– Ты придешь, правда? Ты обещала! – прошептал он.

А потом повернулся и побежал прочь, легконогий, как всегда, – таким Мегги помнила его с того дня, когда впервые увидела. Уже на бегу он крикнул ей:

– Приходи обязательно! И лучше бы тебе пока пожить у нас. Этот старик – сумасшедший. Нельзя шутить с мертвецами!

И с этими словами исчез в темном проходе, ведущем на улицу, а Мегги прислонилась к стене дома, к тому месту, где только что стоял Фарид, и провела пальцами по губам, словно желая удостовериться, что они не изменились от его поцелуя.

– Мегги? – Наверху лестницы появился Фенолио с фонарем в руке. – Что ты там делаешь? Мальчишка ушел? Что ему тут понадобилось? Не хватало еще, чтобы он стоял с тобой под лестницей в темноте!

Мегги ничего не ответила. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Она жадно прислушивалась к тому, что говорило ее взбудораженное сердце.

ЭЛИНОР

Но только стихи, дорогая,

Тебе выбирать и читать:

Лишь музыка голоса может

Гармонию строф передать.

Ночь будет певучей и нежной,

А думы, темнившие день,

Бесшумно шатры свои сложат

И в поле растают, как тень.

Генри Лонгфелло. Дня нет уж…^[11]

Элинор провела в подполе несколько скверных дней и ночей. Утром и вечером Верзила приносил им поесть – по крайней мере, они думали, что это утро и вечер, в случае, если наручные часы Дариуса все еще шли правильно. Когда этот грубо сколоченный мужлан первый раз появился на пороге с хлебом и бутылкой воды, она швырнула ему в голову пластиковую бутылку. Точнее, она метила ему в голову, но амбал вовремя увернулся, и бутылка шмякнулась о стену.

– Больше никогда, Дариус! – прошептала Элинор, когда Верзила с насмешливой улыбкой снова запер дверь. – Никогда больше я не позволю себя запереть. Я поклялась себе в этом, сидя в вонючей клетке, пока поджигатели со своими ружьями вереницей проходили мимо и швыряли мне в лицо горящие окурки. И что же? Теперь я сижу взаперти в собственном подполе.

В первую ночь она поднялась с надувного матраса, от которого у нее болели все кости, и стала швырять об стену жестяные консервные банки. Дариус тихо сидел на садовой скамье, застеленной одеялом, и смотрел на нее во все глаза. К вечеру второго дня – или это был уже третий? – Элинор взялась и за стекло – и разрыдалась, поранив пальцы об острые края. Когда Верзила пришел за ней, Дариус как раз сметал в угол осколки.

Дариус хотел пойти с ней, но Верзила так ткнул его в узкую грудь, что бедняга споткнулся и упал прямо на оливки, маринованные помидоры и прочее содержимое разбитых банок.

– Подонок! – рявкнула Элинор на Верзилу, но тот лишь ухмыльнулся с довольным видом, как ребенок, опрокинувший башню из кубиков, и продолжал напевать, ведя ее в библиотеку.

«Ну и кто будет утверждать, что дурные люди не бывают счастливы?» – думала Элинор, когда он открыл дверь и кивком велел ей проходить.

Ее библиотека была в ужасном виде. Грязные тарелки и чашки, стоявшие повсюду – на подоконнике, на ковре, даже на витринах с лучшими ее сокровищами, – это еще не самое страшное. Нет! Самое страшное – книги! Все они были вытащены со своих мест и громоздились стопками на полу среди грязных кофейных чашек и на подоконниках. Некоторые валялись раскрытыми, переплетом кверху! У Элинор не было сил на это смотреть. Неужели эта скотина не знает, что у книг от такого положения ломается позвоночник?

Если Орфей об этом и знал, его это мало беспокоило. Он сидел в ее любимом кресле, перекинув жирные ноги через подлокотник, а рядом развалился мерзкий пес, держа в лапах что-то, подозрительно напоминавшее садовый башмак Элинор. Его хозяин рассматривал чудесно иллюстрированную книгу о феях, которую Элинор всего два месяца назад приобрела на аукционе за такую сумму, что Дариус, узнав об этом, закрыл лицо руками.

– Это, – сказала она дрожащим голосом, – чрезвычайно ценная книга.

Орфей повернул к ней голову и улыбнулся, как невоспитанный ребенок.

– Я знаю! – сказал он. – У вас, госпожа Лоредан, много чрезвычайно ценных книг.

– Это правда, – ледяным голосом ответила Элинор. – И поэтому я не кладу их одну на другую, как коробки с яйцами или ломтики сыра. Каждая должна стоять на своем месте.

Улыбка Орфея стала еще шире. Он захлопнул книгу, предварительно загнув страницу конвертиком. У Элинор перехватило дыхание.

– Книги – не хрустальные вазы, дорогая моя, – сказал Орфей, садясь в кресле прямо. – Они не такие хрупкие и служат не только для украшения. Это книги! В них важно содержание, а оно никуда не денется, даже если сложить их стопкой.

Он провел ладонью по гладким волосам, словно беспокоясь, на месте ли пробор.

– Сахарок сказал, что вы хотели со мной поговорить?

Элинор недоуменно взглянула на Верзилу:

– Сахарок?

Верзила улыбнулся, продемонстрировав такой уникальный набор испорченных зубов, что Элинор больше не задавала вопросов, почему его так прозвали.

– Что ж, это правда. Я уже несколько дней хочу с вами поговорить. Я требую, чтобы вы выпустили из подпола меня и моего библиотекаря. Мне надоело в собственном доме пользоваться ведром вместо туалета и не знать, день сейчас или ночь. Я требую, чтобы вы вычитали назад мою племянницу и ее мужа, которые сейчас по вашей вине подвергаются большой опасности, и еще я требую, чтобы вы не трогали своими жирными пальцами мои книги, черт побери!

Элинор закрыла рот и принялась в уме обзывать себя всеми плохими словами, какие приходили на ум. Опять! Что ей все время говорит Дариус? Что она сама себе повторяла сотню раз, лежа на проклятом надувном матрасе? Владей собой, Элинор, не будь дурой, попридержи язык… И все зря. Она снова взорвалась, как слишком туго надутый воздушный шарик.

Орфей все еще сидел нога на ногу в кресле и улыбался своей бесстыжей улыбкой.

– Предположим, что я могу вычитать их обратно. Предположим! – Он погладил свою псину по уродливой голове. – Но зачем мне это?

Он провел жирным указательным пальцем по суперобложке той самой книги, в которой только что так варварски загнул страницу.

– Красивая обложка, правда? Может быть, немного безвкусная, я представляю себе фей несколько по-иному, но тем не менее…

– Да, обложка красивая, я знаю, но сейчас меня интересует не это! – Элинор старалась не срываться на крик, но у нее не очень получалось. – Если вы можете вычитать их обратно, так сделайте это, черт вас подери! Пока еще не поздно. Старуха хочет его убить, разве вы не слыхали? Она хочет убить Мортимера!

Орфей с равнодушным видом поправил помятый галстук.

– Что ж, он уничтожил сына Мортолы, если я правильно понял. Око за око, зуб за зуб, как сказано в одной довольно известной книге.

– Ее сын был убийцей! – Элинор сжала кулаки.

Ей хотелось броситься на эту рожу, похожую на луну, вырвать книгу у него из рук, таких мягких и белых на вид, будто они всю жизнь только и делали, что листали книжные страницы. Но Сахарок заступил ей дорогу.

– Да-да, знаю. – Орфей тяжело вздохнул. – Я все знаю о Каприкорне. Книгу, где о нем рассказывается, я прочел несчетное количество раз. Надо признать, что это один из лучших злодеев, каких мне случалось встретить в мире букв. И вот так запросто его убить… Если хотите знать мое мнение, это тоже отчасти преступно. Хотя я рад его смерти – из-за Сажерука.

Если бы она могла ударить хоть разок по этому широкому носу, по улыбающимся губам!

– Каприкорн выкрал Мо с помощью своих людей! Он запер его дочь у себя в доме и долгие годы держал пленницей его жену! – На глазах у Элинор выступили слезы от беспомощной ярости. – Прошу вас, господин Орфей или как вас там зовут! – Она изо всех сил старалась владеть собой и говорить хоть сколько-то любезно. – Прошу вас! Верните их обоих, а заодно уж и Мегги, пока ее там не растоптал какой-нибудь великан или не проколол копьем стражник!

Орфей откинулся назад и рассматривал Элинор, как картину на подрамнике. Как нахально он завладел ее креслом! Как будто она никогда и не сидела в нем, разговаривая с Мегги, или, много лет назад, с Резой на коленях, когда та была совсем малышкой. Элинор подавила гнев. «Не распускайся! – отдала она себе мысленный приказ, не сводя глаз с бледного очкастого лица Орфея. – Держи себя в руках. Ради Мортимера, Резы и Мегги!»

Орфей откашлялся:

– Честно говоря, я вас не очень понимаю. – Он рассматривал свои ногти, обгрызенные, как у мальчишки. – Лично я завидую всей троице!

Элинор не сразу поняла, о чем он. Лишь на следующей его фразе до нее наконец дошло.

– С чего вы взяли, что они хотят назад? – спросил он тихо. – Окажись я там, я бы ни за что не вернулся обратно! В этом мире нет места, куда меня влекло бы так сильно, как к холму, на котором стоит замок Жирного Герцога. Тысячи раз я бродил по рынку в Омбре и смотрел вверх на башни, на знамена с вышитым львом. Я воображал, будто пробираюсь сквозь Непроходимую Чащу и наблюдаю, как Сажерук ворует мед у огненных эльфов. Я представлял себе комедиантку, которую он любит, – Роксану. Я стоял в крепости Каприкорна и вдыхал запах снадобья, которое варила Мортола из мухомора и наперстянки. Замок Змееглава мне и по сей день часто снится – то я будто бы сижу в одном из его застенков, то прокрадываюсь с Сажеруком в ворота и смотрю на головы комедиантов, которые Змееглав велел выставить на частоколе, потому что их обладатели исполняли не ту песню… Клянусь всеми буквами на свете! Когда Мортола назвала мне свое имя, я подумал, что передо мной сумасшедшая! Конечно, она и Баста были похожи на тех персонажей, именами которых себя называли, но возможно ли, что кто-то вычитал их из моей любимой книги в наш мир? Разве я не единственный, кто умеет так читать? И только когда в этой пыльной библиотеке с никудышным подбором книг ко мне подошел Сажерук, я поверил. Боже, как у меня забилось сердце, когда я увидел его лицо с тремя бледными шрамами – следами ножа Басты! Оно билось сильнее, чем в тот день, когда меня впервые поцеловала девушка. Это правда был он, печальный герой моей самой любимой книги. И я снова отправил его туда. Но себя самого? Безнадега.

Он рассмеялся – печально и горько.

– Я только надеюсь, что Сажерук все же не погибнет, как ему предназначил этот дурак автор. Нет! С ним все в порядке, ведь Каприкорна больше нет, а Баста просто трус. Вы знаете, что в двенадцать лет я написал этому Фенолио письмо с просьбой изменить сюжет или хотя бы написать продолжение, в котором Сажерук возвращается? Он мне не ответил, и никакого продолжения «Чернильного сердца» не появилось. Так вот.

Орфей тяжело вздохнул.

Сажерук, Сажерук… Элинор поджала губы. Какое ей дело до этого спичкоглота? Спокойно, Элинор, не взрывайся, ты должна сейчас играть умно, умно и взвешенно… Не самая простая задача…

– Послушайте. Если вам в самом деле так хочется попасть в эту книгу… – У нее и правда получилось говорить таким тоном, будто предмет разговора для нее не особенно важен. – Почему бы вам просто не вычитать оттуда Мегги? Мегги знает, как вчитать в книгу самого себя. Она это сделала! И конечно, она сумеет объяснить вам, как это делается, или просто вчитает туда и вас.

Круглое лицо Орфея так резко помрачнело, что Элинор сразу поняла свою ошибку. Как она могла забыть, до чего этот парень самолюбив и тщеславен?

– Никто, – тихо сказал Орфей, угрожающе медленно поднимаясь с кресла, – никто не смеет мне объяснять, как нужно читать, и уж тем более девчонка!

«Ну вот, теперь он запрет тебя обратно в подпол! – подумала Элинор. – И что дальше? Ну думай же, Элинор, поищи в своей дурной голове подходящий ответ! Хоть что-нибудь тебе должно прийти в голову!»

– Конечно! – выдавила она из себя. – Никто, кроме вас, не мог вчитать назад Сажерука. Никто. Но…

– Никаких «но». Слушайте.

Орфей стал в такую позу, словно собирался петь арию на сцене, и взял с кресла книгу, которую прежде так небрежно отбросил. Он открыл ее там, где снежно-белую страницу уродовал заложенный конвертик, облизал губы кончиком языка, как будто им требовалась смазка для большей гибкости, чтобы слова не застревали, – и библиотеку Элинор вновь заполнил завораживающий, так не подходящий к его внешности голос. Орфей читал, точно пробуя на языке свое любимое блюдо, с наслаждением, с любовью к каждому звуку, как к жемчужине, растворяющейся на языке, к словесным семенам, которые он пробуждал к жизни.

Да, он, наверное, действительно величайший мастер своего искусства. Потому что предается ему с такой страстью.

– «Есть легенда о пастухе, Тудуре из Лланголлена, который встретил однажды целый рой фей, танцевавших под мелодии крошечного скрипача».

За спиной Элинор раздался тихий струнный звон, она оглянулась, но никого не увидела, кроме Сахарка, который с озадаченным видом слушал чтение Орфея.

– «Тудур попытался сперва сопротивляться волшебным струнам, но в конце концов подкинул вверх шапку, крикнул: „Плясать так плясать, играй громче, старый черт!“ – и присоединился к бешеной пляске».

Звук скрипки становился все громче, и, оглянувшись во второй раз, Элинор увидела посреди библиотеки человека, окруженного крошечными, одетыми в листья созданиями. Человек переминался под музыку босыми ногами, как дрессированный медведь, а в шаге от него крошка с цветком колокольчика вместо шляпы играл на скрипочке размером не больше желудя.

– «На голове скрипача тут же выросли рожки, а из-под плаща у него показался хвост! – Орфей усилил голос почти до пения. – Танцующие духи превратились в козлов, собак, кошек и лис и завертелись с Тудуром в безумном хороводе».

Элинор прижала руку ко рту. Вот они – выскакивают из-за кресла, скачут по стопкам книг, пляшут на раскрытых страницах грязными копытами. Собака подпрыгнула и залаяла на нее.

– Прекратите! – крикнула Элинор Орфею. – Прекратите немедленно!

Он с торжествующей улыбкой захлопнул книгу и скомандовал окаменевшему Сахарку:

– Прогони всю эту нечисть в сад!

Верзила растерянно зашагал к двери, открыл ее – и весь рой протанцевал мимо него с криками, лаем, блеяньем и бренчанием скрипки вниз по лестнице, мимо спальни Элинор, пока шум не затих в отдалении.

– Никто, – повторил Орфей, и теперь на его круглом лице не было и тени улыбки, – никто не смеет мне объяснять, как нужно читать. Вы заметили? Никто не исчез. Разве что пара книжных червей, если они водились в вашей образцовой библиотеке, или пара мух…

– Или, может быть, пара водителей из проезжавших мимо машин, – хрипло добавила Элинор, но не могла скрыть, к своему сожалению, что Орфей произвел на нее впечатление.

– Может быть. – Орфей равнодушно пожал круглыми плечами. – С точки зрения моего мастерства, это ничего не меняет, не так ли? А теперь я надеюсь, что вы умеете хоть немного готовить, потому что стряпню Сахарка я больше выносить не могу. А есть хочется. Мне всегда хочется есть после чтения.

– Готовить? – Элинор задохнулась от ярости. – Я должна изображать кухарку в собственном доме?

– Ну конечно. Займитесь чем-нибудь полезным, пока Сахарок не решил, что от вас и вашего заики приятеля никакого толку, поэтому проще пустить вас в расход. Он и без того страшно зол, что у вас в доме нечего стащить. Так что не стоит наводить его на глупые мысли, правда?

Элинор набрала в грудь побольше воздуха и попыталась не обращать внимания на дрожь в коленях.

– Нет, этого, конечно, делать не стоит, – сказала она, повернулась и пошла на кухню.

НЕ ТОТ

И она вложила ему в рот целебную траву – он сразу уснул. Она бережно укрыла его. Он проспал целый день.

Дитер Кюн. Парцифаль Вольфрама фон Эшенбаха

В пещере никого не было, кроме Резы и Мо, когда они пришли. Две женщины и четверо мужчин. Двое из мужчин сидели тогда с Небесным Плясуном у костра: огнеглотатель Коптемаз и Двупалый. Его лицо при дневном свете выглядело ничуть не более приветливым, и все остальные тоже глядели так враждебно, что Реза невольно придвинулась ближе к Мо.

Только у Коптемаза был смущенный вид.

Мо спал неспокойным, лихорадочным сном, который тянулся уже не первый день, так что Крапива, глядя на это, озабоченно покачивала головой. Все шестеро остановились в нескольких шагах от Мо, загородив Резе свет.

Одна из женщин выступила вперед. Она была еще не старая, но пальцы у нее были скрючены, как птичьи когти.

– Он должен уйти, – сказала она. – Сегодня же. И ты тоже. Он не из наших, как и ты.

– Как ты себе это представляешь? – Голос Резы дрожал, как она ни старалась говорить спокойно. – Он не может уйти. Он еще слишком слаб.

Если бы Крапива была здесь! Но она ушла, пробормотав что-то о больных детях и о растении, корень которого, может быть, прогонит лихорадку. Эти шестеро побоялись бы Крапиву – она вызывала у них страх, уважение, робость, в то время как Реза была им чужой, просто чужой женщиной со смертельно больным мужем, хотя они и не догадывались, насколько она здесь чужая.

– Дети… Ты должна нас понять! – Вторая женщина была совсем молода и к тому же беременна. Она положила ладонь на живот, словно защищая свое будущее дитя. – Наши дети в опасности из-за него, а ведь вы даже не из нашего народа. Марта права. Мы только здесь и можем жить спокойно. Отсюда нас никто не гонит, но если они узнают, что здесь Перепел, все будет кончено. Они скажут, что это мы его у себя спрятали.

– Да не Перепел он, клянусь вам! И кто такие они?

Мо прошептал что-то в бреду, хватаясь за руку Резы.

Она успокаивающе погладила его по лбу и влила в рот несколько капель отвара, приготовленного Крапивой. Посетители молча наблюдали за ней.

– А то ты не знаешь! – сказал высокий худой мужчина, которого бил сухой кашель. – Его разыскивает Змееглав. Он пришлет сюда латников и велит всех нас повесить за то, что мы его укрывали.

– Но я же вам говорю! – Реза крепко держала руку Мо. – Он не разбойник, не герой ваших песен! Мы здесь всего несколько дней! Мой муж переплетает книги, и это единственное его ремесло!

Как они на нее посмотрели!

– Давно я не слышал такой неумелой лжи! – Двупалый скривил рот. Голос у него был на редкость противный. Судя по пестрому лоскутному костюму, он был из тех, кто играет комедии на ярмарках, шумные и непристойные фарсы, над которыми зрители от души потешались, забывая на время о своих невзгодах. – Что делать переплетчику в дебрях Непроходимой Чащи, у бывшей крепости Каприкорна? Туда никто не ходит по доброй воле из-за Белых Женщин и прочих ужасов, гнездящихся между руин. И что за дела могут быть у Мортолы с переплетчиком? Почему бы она стала стрелять в него из какого-то невиданного дьявольского оружия?

Остальные согласно закивали и приблизились к Мо еще на шаг. Что ей делать? Что она может сказать? Какой смысл иметь голос, если никто тебя не слушает? «Не переживай, что не можешь говорить, – успокаивал ее Сажерук. – Ты ведь знаешь, люди все равно друг друга не слушают».

Позвать на помощь? Но кого? Небесный Плясун ушел вместе с Крапивой ранним утром, когда на листьях еще лежал красноватый отблеск рассвета, а те женщины, что приносили Резе поесть и иногда сменяли ее у постели Мо, чтобы дать ей поспать час-другой, отправились на реку стирать вместе с детьми. Перед пещерой сидели сейчас одни старики, пришедшие сюда, потому что устали от людей и ожидали смерти. Они ей вряд ли помогут.

– Мы не выдадим его Змееглаву! Мы просто отнесем его обратно туда, где вас нашла Крапива. К проклятой крепости, – сказал тот, которого терзал кашель.

На плече у него сидел ворон. Реза знала таких воронов с тех времен, когда писала на ярмарках документы и письма, – их приучали воровать монетки у зазевавшихся зрителей, пока хозяева показывали свои фокусы.

– В песнях говорится, что Перепел – защитник Пестрого Народа, – продолжал владелец ворона. – И те, кого он, по рассказам, убил, угрожали нашим женщинам и детям. Мы это ценим и сами пели песни о нем, но чтобы нас за него повесили, мы не хотим.

Они давно все решили. Они унесут отсюда Мо. Реза хотела на них закричать, но у нее не было сил для крика.

– Он умрет, если вы сдвинете его с места! – Ее голос звучал тихо, почти как шепот.

До этого им дела не было, видно по глазам. Да и с чего бы? А что бы она сама сделала, если бы у пещеры играли ее дети? Она вспомнила, как Змееглав заявился однажды в крепость Каприкорна, чтобы присутствовать на казни общего врага. С тех пор она знала, как выглядит человек, для которого нет большей радости, чем причинять страдание.

Женщина со скрюченными пальцами опустилась на колени рядом с Мо и, прежде чем Реза успела ей помешать, приподняла рукав его рубашки.

– Вот, видите? – торжествующе сказала она. – У него здесь шрам, в точности, как говорится в песнях – там, где его укусили псы Змея.

Реза оттолкнула ее с такой силой, что женщина упала к ногам остальных.

– Псы были не Змееглава, а Басты!

Все они вздрогнули при звуке этого имени. Однако не тронулись с места. Коптемаз помог женщине подняться, а Двупалый подошел вплотную к Мо.

– Пошли! – сказал он остальным. – Поднимаем его!

Все откликнулись на призыв. Только огнеглотатель колебался.

– Прошу вас! Ну поверьте же мне! – Реза отталкивала их руки. – Зачем мне вам лгать? Разве я не благодарна вам за помощь?

Никто не обращал на нее внимания. Двупалый стащил с Мо одеяло, принесенное Крапивой. Ночами в пещере было холодно.

– Смотри-ка! Вы навещаете наших гостей. Как мило с вашей стороны!

Как они вздрогнули! Как дети, которых застали на дурной проделке. На пороге пещеры стоял человек. На мгновение Резе показалось, что это Сажерук, и она смутно удивилась, как мог Небесный Плясун привести его сюда так быстро. Но тут она увидела, что вошедший, на которого все шестеро так виновато смотрят, весь черный: длинные черные волосы, смуглая до черноты кожа, черные глаза и даже одежда. Рядом с ним стоял медведь, такой же черный, как хозяин, только на голову выше.

– Вы и есть гости, о которых рассказала мне Крапива, не так ли?

Медведь с рычанием втянул голову, входя вслед за хозяином под своды пещеры.

– Она говорит, что вы знаете моего старого доброго друга – Сажерука. Все здесь, конечно, о нем слыхали? И все, несомненно, знают, что его друзья – мои друзья. То же относится и к его врагам.

Все шестеро поспешно отошли в сторону, словно не желая заслонять Резу от незнакомца. Огнеглотатель нервно хохотнул:

– Надо же, Принц! Что тебя сюда привело?

– Разные дела. Почему нет стражи перед входом? Вы думаете, кобольды совсем уж разлюбили наши припасы?

Он медленно подошел к ним, а его медведь опустился на четыре лапы и, посапывая, брел за хозяином, явно недовольный теснотой пещеры. Они называют незнакомца «Принц». Ну конечно! Черный Принц! Она слышала его имя на рынке в Омбре, от служанок в крепости Каприкорна и даже от самих молодчиков Каприкорна. Но видеть его в то время, когда книга Фенолио поглотила ее в первый раз, ей не пришлось. Метатель ножей, укротитель медведей… и друг Сажерука с тех пор, как оба они были вдвое младше, чем сейчас Мегги.

Все расступились, когда Принц со своим медведем подошел к постели больного и посмотрел сверху вниз на сидящую Резу. За пестро вышитый пояс Принца были заткнуты три блестящих острых ножа, хотя комедиантам было запрещено носить оружие, «чтобы удобнее было сажать их на кол!», – говаривал Сажерук.

– Добро пожаловать в тайный лагерь, – сказал Черный Принц, внимательно глядя на окровавленную повязку Мо. – Друзьям Сажерука здесь всегда рады, хотя как раз сейчас у вас, может быть, другое впечатление.

Он насмешливо оглядел присутствующих. Лишь Двупалый в упор встретил его взгляд, но потом и он опустил голову.

Принц снова посмотрел на Резу:

– Откуда ты знаешь Сажерука?

Что она могла ответить? Из другого мира? Медведь обнюхивал лежавший рядом с ней хлеб. «Говори правду, Реза, – подумала она. – Ты ведь не обязана рассказывать, в каком мире это было».

– Я несколько лет была служанкой у поджигателей, – сказала она. – Я сбежала, но меня укусила змея. Сажерук нашел меня и помог. Если бы не он, я бы погибла.

«Он меня спрятал, – добавила она про себя, – но они меня быстро нашли – Баста и прочие и избили Сажерука до полусмерти».

– А твой муж? Я слышал, он не из наших. – Черные глаза испытующе глядели ей в лицо. Они, похоже, умели высматривать ложь.

– Она говорит, что ее муж – переплетчик, но мы-то знаем… – Двупалый презрительно сплюнул.

– Что вы знаете? – Принц обвел всех взглядом, и они замолкли.

– Он переплетчик! Принесите бумагу, клей и кожу, и он это докажет, как только поправится.

«Не плачь, Реза, – уговаривала она себя. – Ты уже наплакалась за последние дни».

Худой опять залился кашлем.

– Что ж, вы слышали, что сказала гостья. – Черный Принц присел рядом с ней на землю. – Они останутся здесь до прихода Сажерука, и он скажет, правда это или нет. Он объяснит, кто перед нами – безобидный переплетчик или тот разбойник, о котором вы без конца болтаете. Сажерук ведь знаком с твоим мужем?

– Да! – тихо ответила Реза. – Он с ним знаком даже дольше, чем со мной.

Мо повернул голову и тихо прошептал:

– Мегги!

– Мегги? Это тебя так зовут? – Принц отпихнул морду медведя от хлеба, к которому зверь опять потянулся.

– Так зовут нашу дочь.

– У вас есть дочь? Сколько ей лет?

Медведь перекатился на спину и, как собака, подставил брюхо, чтобы его почесали.

– Тринадцать.

– Тринадцать? Почти столько же, сколько дочери Сажерука.

Дочь Сажерука? Он никогда ей не рассказывал, что у него есть дочь.

– Что вы тут столпились? – прикрикнул Принц на остальных. – Принесите лучше свежей воды. Вы что, не видите, как его лихорадит?

Женщины поспешили прочь, радуясь, как показалось Резе, что нашелся предлог уйти из пещеры. Но мужчины по-прежнему не расходились.

– А если это все же он, Принц? – спросил Худой. – Что, если Змееглав узнает о нем раньше, чем Сажерук до нас доберется?

Он так раскашлялся, что схватился рукой за грудь.

– Кто он? Перепел? Чушь! Его, скорее всего, и вовсе нет. Но если бы даже это был он! С каких пор мы выдаем тех, кто на нашей стороне? А если в песнях поется правда, что он защищал ваших женщин и детей…

– Песни не бывают правдой. – Брови у Двупалого были такие черные, словно он накрасил их сажей. – Он, наверное, нисколько не лучше других разбойников с большой дороги, жадный до золота убийца, вот и все…

– Может быть, а может, и нет, – ответил Черный Принц. – Пока я вижу только раненого и женщину, просящую о помощи.

Мужчины молчали. Однако взгляды, которые они бросали на Мо, не стали менее враждебными.

– Убирайтесь отсюда. Поживее! – прикрикнул на них Принц. – Как он может поправиться, когда вы таращитесь на него такими глазами? Или вы думаете, его жене приятно ваше мерзкое общество? Займитесь чем-нибудь полезным, в лагере полно работы.

Они послушались – недовольно побрели к выходу медленными шагами, как люди, не сделавшие дела, за которым пришли.

– Он не Перепел! – прошептала Реза, когда они ушли.

– Наверное, нет! – Принц почесал медведя за круглым ухом. – Но я боюсь, что эти ребята убеждены в обратном. А Змей обещал большую награду за голову Перепела.

– Награду?

Реза посмотрела на выход из пещеры. Двое из тех мужчин все еще стояли у порога.

– Они вернутся, – прошептала она. – И постараются все же унести его.

Но Черный Принц покачал головой:

– Нет, пока я здесь. А я останусь здесь, пока не придет Сажерук. Крапива сказала, что ты отправила ему письмо. Стало быть, он скоро придет сюда и подтвердит, что ты не лжешь. Как ты считаешь?

Женщины вернулись с кувшином воды. Реза смочила полоску ткани и протерла пылающий лоб Мо. Беременная нагнулась и положила ей на колени букетик сухих цветов.

– Вот, – шепнула она, – положи ему на сердце. Это приносит счастье.

Реза погладила сухие цветочные головки.

– Они тебя слушаются, – сказала она, когда женщины ушли. – Почему?

– Потому что выбрали меня своим королем, – ответил Черный Принц. – И потому что я очень метко бросаю нож.