О. Шпенглер. говорили о том, о чем надо было умалчивать, и молчали о том, о чем надо было говорить.

Введение

Gt;

говорили о том, о чем надо было умалчивать, и молчали о том, о чем надо было говорить.

Индийская культура со своей (брахманской) идеей нирва­ны, этим самым ярким выражением полной неисторичности души, какое только можно себе представить, никогда не об­ладала пониманием "когда" в каком бы то ни было виде. Нет ни индийской астрономии, ни индийского календаря, а значит и никакой индийской истории, если под этим понимать созна­ние живого развития. О внешнем течении этой культуры, за­вершившейся в своей органической части до возникновения буддизма, нам известно еще меньше, чем об античной за пе­риод времени между XII и VIII веком, без сомнения, также очень богатой велихими событиями. Обе сохранились до нас в призрачно-мифическом образе. Только целое тысячелетие спустя после Будды, около 500 г. после Р.Х., возникло на Цейлоне в "Магавансе" нечто отдаленно напоминающее исто­рию.

Сознание индуса было так неисторично устроено, что ему был даже незнаком в качестве закрепленного во времени яв­ления феномен какой-либо книги, написанной отдельным ав­тором. Вместо органического ряда отдельных ли^ых сочине­ний возникала смутная масса текстов, к которой каждый при­бавлял что ему вздумается, причем понятия индивидуальной духовной собственности, развития идеи, умственной эпохи не играли никакой роли. В таком анонимном облике, характер­ном для всей индийской истории, лежит перед нами индий­ская философия. Теперь сравним с ней резко очерченную ис­торию западной философии, состоящую из книг и личностей с определенно выраженной физиономией.

Индус забывал все, египтянин не мог ничего забыть. Ин­дийского портретного искусства — этой биографии "in nuce" (в зачатке) — никогда не существовало; египетская пластика почти исключительно только этим и занималась.

В высшей степени исторично предрасположенная египет­ская душа, стремящаяся с первобытной страстностью к беско­нечному, воспринимала весь свой мир в виде прошедшего и будущего, а настоящее, идентичное с бодрствующим сознани­ем, казалось ей только узкой границей между двумя неизме­римыми пространствами. Египетская культура есть воплоще­ние заботливости — душевного коррелята дали, — заботли­вости о будущем, которая выражалась в выборе гранита и ба­зальта в качестве материала для пластики*, в высеченных до-

'Наряду с этим надо признать символом высочайшего значения и беспри­мерным в истории искусства то обстоятельство, что эллины в противополож-

кументах, в выработке искусной системы управления и в сети оросительных каналов*, а также неизбежно связанной с пер­вой заботливости о прошедшем. Египетская мумия — это символ высочайшего значения. Увековечивали тело умершего и равным образом сохраняли длительность его личности, его "ка", при помощи портретных статуй, изготовлявшихся не­редко во многих экземплярах, удерживавших связь с этой личностью при помощи очень глубоко понятого сходства. Как известно, в цветущую эпоху греческой пластики портретные статуи определенно не допускались.

Существует глубокая связь между отношением к истори­ческому прошлому и пониманием смерти, выражающимся в погребальных обычаях. Египтянин отрицает уничтожае-мость. Античный человек утверждает ее всем языком форм своей культуры. Египтяне консервировали даже мумию своей истории, а именно хронологические даты и числа. В то время как, с одной стороны, ничего не сохранилось от досолонов-ской истории греков, ни одного года, ни одного подлинного имени, никакого определенного события, — что придает единственно известному нам остатку преувеличенное значе­ние, — с другой стороны, мы знаем почти все имена и годы правления египетских царей третьего тысячелетия до Р.Х., а поздние египтяне знали их, конечно, все без исключения. Жуткий символ этой воли к длительности — еще до сего дня лежат в наших музеях тела великих фараонов, сохраняя чер­ты личного облика. На блестяще отполированном гранитном острие пирамиды Аменемхета III еще теперь можно прочесть слова: "Аменемхет видит красоту солнца", и на другой сторо­не: "Душа Аменемхета выше, чем высота Ориона, и она сое­диняется с преисподней". Это — победа над уничтожаемо-стью, над настоящим, и неантично в высшей степени.

ность микенскому прошлому — и притом в стране чрезвычайно богатой кам­нем, — отказавшись от каменного строительства, вновь возвратились к упот­реблению дерева, чем и объясняется отсутствие архитектурных остатков из эпохи между 1200 и 600 гг. Египетская растительная колонна с самого нача­ла была каменной, а дорическая деревянной. В этом выражается враждеб­ность античной души к всему длительному.

Было ли выполнено каким-либо из эллинских городов какое-нибудь ши­роко задуманное предприятие, указывающее на заботу о будущем поколе­нии? Системы путей сообщения и орошения, существование которых доказа­но в микенскую, следовательно, доантичную эпоху, пришли в упадок и были забыты во время рождения античных народов — значит, с наступления гоме­ровского времени. И Микены, как исторический фактор, тоже были совер­шенно забыты. Сохранились тысячи пластинок с надписями из микенского ^времени и ни одной из гомеровского. Но это не "шаг назад", это новый стиль иначе организованной души. Это "чисто настоящее".

О. Шпенглер

Введение

В противовес могучей группе египетских жизненных сим­
волов, на пороге античной культуры, соответственно тому за­
бвению, которое она развертывает над всяким явлением свое­
го внутреннего и внешнего прошлого, стоит сожжение мер­
твых. Микенскому времени было вообще чуждо сакральное
предпочтение этого вида погребения перед всеми остальными,
применяемыми обыкновенно наряду с ним у первобытных на­
родов. Царские могилы указывают даже на преимуществен­
ное значение погребения в могилах. Но в гомеровскую эпоху,
так же, как и в ведийскую, обнаружился этот неожиданный,
материально необъяснимый переход от погребения к сожже­
нию, которое, согласно свидетельству "Илиады", совершалось
с полным пафосом символического действия, знаменующего
торжественное уничтожение и отрицание исторической дли­
тельности. I : ■.■'■(

С этого момента наступает конец также пластичности ин­дивидуального душевного развития. Как древняя драма не до­пускает настоящих исторических мотивов, так для нее непри­емлема и тема внутреннего развития, и всем известно, как решительно эллинский инстинкт противился вторжению пор­трета в область изобразительных искусств. До самых времен империи античное искусство знает только один в известном смысле для него естественный мотив, а именно —гмиф?. Да­же в идеалистические портреты элл инистическои^пластики мифичны в такой же мере, как и типические биографии в ду­хе Плутарха. Ни один из великих греков не написал воспо­минаний, посвященных увековечению перед его духовным взором какой-нибудь пройденной эпохи. Даже Сократ не ска­зал ничего значительного в нашем смысле о своей внутренней жизни. Спрашивается, возможно ли было вообще в античной душе наличие чего-либо подобного тому, что является пред­посылкой для создания Парсифаля, Гамлета, Вертера. Мы не видим у Платона никакого сознания развития своего учения. Его отдельные сочинения заключают исключительно форму-

В течение целого тысячелетия, от Гомера до трагедий Сенеки, вновь и вновь проходят перед нами неизменными, несмотря на их небольшое число, все те же мифические образы Фиеста, Клитемнестры и Геракла, в то время как в западноевропейской поэзии фаустовский человек выступает сперва как Парсифаль и Тристан, потом, измененный в духе времени, как Гамлет, Дон Кихот и Дон Жуан, далее, подчиняясь современности, в новом превращении, как Фауст и Вертер, и, наконец, как герой современного романа из жизни мирового города, но постоянно в применении к атмосфере и условиям опре­деленного столетия.

лировку тех различных точек зрения, на которых он стоял в разные эпохи своей жизни. Их генетическая связь никогда не была для него предметом размышления. Единственную — к слову сказать, плоскую — попытку самоанализа, притом поч-* ти уже не принадлежащую к античной культуре, мы находим в "Бруте" Цицерона. Но уже в самом начале истории запад­ноевропейской мысли стоит образец глубочайшего самоиссле­дования, Дантова "Vita Nuova". Уже из одного этого ясно, как мало античного, т.е. относящегося к области настоящего, было в Гёте, который ничего не забывал и чьи произведения, ■согласно его собственному выражению, были только отрывка­ми одной большой исповеди.

После разрушения Афин персами все произведения древ­нейшего искусства были выброшены в мусор, из которого мы теперь их извлекаем, и никогда не было слышно, чтобы кто-нибудь в Элладе поинтересовался руинами Микен или феста. Читали Гомера, но никто не собирался, подобно Шли-ману, разрывать троянские холмы. Нужен был миф, а не ис­тория. Часть произведений Эсхила и сочинений философов досократиков была утрачена уже в эллинистическую эпоху. Но уже Петрарка собирал древности, монеты и манускрипты со свойственной только этой культуре набожностью и искрен­ностью наблюдений, как человек, исторически чувствующий, стремящийся к отдаленному — он был первый, предприняв­ший восхождение на одну из альпийских вершин — ив сущ­ности чужой для своего времени. Только из такого сочетания с проблемой времени развивается психология собирателя. Становится понятным, почему культ прошлого, стремивший­ся увековечить это прошлое, должен был остаться совершенно незнакомым для античного человека, тогда как уже в эпоху великого Тутмоса вся египетская страна превратилась в ог­ромный музей традиций и архитектуры.

Среди народов Запада немцы стали изобретателями меха­нических часов, этого жуткого символа убегающего времени, чей днем и ночью с бесчисленных башен Западной Европы звучащий бой есть, пожалуй, самое мощное выражение того, на что вообще способно историческое мироощущение*. Ниче­го подобного мы не найдем в равнодушных ко времени антич-

'Конструкция часов с колесами и боем была изобретена аобатом Гербер том (позднее папа Сильвестр II), другом императора ОгшИИШ 1000 г., т.е. в эпоху начала романского стиля и движения, вызвавшего кре стовые походы, этих первых симптомов рождения новой души. 1акже, и^iep мании появились около 1200 г. первые башенные и, позднее, ™рманные ™ сы. Следует отметить знаменательное соединение измерения времени со зда-ниями религиозного культа.

47
Введение__________________ .—__________________