ЧЕРНИЛЬНОЕ ЛЕКАРСТВО

Память о моем отце завернута в белую бумагу, как хлеб, который берут с собой на работу. Как фокусник извлекает из шляпы платки и кроликов, он доставал из своего худого тела любовь.

Йегуда Амихай. Мой отец

Мегги сразу перестала смеяться, завидев Сажерука. Почему у него такое хмурое лицо? Фарид ведь рассказывал, что он счастлив. Это из-за нее он смотрит сейчас так мрачно? Может быть, сердится, что она пришла за ним в его историю живым напоминанием о годах, которые он наверняка хотел забыть? «О чем он хочет со мной поговорить?» – спрашивала она Фарида. «Наверное, о Фенолио, – отвечал он. – И о Козимо. Ему интересно, что старик задумал». Как будто она могла рассказать об этом Сажеруку…

Он остановился перед ней, и на лице его не было и следа обычной загадочной улыбки.

– Привет, Мегги! – сказал он.

Из его рюкзака выглядывала сонная мордочка куницы, но это был не Гвин. Гвин сидел на плече у Фарида и отчаянно зафыркал, как только его товарищ высунул нос из-за плеча Сажерука.

– Здравствуй, – смущенно ответила она. – Как дела?

Странное это было чувство – снова его увидеть. Она испытывала одновременно радость и недоверие.

За их спинами устремлялся к городским воротам неиссякаемый людской поток: крестьяне, ремесленники, комедианты, нищие – все, кто прослышал о возвращении Козимо. Новости в этом мире распространялись быстро, хотя здесь не было ни телефона, ни газет, а письма писали только богачи.

– Отлично. Вправду отлично!

Наконец-то он улыбнулся, и вовсе не загадочно, как прежде. Да, Фарид не солгал. Сажерук был счастлив. Похоже, он даже стеснялся этого. Лицо его, несмотря на шрамы, выглядело намного моложе. Но вдруг он снова помрачнел, снял с плеча рюкзак – новая куница соскочила на землю – и достал оттуда листок бумаги.

– Вообще-то я хотел поговорить с тобой о Козимо, нашем внезапно восставшем из мертвых повелителе, – сказал он, разворачивая смятую записку. – Но вышло так, что прежде я должен показать тебе вот это.

Мегги, ничего не понимая, взяла листок. Увидев знакомый почерк, она ошарашенно взглянула на Сажерука. Как попало к нему письмо его матери? Здесь, в этом мире?

– Читай! – тихо сказал Сажерук.

И Мегги стала читать. Слова обвивались вокруг ее горла, как петля, с каждым слогом затягивавшаяся все туже, пока у нее не перехватило дыхание.

– Что случилось? – встревоженно спросил Фарид. – Что там написано?

Он посмотрел на Сажерука, но тот молчал.

Мегги не отрываясь смотрела на записку.

– Мортола стреляла… в Мо?

Позади толпами валили люди, спешившие увидеть Козимо, новехонького с иголочки Козимо, но какое ей было до этого дело? Ей ни до чего больше не было дела. Ее интересовало только одно.

– Но как? – Мегги с отчаянием посмотрела на Сажерука. – Как они сюда попали? И что с Мо? Это не опасно?

Сажерук отвел глаза.

– Я знаю только то, что здесь написано, – сказал он. – Что Мортола стреляла в твоего отца, что Реза сейчас с ним в тайном лагере и что я должен тебя найти. Один мой друг доставил это письмо. Сегодня вечером он возвращается в лагерь вместе с Крапивой. Она…

– С Крапивой? Реза рассказывала мне о ней! – перебила его Мегги. – Она целительница, очень хорошая… Она вылечит Мо, правда?

– Конечно, – ответил Сажерук, по-прежнему избегая встречаться с ней взглядом.

Фарид недоумевающе переводил глаза с одного на другую.

– Мортола стреляла в Волшебного Языка? – пробормотал он. – Так, значит, этот корень для него? Но ты говорил, что это опасно…

Сажерук бросил на него предостерегающий взгляд, и Фарид замолчал.

– Опасно? – прошептала Мегги. – Что опасно?

– Ничего, ничего. Я отведу тебя к ним. Прямо сейчас. – Сажерук накинул рюкзак на плечо. – Беги к Фенолио и скажи ему, что тебя не будет несколько дней. Скажи, что мы с Фаридом за тобой присмотрим. Возможно, это его не очень успокоит, но что ж поделаешь. Не рассказывай, куда мы идем и зачем! На этих холмах слухи разносятся быстро, и лучше, – он понизил голос, – чтобы Мортола пока не знала, что твой отец жив. Лагерь, в котором он находится, известен лишь комедиантам, все они приносят клятву никому не выдавать его местоположения. И все же…

– Клятвы нарушаются, – закончила за него Мегги.

– Именно. – Сажерук посмотрел на городские ворота. – Иди. Тебе нелегко будет пробраться через эту толпу, но все же поторопись. Скажи старику, там, на холме, живет одна комедиантка, он…

– Он знает, кто такая Роксана, – перебила его Мегги.

– Ну конечно! – На этот раз улыбка Сажерука была горькой. – Порой я забываю, что он все обо мне знает. Так вот, скажи ему, пусть передаст Роксане, что мне пришлось отлучиться на пару дней. И пусть приглядывает за моей дочерью. Ее он, надо думать, тоже знает?

Мегги молча кивнула.

– Отлично! – продолжал Сажерук. – Тогда передай старику еще вот что: если хоть одно из его треклятых слов принесет вред Брианне, он горько пожалеет, что придумал человека, умеющего вызывать огонь.

– Я ему передам! – шепнула Мегги и побежала. Она продиралась сквозь толпу, расталкивая людей, устремлявшихся в город. «Мо! – думала она. – Мортола стреляла в Мо!» И перед ней снова поплыл ее сон, тот красный сон.

Фенолио стоял у окна, когда Мегги вбежала в комнату.

– Господи, на кого ты похожа! – воскликнул он. – Разве я тебе не говорил сидеть дома, пока на улицах такое столпотворение? Но этому мальчишке, похоже, стоит только свистнуть, и ты бежишь к нему, как дрессированная собачка!

– Прекрати! – сказала Мегги так резко, что Фенолио и вправду замолчал. – Ты должен мне кое-что написать. Скорее, пожалуйста!

– Написать? – Фенолио растерянно опустился на стул.

– Мой отец, – быстро заговорила Мегги, вытягивая дрожащими пальцами свежеочиненное перо из кувшина, – он здесь, но в него стреляла Мортола. Ему совсем плохо! Сажерук не хотел мне этого говорить, но я вижу по его глазам. Ради бога, напиши что-нибудь, что угодно, чтобы он выздоровел. Он в лесу, в тайном лагере комедиантов. Поскорее, прошу тебя!

Фенолио недоуменно посмотрел на нее:

– Стреляла в твоего отца? Он здесь? Как? Почему? Я ничего не понимаю.

– Ты и не должен понимать! – с отчаянием выкрикнула Мегги. – Ты должен ему помочь! Сажерук отведет меня к нему. И я вычитаю его здоровым, понимаешь? Он ведь теперь в твоей истории, здесь ты умеешь даже возвращать к жизни мертвых, так что тебе стоит излечить рану? Прошу тебя!

Она обмакнула перо в чернила и протянула Фенолио.

– Боже мой, Мегги! – пробормотал он. – Это, конечно, ужасно, но… я правда не знаю, что мне писать. Я даже не знаю, где Мо. Если бы я хоть представлял себе это место…

Мегги смотрела на него во все глаза. И вдруг слезы, которые она сдерживала все это время, хлынули потоком.

– Прошу тебя! – шептала она. – Ну хоть попробуй! Сажерук ждет! Он там, за городскими воротами.

Фенолио мягко вынул из ее пальцев перо.

– Я попробую, – хрипло сказал он. – Ты права, это моя история. В другом мире я не мог бы ему помочь, но здесь… вдруг и вправду получится… Отойди к окну, – приказал он, когда она подала ему два листа пергамента. – Посмотри на улицу, понаблюдай за людьми или за птичками на небе, займись чем-нибудь. Делай что хочешь, только не смотри на меня, а то я не могу писать.

Мегги послушалась. В толпе под окном она разглядела Минерву с детьми и соседку из дома напротив. Свиньи, с хрюканьем продиравшиеся среди людей, солдаты с гербом Жирного Герцога на груди – она смотрела на все это, но ничего по-настоящему не видела. Она слышала только, как Фенолио макает в чернильницу перо, как оно скрипит по пергаменту, останавливается и пишет дальше. «Пожалуйста! – молила она. – Пожалуйста, пусть он найдет правильные слова». Перо надолго замерло – тишина болью отдавалась в сердце Мегги, а внизу тем временем нищий с костылем отталкивал с дороги ребенка. Время постепенно растягивалось, как удлиняющаяся тень. По улицам сновали люди, собаки лаяли друг на друга, из замка доносился звук труб.

Мегги не знала, сколько прошло времени, когда Фенолио со вздохом отложил перо. Розенкварц все еще похрапывал, вытянувшись, как линейка, за банкой с песком. Фенолио взял песочницу и посыпал влажные чернила.

– Ты что-то придумал? – спросила Мегги.

– Да, но не спрашивай меня, хорошо или плохо.

Он протянул ей пергамент, и ее глаза забегали по строкам. Их было немного, но если это те, что нужно, значит, достаточно.

– Его я не придумал, Мегги! – ласково сказал Фенолио. – Твой отец не персонаж моей книги, как Козимо, Сажерук или Каприкорн. Он не из этой истории. Поэтому не надейся уж слишком, слышишь?

Мегги кивнула, сворачивая пергамент.

– Сажерук просил передать, чтобы ты приглядел за его дочерью, пока его не будет.

– За его дочерью? У Сажерука есть дочь? Это я написал? Ах да, кажется, их даже две?

– Одну ты, во всяком случае, знаешь. Это Брианна, служанка Уродины.

– Брианна? – Фенолио ошарашенно посмотрел на нее.

– Да. – Мегги взяла кожаный мешок, прихваченный из другого мира, и направилась к двери. – Присмотри за ней. Он велел передать тебе, что иначе ты горько раскаешься, что придумал человека, умеющего вызывать огонь.

– Сажерук так сказал? – Фенолио откинулся на стуле и рассмеялся. – Знаешь, он нравится мне все больше и больше! Пожалуй, я и правда напишу о нем еще одну книгу, где он будет главным героем и не…

– Погибнет? – Мегги уже стояла в дверях. – Я ему это передам, но боюсь, у него раз и навсегда пропала охота попадать в твои книги.

– Но он туда уже попал. И даже добровольно вернулся! – крикнул Фенолио ей вслед, пока она торопливо сбегала по лестнице. – Мы все попали в мою книгу, Мегги, мы завязли в ней по уши! Когда ты вернешься? Я познакомлю тебя с Козимо!

Но Мегги не ответила. Откуда ей знать, когда она вернется?

– Это так ты торопишься? – спросил Сажерук, когда она, совершенно запыхавшись, остановилась перед ним, засовывая в свой мешок пергамент Фенолио. – Что это за пергамент? Старик что, дал тебе одну из своих песен в качестве дорожного провианта?

– Что-то вроде того, – ответила Мегги.

– Ладно, лишь бы мое имя там не упоминалось, – сказал Сажерук, направляясь к дороге.

– Далеко это? – спросила Мегги, с трудом поспевая за ним и Фаридом.

– К вечеру доберемся, – бросил Сажерук через плечо.

КРИКИ

Я хочу видеть жажду

в слогах,

прикасаться к огню

в звуке.

Ощутить темноту во вскрике.

Я хочу слов,

шершавых, как неотесанные камни.

Пабло Неруда. Слово

Белые Женщины не уходили. Реза их, похоже, больше не видела, но Мо они были заметны, как тени при солнечном свете. Он не говорил ей об этом. У Резы был такой усталый вид. Единственное, что помогало ей держаться, была надежда на скорый приход Сажерука с Мегги.

– Вот увидишь, он ее найдет, – шептала ему Реза, когда его била лихорадка.

Почему она так уверена? Как будто Сажерук никогда не бросал их в беде, не украл книгу, не предал их… Мегги. Желание еще раз ее увидеть по-прежнему было сильнее, чем манящий шепот Белых Женщин, сильнее, чем боль в груди… И потом, как знать, может быть, эта проклятая история еще обернется к лучшему? Правда, Мо хорошо помнил, что Фенолио предпочитает печальные развязки.

– Расскажи мне, что там, снаружи, – шептал он иногда Резе. – Так глупо оказаться в другом мире и ничего не видеть, кроме этой пещеры.

И Реза описывала ему то, чего он не мог видеть: деревья, намного старше и выше тех, что ему приходилось видеть, фей, носящихся в ветвях, как стаи мошек, стеклянных человечков в зарослях папоротника и безымянные ночные страхи. Однажды она даже поймала фею – Сажерук рассказал ей, как это делается, – и принесла ему. Крошечное создание билось у нее в ладонях, и она поднесла сложенные руки к самому уху Мо, чтобы он услышал стрекочущий разгневанный голосок.

Все казалось таким настоящим, хотя он не уставал твердить себе, что все здесь состоит из чернил и бумаги. Твердая земля, на которой он лежал, сухая листва, шуршавшая под ним, когда он метался в лихорадке, горячее дыхание медведя и Черный Принц, которого Мо прежде встречал на страницах книги. А теперь он иногда присаживался рядом, охлаждал ему лоб, тихо говорил с Резой. Или все это лишь горячечные видения?

Смерть тоже ощущалась в Чернильном мире по-настоящему. Еще как. Странно было встретиться с ней в этом мире, возникшем из книги. Но даже если умирание было здесь лишь словом, игрой букв, тело Мо ощущало его как настоящее. Его сердце испытывало настоящий страх, тело – настоящую боль. Белые Женщины не уходили, хотя Реза и не видела их больше. Мо чувствовал их присутствие каждую минуту, каждый час, каждый день, каждую ночь. Ангелы смерти, придуманные Фенолио. Легче ли умирать с ними, чем в том мире, откуда он родом? Вряд ли. Этого не облегчишь. Человек теряет то, что любит. Это и есть смерть. Здесь, как и там.

Снаружи было светло, когда Мо услыхал первые крики. Он сперва подумал, что начинается новый приступ лихорадки. Но по лицу Резы было видно, что она слышит то же самое: лязг оружия и крики, крики ужаса…

Предсмертные крики. Мо попытался подняться, но боль бросилась на него, словно зверь, впивающийся зубами в грудь. Он увидел Принца с обнаженным мечом на пороге пещеры, видел, как вскочила Реза. Ее лицо расплывалось перед его воспаленными от лихорадки глазами, зато он вдруг отчетливо увидел другую картину: Мегги на кухне у Фенолио, рассказывающего с гордостью, как удалась ему сцена смерти Сажерука. Да, Фенолио любил печальные сцены. Может быть, он только что написал еще одну.

– Реза! – Мо проклинал свой непослушный от лихорадки язык. – Реза, прячься! Спрячься где-нибудь в лесу!

Но она осталась с ним, как оставалась всегда, кроме того дня, когда его собственный голос отправил ее прочь.